Аномалии мистика и не только

БИБЛИОТЕКАРША. ФЕЛЬДШЕР - О БАБУШКАХ, КОТОРЫЕ НЕ ЛЮБЯТ ХОДИТЬ В ПОЛИКЛИНИКУ Плохо. Женщина, 90 лет. Адрес… Пятый этаж хрущёвки. Помянув недобрым словом все хрущёвские "недоскрёбы", фельдшер вошёл в подъезд и зашагал вверх по лестнице. Лежащая на кровати бабулька на 90 лет ну никак не выглядела. Максимум на 65. Худенькая, жилистая. В опрятном сереньком халате, больше похожем на спецодежду. Мозги — дай бог нам такие хотя бы лет до шестидесяти. Фельдшер усмехнулся, припоминая недавний вызов к тридцатилетней пьяни приблизительно женского пола, чей лексикон состоял из мата и 15 печатных слов, а умственных способностей хватало только на расчёт соотношения цены и забористости алкогольных напитков относительно двух имеющихся на закуску конфеток. — Хронические есть заболевания? — фельдшер пытался измерить давление, но частый неровный пульс путал показания тонометра. — Суставы иногда болят к погоде. Более ничего. — А сегодня что приключилось? — Сердце, милый. Как застучит. Аж в висках отдаётся. Еле до дома дошла. Вы уж извините, что вызвала. — Нормально. Всё по делу вызвали. А раньше случалось такое? Когда у врача последний раз были? — Да не припомню что-то. Первый раз такое. А у врача давно была. Году, вроде, в восьмидесятом. Заставили нас тогда перед Олимпиадой медкомиссию проходить. — Спортсменка, что ли? — фельдшер улыбнулся, налаживая электроды кардиографа. — Да бог с вами! Какая спортсменка! Как в 18 лет в библиотеку устроилась работать, так и вся жизнь в ней. — Значит, работник умственного труда. Это хорошо. — И умственного, и физического, — бабулька тоже улыбнулась. — Книга — штука тяжёлая. Её ж и на полку надо поставить, и с полки снять. Так ещё по стремянке поднимись да до верхних полок дотянись. Да саму стремянку потаскай. А уж когда новые поступления, там пачками таскать. А когда в девяностом пожар был, так вообще… Едва успевали книги на улицу вытаскивать, а потом обратно заносить, только в подвал уже. — Так. Молчим. Кардиограмму будем снимать. Фельдшер посмотрел на выползающую из аппарата плёнку. Инфаркта нет, а вот "мерцалка" (мерцательная аритмия) шпарила под 160 ударов в минуту. *** — Пароксизм мерцания предсердий. Поставь кордарон капельно, — врач-кардиолог на том конце провода изучал переданную ему по "Вайберу" кардиограмму. — И предложи госпитализацию. Если откажется — через два часа актив на врачебную бригаду. — Уже капаю, — фельдшер отрегулировал скорость введения препарата и обратился к больной. — Как себя чувствуем? — Лучше. Уже не так сильно по ушам стучит. А долго ещё? — бабулька кивнула на размеренно капающее лекарство. — Торопишься куда? — Как куда? — старушка изумилась. — На работу! — На какую работу? — теперь уже изумился фельдшер. — Я ж тебе говорила: в библиотеке работаю. У меня и ключ от дверей, и на сигнализацию поставить надо. Да и напарница у меня новенькая, молоденькая. Ещё чего с формулярами опять напутает, разбирай потом за ней. — Ну ты, тётушка, даёшь! — фельдшер опять включил кардиограф. На ленте рисовался чёткий синусовый ритм. — Далеко библиотека-то? Прям захотелось зайти да на молоденькую напарницу взглянуть. Замужняя? — Рано ей. Двадцать два года всего. Только институт закончила. А библиотека — так вон она, — старушка указала рукой на старый двухэтажный дом, противоположный её хрущёвке. — На первом этаже. А на втором архив. А раньше на втором мы жили, всей семьёй. А теперь вот я здесь живу. Одна осталась, — больная вздохнула, — кто в войну погиб, кто сам помер. Долго ещё капать? — Да всё вроде бы. Точно в больницу не хочешь? Тогда через два часа врачи заедут проведать. *** "Ритм восстановлен. От госпитализации и актива врачебной бригады больная отказалась, ссылаясь на необходимость вернуться на работу. Оставлен актив на участкового врача." #ЗаметкиВрачейИОВрачах

Красота через боль. На что шли китайские женщины, чтобы иметь «ножки-лотосы».

РЕАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ Ночь. Улица. Фонарь… Выходят после работы две немолодые продавщицы. Поговорили о том, о сем. Одна другой: - Ой, устала ,как собака. Сейчас бы на чем угодно домой доехала, хоть на вертолете….. Трамвая то не дождешься уже… Другая ей в ответ, с иронией: - Нет ,уж спасибо, я ТОЛЬКО сама…. И поведала следующую историю: «Стою ,говорит ,как то на остановке, вечер, поздно уже, на улице ни души, трамвая как всегда, нет и нет, сумки тяжеленные… Потом смотрю вдалеке кто-то прыгает. Я напугалась, отошла вглубь остановки, и вижу….. парень на метле скачет, остановился напротив меня и спрашивает: - Чего, нет трамвая?... Я стою, ни жива, ни мертва и говорю: -нет пока, но придет скоро, А он: - Вряд ли ты его дождешься, время то позднее, садись, подвезу тебя! Я ему , с испугом: - Да, что, вы, спасибо, я сама как-нибудь… А он мне грубо: - Садись, быстро сказал, а то сейчас бензин закончится, я тебя сейчас с ветерком домчу… Я стою, ноги трясутся, озираюсь по сторонам -ни трамвая, ни людей….а парень то крепкий был….Думаю, может больной какой из психушки сбежал. Сейчас ,как даст по башке метлой, или еще чем, и вспоминай, как звали… Ну, вот ,взяла я свои котомки, ногу перекинула ,и на метлу села в качестве «пассажира» . И поскакали мы с ним. А он мне и говорит: -Тетка, ты не просто так сиди, а покрикивай иногда «Иехууууууууу, наконец- то я дождалась принца на вороном коне»…. Вот, скачем мы с ним, я ору периодически, а сердце замирает от страха, думаю, « сейчас доскачем до дому то, а дальше чего????...чего еще делать заставит, или прибьет вовсе, никто ведь не знает ,что у него в голове… В общем проскакали мы с ним 3 остановки, молодежь нас на телефоны снимают, повзрослее люди, шарахаются в разные стороны… Прибыли к дому моему. Я слезла с метлы, и в ужасе жду указаний. Он говорит мне: - Ну, благодари теперь, что бесплатно доехала))) Я ему: - Ой, спасибо, господин, что в целости и сохранности доставил. А сама боковым зрением посматриваю, чем бы огрести его, если что…. А он мне с подмигивает: - Ну, пожалуйста! Может тебя до квартиры проводить? Я ему: - Да, ладно, спасибо, я сама как-нибудь.. Он: - Ну, как хочешь,- развернулся и поскакал прочь… Молнией добежала я до квартиры. Дверь захлопнула, сумки бросила, пот с лица смахнула, сижу на полу, в себя прихожу…. А тут дочь набросилась на меня, куда, мол пропала, пешком что ли шла…Да, говорю, бегом бежала, и поведала ей свое приключение. Настало утро, собираюсь я на работу. Вдруг, звонок в дверь. Я с опаской смотрю в глазок, а там цветы. Ну, я выдохнула, думаю, это дочке с утра пораньше ухажер букет притащил. Открываю дверь, а там……………………………………. мужик тот стоит, с метлой и букетом….. я быстрее дверь закрывать, а он мне : - Извините, извините, это вам цветочки , и рассказывает: играли они с друзьями в карты на желание и проиграл он. Вот и придумали те, эту историю с метлой, определили место и время встречи с какой-нибудь дамой, и чтоб она обязательно согласилась на метле прокатиться. - тут вы и подвернулись. Извините!!! -, закончил он. Сейчас то я, конечно, со смехом вспоминаю ту историю ,говорит она,- а сначала, недели 2 ходила и по сторонам озиралась: как бы ещё кто до дому не «подвёз»! ))) #СмешныеРассказы

Утро. Летняя площадка кафе. Бабулечка зашла и присела на лавочку . Развернула пакетик с бутербродом. Выглянул официант. Я стал переживать , что он может попросить бабушку свернуть пакет и уйти с площадки. Вместо этого он вышел и молча поставил бабушке чай. Как-то радостно стало.) Хорошо начался день... #БытьДобру

Хочу умереть, но боюсь ее... Живут они вчетвером в двухкомнатной квартире: подруга (зовут её Оля), муж Денис и свёкор со свекровью. Последняя – классическая такая «свекруха»: вечно невестку учит жизни, отпускает ехидные комментарии по делу и без, обожает своего единственного сынулю и считает, что ему не повезло с женой. Обстановочка в доме, прямо скажем, напряжённая. Плюс к этому на работе у Ольги начальство сменилось, - сплошная нервотрёпка; денег, как кот наплакал, зима достала… в общем, всё в кучу. Ну и муж её придумал уехать за город на выходные, пожить на даче, отдохнуть от старшего поколения. Собственной дачи у их семейства нет, и Денис обратился к своей тётке, у которой простаивал в деревне домишко. Тётка почему-то согласилась не сразу: мол, в доме холодно, печка дымит, воды нет… Много разных отговорок у неё нашлось, и Денису даже как-то обидно стало. Поинтересовался он у тётки, за что же он у неё вдруг в немилость впал; та не нашлась, что ответить, и таки разрешила племяннику воспользоваться её дачей. Трудности быта Ольгу с Денисом не пугали; Ольга - та вообще была готова хоть в тайгу уехать, лишь бы отдохнуть от свекрови. Закупились продуктами, сели в машину и укатили. В деревне было тихо, безлюдно и вполне романтично. Домишко был старый, неказистый, но вполне пригодный для жилья. Печка, кстати, не дымила совершенно, и супруги удивились, с чего это тётя Наташа на неё наговаривала. В доме слегка попахивало сыростью и плесенью, но к вечеру, когда его хорошенько протопили, стало уютно и тепло. Ольга с Денисом пожарили шашлыки во дворе, накрыли стол, достали бутылочку вина, поставили киношку в ноуте - в общем, кайфовали вовсю. Дальше – со слов подруги. Улеглись спать мы поздно. Долго болтали в темноте, такое состояние было умиротворённое… А когда затихли, как-то стало не по себе. Иногда потрескивал старый дом, да муж посапывал рядом, а больше никаких звуков не было слышно. Непривычная после города тишина. Я уже слегка задремала, как вдруг услышала какой-то шорох, и будто стукнуло что-то у стола. Первая мысль была: «Мыши!» Я к мышам отношусь спокойно, и поэтому почувствовала скорее досаду, нежели страх. Но тут к этим звукам добавились другие: скрипнули половицы, будто по ним кто-то шагнул, и послышалось что-то, очень напоминающее тихое бормотанье. Тут уж я испугалась не на шутку! Вцепилась в мужа мёртвой хваткой, - тот аж подскочил спросонья, - а сама нашариваю на стене выключатель. Включила свет – никого нет в комнате, кроме нас. Денис ворчит, я рассказываю, а он в ответ: «Померещилось или приснилось». Погасили свет; я лежу – вся напряглась, нервы, как струна. Муж тоже лежит тихо, вроде не спит. Минут пять прошло, и вдруг снова какой-то шорох: будто бы кто-то идёт вдоль стены и рукой по ней ведёт: не видит в темноте. И бормотание, сначала тихое, - не разобрать, - а потом всё громче и отчётливей: «Ногти? Ногти, ногти, ногти… Ногти! Нооогти… Ногти!» Голос вроде бы женский, и бормочет одно и то же, но разным выражением и интонацией. Я вцепилась в мужа и скулю: «Денис, что это?» А он лихорадочно ищет выключатель и матерится, - значит, тоже слышал. При свете – опять пустая комната. Тут уж мы вылезли из кровати, обшарили весь дом; убедились, что дверь заперта изнутри, переглянулись и без разговоров начали собирать манатки. До утра просидели в машине, чтобы среди ночи домой не вваливаться. Обсудили происшествие, подремали немного. Хорош отдых, нечего сказать! Денис, конечно, рассказал всё тётке, какая у неё в доме чертовщина творится. Но та не удивилась нисколько, а только поворчала, что она-то, дескать, говорила, что не стоит туда ездить. И рассказала грустную историю. В течение нескольких лет приезжала она в деревню вместе с сестрой своего покойного мужа, и очень им там хорошо жилось. Всё лето, а также часть весны и осени проводили они в деревенском доме. Банька была у них, огородик; по грибы-ягоды ходили, с соседями общались… Но в какой-то момент тётка стала замечать, что золовка её начала вести себя странно: из дома выходить отказывалась, от людей шарахалась, рассказывала всякие небылицы, что все хотят её со свету сжить. Днём всё больше молчала и пристально смотрела в окно, а ночами бродила по дому, разговаривала сама с собой, бормотала какую-то бессмыслицу, не давала тётке спокойно спать. Та уж не знала, что и делать, - ну явно же не в себе человек. Уговаривала золовку ехать в город, но та ни в какую не соглашалась. Устав от такой жизни, тётка позвонила родственникам; те приехали и кое-как, практически силком, увезли золовку. С ней случился припадок: она билась в истерике, голосила на всю деревню, вырывалась из рук родственников и кричала, что никуда не уйдёт из этого дома. «Вот, похоже, и не хочет уходить», - сказала тётка. - «Недолго потом прожила она. Положили её в больницу, лечили, но всё напрасно. Словно зачахла. А я уже после её смерти приехала разок в деревню, да так мне стало тошно в нашем доме, что и оставаться там не хотелось. А всё же ночь переночевала и такого страха натерпелась, вот как вы. Как и прежде, не давала она мне спать: ходила, бормотала, даже дотрагивалась как будто… так и просидела я всю ночь со светом. И после больше не ездила туда. Думала, может, вас она не побеспокоит, ведь вы и не знали её… Вот хочу дом продать, да кто ж его купит, если всё рассказать… А не сказать – совестно». #АвторскиеРассказы

Зоберн Владимир Михайлович Гришина милостыня Гриша проснулся, подбежал к раскрытому окну и заглянул в сад. Из-за деревьев были видны поля, луга, покрытые цветами, зеленые тенистые леса, и все это сияло и улыбалось под ясными голубыми небесами. Гриша торопливо натянул свои длинные серые чулки, полусапожки, матросский костюм — белый с синими каймами. Умылся, наскоро провел гребенкой по коротким темным волосам и побежал вниз, в столовую. Отец его уже уехал в поле, а мама одна сидела за самоваром. Гриша поцеловал маму, выпил стакан густого деревенского молока и, не доев куска булки, схватил свою широкополую соломенную шляпу и выбежал во двор. В такой прелестный летний день Грише не сиделось на месте: ему не хотелось ни одной лишней минуты быть в доме. Все утро Гриша играл во дворе: сначала возился с лохматым Медведкой, потом играл в «лошадки» с сыном кучера, Сашкой. Потом стал швырять камешки в воробьев. Хотя он не попал ни в одного воробья, но они все-таки трусили и при каждом взмахе его руки с шумом перелетали с плетня на крышу сарая и с крыши — опять на плетень. Их перелеты очень забавляли Гришу. Щеки его разрумянились, темные глаза блестели. Гриша запыхался от беготни. Шнурок от ворота его матроски распустился, белые короткие штаны сбились, и одно колено, запачканное в земле, было уже все на виду. Вдруг, в самый разгар беготни, у ворот показалась какая-то девочка в коротком рваном платье и в черной дырявой кофточке, покрытой разноцветными заплатками. Густые пряди белокурых волос свешивались ей на лоб, на щеки и падали на плечи. Ноги ее были босы и все в пыли. На руке болталась корзинка. — Барин, миленькой. Подай милостыньку Христа ради, — робко проговорила девочка, увидев Гришу. Гриша подошел к девочке. — Ты — нищенка? — спросил он ее, отирая рукой пот с лица. — Да, нищенка. Подай, барин, миленькой, — молвила девочка. Гриша с любопытством посмотрел на нее. Девочка была очень невзрачная, такая маленькая, худенькая, с загорелым лицом. Девочка, казалось, была чрезвычайно запутана, боязлива, и ее тоненький голосок дрожал от волнения. Гриша разыгрался и расшалился не в меру. — Тебе хлеба надо? Да? — спросил он, зажимая камень в кулак. — Подставляй руку! И девочка доверчиво протянула к нему свою крохотную худенькую ручонку. — На, бери! — крикнул шалун и положил ей в руку камень. Девочка не бросила камня и ничего не сказала; она только посмотрела на серый камешек, потом сквозь слезы взглянула на Гришу и, понурив голову, тихо пошла дальше по пыльной пустынной дороге.

Почему в царской России кухарки массово увольнялись весной? До революции в России одной из самых востребованных профессий была кухарка. Раньше кухонной работы было в разы больше, чем сегодня, поэтому без помощницы было трудно обойтись. При этом многие хозяева нагружали кухарку обязанностями горничной, лакея и даже прачки. Многие кухарки, помимо готовки и работы на кухне, чистили хозяевам обувь, гладили одежду (а иногда и стирали), бегали по магазинам и убирали в комнатах. И все это за одну зарплату, которая составляла от 6 до 15 рублей, в зависимости от щедрости хозяев. Конечно такую работницу многие хотели заполучить. Почему же женщины нанимались на такую тяжёлую работу? Дело в том, что кухарками работали в основном приезжие из деревень. Помимо оклада они получали от хозяев бесплатное жильё (чаще всего каморку на кухне или под лестницей), а также бесплатное питание. Некоторые хозяйки даже отдавали кухаркам свою старую одежду или обувь. Поэтому свою зарплату они могли откладывать и частично посылать домой, ведь у многих женщин в деревнях оставались пожилые родители, а иногда и малые дети. Бывали случаи, когда женщины от нужды ехали в город на заработки, оставляя на попечение родителей или свекрови даже грудных детей. Поэтому свою первую зарплату они иногда целиком посылали в деревню. При этом, в конце апреля-начале мая кухарки начинали массово уходить от своих хозяев и искать новых. Конечно, это было далеко не всегда, но такое явление было достаточно распространено. Это было связано с дачным переселением. В конце весны многие зажиточные и не очень люди стремились переселиться из городов на дачи. На дачи ехали массово, на все лето, вплоть до сентября или даже октября. Считалось, что жильё на даче полезно для здоровья, так как там свежий воздух, рядом речка, лес и т. д. С собой брали все необходимое для жизни, поэтому количество вещей иногда занимало несколько повозок. В том числе брали с собой и кухарок. Однако не каждая хотела ехать на дачу. Дело в том, что дачи были в основном в деревнях и деревенские кухарки не хотели уезжать из города в деревню, которая им и так уже надоела. Это явление хорошо описывает Николай Лейкин в своей серии рассказов «На дачном прозябании»: «За горничной стояла кухарка. — Что тебе Матрёна? — спросила барыня. — К вашей милости, сударыня, — проговорила кухарка, перебирая передник. — Что такое случилось? — Воля ваша, а я в Рамбов на дачу ехать не могу. Увольте меня завтра или послезавтра. — Вторая! Вот тебе и здравствуй! Да что вас, бешеная муха укусила, что ли? — Помилуйте, барыня, эдакую даль! Нет уж, вы ищите новую кухарку. — Да это ближе Ораниенбаума, ближе. Это не в городе, в деревне, на берегу моря. — Тем хуже, сударыня. Мы от деревни-то нарочно в Питер приехали, а вы нас опять в деревню тащите. Хороша дача — в деревне!» Кроме того, многие кухарки в городах имели дополнительные деньги от закупки продуктов. Дело том, что многие лавочники платили кухаркам за то, что они закупаются продуктами именно в их лавочке. (Это явление существует и по сей день, на современном языке его называют «откат».) Это давало кухаркам дополнительный доход, причем неплохой. Конечно, они не хотели его терять с отъездом в деревню, поэтому старались найти на лето место в городе. Однако это было непросто, так как на дачи переезжали 80% населения крупных городов. Так и хозяевам, едущим на дачу, сложно было найти кухарку, тем более за короткий срок. В результате хозяева были вынуждены поднимать кухаркам зарплату и давать дополнительные деньги на проезд в город по выходным. Мария Мельничук #русь

Как я провела лето. В 13 лет я была на редкость некрасивым ребенком: очень худой прыщавый червяк с большой головой и кривыми зубами. Моя мама меня стеснялась и весь пубертатный период старалась держать меня подальше от родных и знакомых, на все лето отправляла меня в пионерский лагерь. Пионерский лагерь состоял из бараков с детьми, домика администрации и четырех туалетов. Туалеты состояли из кирпичной будки, ямы, закрывающего эту яму деревянного настила с дырками и дерьма с хлоркой. Дерьмо с хлоркой воняли, поэтому туалеты предусмотрительно строили далеко от жилых помещений и обсаживали их кустами. Девочки долгое время думали, что я мальчик. В общем, со мной не дружили. В ту роковую ночь полуночный понос стал моим единственным товарищем. Поносил весь лагерь: зеленые фрукты, немытые руки повара и всякая дрянь, которое жрали пионеры с голодухи, делали свое дело. Дырки в туалете были обгажены расстроенными желудками четырехсот человек и девочки ходили в туалет парами: одна гадит, другая светит фонарем, чтоб первая не вляпалась в продукты распада предшественниц. Мне никто не хотел светить фонарем, поэтому в ту ночь я высирала солянку в гордом одиночестве; в тусклом свете фонаря были видны только очертания, и, сидя над дырой, я смирилась с тем, что уже вляпалась в чье-то скользкое дерьмо. Неожиданно какая-то тень метнулась прямо на меня, я заорала, резко дернула неустойчивым туловищем, ноги проехались по чьему-то поносу и я вошла в очко как хорошо смазанная гильза. Черт! Летучая мышь загнала меня по пояс в кучу дерьма, над головой смутно виднелась очко, если кто-нибудь сейчас придет гадить, то положение мое ухудшится. Надо выбираться! Через полчаса, пыхтя и шепотом ругаясь матом, я дотянулась до очка руками: это, блин, было сложно... все твердые опоры были скользкими, как лед! Ухватившись за края дыры, я подтянулась и высунула голову: от свежего воздуха закружилась голова, и я удержалась на завоеванных позициях только волей к свободе. Подтянулась еще и оперлась на локти: нужно за что-то ухватиться, чтоб не соскользнуть. Все вокруг было склизким, зацепиться можно было только за поперечную деревянную балку в полуметре от меня, я с остервенением пыталась до нее дотянуться, шипя от напряжения: - Ну! Иди же сюда, сука! Дай, я до тебя дотянусь!.. Вдруг меня ослепила вспышка света, потом какой-то не то вздох, не то стон, и глухой стук... я испугалась и свалилась обратно. Еще полчаса... и я снова над очком. Так. Тянемся? Есть! Я схватилась за перекладину и вылезла на бетонный пол, еле дыша от счастья. Отдышавшись, решила переть к реке отмываться. Метрах в пяти от туалета лежал директор, рядом с ним валялся разбитый фонарь... умер, что ли? Я пошла на речку, отмылась как смогла, а потом позвала людей: может, и не умер еще, спасти можно. Утром нам сказали, что у директора случился удар, вернулся в лагерь он только под конец смены. Говорить он не мог, сидел весь день на веранде и ему нравилось, когда к нему ходили дети. Я навещала его часто, он меня особенно любил... ведь именно я тогда позвала к нему людей. На следующий год мы узнали, что перед смертью директор ненадолго пришел в себя. Он сказал, что в ту ночь он обходил территорию, случайно услышал странное пыхтение в туалете и открыл дверь. На него из зловонной дыры лез адский говняный лупоглазый червяк, тянул к нему щупальца и шипел: - Ну-у-у... Иди же сюда-а... ссссука-а... Дай, я до тебя дотянуссссь!.. За лупоглазую обидно, конечно. (из интернета) #СмешныеРассказы

Блокада Ленинграда .Страшные были дни. Начало войны Война началась внезапно, на второй день после выпускного вечера. Все сразу изменилось, стало тревожным, людей интересовали только фронтовые сводки. Началась мобилизация. Правительство предоставляло возможность эвакуироваться, но этим воспользовались не все: люди надеялись, что враг не дойдет до города. (Аксенова Тамара Романовна). До ухода на фронт я встретился только с дядей Сережей. Он находился на призывном пункте на Бородинской улице, уже носил форму солдата. Офицер отпустил его, и мы, выйдя на Загородный проспект, имели возможность поговорить. На прощание он сказал: «Ленька, не ходи в армию. Там сейчас такой беспорядок и такая растерянность командиров, что трудно представить. Воевать в такой обстановке — самоубийство». Это были его последние слова. (Васильев Леонид Георгиевич). Началась война, отца забрали на фронт — он был капитаном медицинской службы.Служил на Северном фронте, там, где финны стояли. ... Однажды он приехал домой на полуторке с солдатами и сказал матери: «Собирай вещи и езжай в Лугу». То есть, по сути, навстречу к немцам – мы уже потом только узнали, что многих чуть ли не в приказном порядке отвозили в Новгородскую, Псковскую области. Отвозили почему-то к фронту, а не от фронта. Чье это было распоряжение?.. Не знаю. (Гогин Адриан Александрович). Мальчикам ввели уроки боя, и не позже ноября они ушли на фронт добровольцами.Они попали в окружение в болоте, и из нашего и параллельного классов домой вернулось всего человек десять. 7 ноября 1941 года я слышала речь Сталина из Москвы по радио, в которой он говорил, что ничего страшного не произошло. (Аншелес Ирина Иосифовна). Голод Блокада Ленинграда продолжалась 900 дней: с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года, два с половиной года. ...8 сентября 1941 года немцы разбомбили крупные продовольственные Бадаевские склады, и трехмиллионное население города было обречено на голодное вымирание. (Букуев Владимир Иванович). Наступила самая тяжелая для ленинградцев зима 1941-42 годов, когда морозы достигали 40 градусов, а не было ни дров, ни угля. Съедено было все: и кожаные ремни, и подметки, в городе не осталось ни одной кошки или собаки, не говоря уже о голубях и воронах. Не было электричества, за водой голодные, истощенные люди ходили на Неву, падая и умирая по дороге. Трупы уже перестали убирать, их просто заносило снегом. Люди умирали дома целыми семьями, целыми квартирами. Все питание для работающего на производстве человека составляли 250 граммов хлеба, выпеченного пополам с древесными и другими примесями и оттого тяжелого и такого маленького. Все остальные, в том числе и дети, получали 125 граммов такого хлеба. (Алешин Евгений Васильевич). В хлеб добавляли и жмых из хлопковых семян, предназначенный для сжигания в корабельных топках. Четыре тысячи тонн этого жмыха, содержащего ядовитые вещества, нашли в порту и добавили к пищевым запасам. Эта смесь спасла тысячи человеческих жизней. (Алехина Антонина Павловна)... .Покупали клей в плитках, одна плитка столярного клея стоила десять рублей, тогда сносная месячная зарплата была в районе 200 рублей. Из клея варили студень, в доме остался перец, лавровый лист, и это все добавляли в клей. (Бриллиантова Ольга Николаевна). Еще делали четверговую соль: ее надо было бросить в мешочке в золу, чтобы она почернела, и тогда она приобретала запах сваренного вкрутую яйца. Ее сыпали на хлеб, и казалось, как будто ешь хлеб с яйцом. (Айзин Маргарита Владимировна).... Однажды дядя Володя пришел к нам домой и принес пачку дрожжей по килограмму каждая. Бабушка удивилась, зачем нам они, ведь муки нет, печь нечего. Он объяснил, что дрожжи можно употреблять в пищу — прокручивать в мясорубке, подсушивать и затем варить как макароны. До сих пор вспоминаю, какое это было удовольствие, есть не просто слегка мутную теплую водичку, а с дрожжами. Запах этой похлебки напоминал грибной суп! Потом оказалось, что дрожжи очень хорошо способствуют восстановлению сил. (Григорьев Владислав Григорьевич). Передать эти ощущения просто невозможно: утром открываешь глаза, и тут же начинает ныть в животе. Затем это ощущение нарастает, и появляется ноющая, непрекращающаяся боль, будто какой-то зверь когтями рвет. Многие люди сходили из-за этой боли с ума. Постоянно старались хоть что-нибудь съесть, наполнить желудок. Если есть кипяточек — уже хорошо, выпьешь и чувствуешь, как он внутри все заполняет. (Гущина Зинаида Петровна). Недалеко, на Обводном канале, была барахолка, и мама послала меня туда поменять пачку «Беломора» на хлеб. Помню, как женщина там ходила и просила за бриллиантовое ожерелье буханку хлеба. (Айзин Маргарита Владимировна). Мать, практичная деревенская женщина, в отличие от нашего «мудрого вождя», знала, что война будет, и заранее насушила мешок сухарей и мешок картошки. Сушить сухари было опасно. Сосед все время грозился донести на мать «куда следует» за то, что она сеет панику. Тем не менее сухари были насушены, и благодаря этому мы выжили. (Иванов Юрий Ильич). В блокаду я ходила в детский сад на Каменном острове. Там же работала моя мама. ...Однажды один из ребят рассказал другу свою заветную мечту — это бочка с супом. Мама услышала и отвела его на кухню, попросив повариху придумать что-нибудь. Повариха разрыдалась и сказала маме: «Не води сюда больше никого... еды совсем не осталось. В кастрюле одна вода». От голода умерли многие дети в нашем саду — из 35 нас осталось только 11. (Александрова Маргарита Борисовна). Работникам детских учреждений пришло специальное распоряжение: «Отвлекать детей от разговоров и рассказов о пище». Но, как ни старались это делать, не получалось. Шести- и семилетние детишки, как только просыпались, начинали перечислять, что им варила мама, и как было вкусно. В итоге все шишки сыпались на нашего повара. Тогда она придумала свой рецепт и назвала его «витаминчики». Повар жила у лесопарка и по дороге на работу рвала сосновые иголки, кипятила их. Я же вечерами ходила в госпиталь, который располагался в здании Лесотехнической академии, помогала раскладывать порционно для раненых бойцов сахарный песок и масло. За это мне давали две столовых ложки песку, который мы добавляли в «витаминчики». (Айзин Маргарита Владимировна). Это был особенный детский сад: за всю блокаду там не умер ни один ребенок, ни у одного ничего не украли! ...В детских учреждениях давали не 125 грамм, а 150, заведующая делила этот хлеб на три части, и дети получали его трижды в день. Печка, старинная изразцовая, еще дореволюционная, всегда была горячая, к ней подходили по несколько детишек и грели спины и ручки. Погреется одна группа, потом другая, и затем их всех укладывали под одеяло. ...Детский сад находился в большой коммунальной квартире, и на лестнице сидели бабушки и мамы, у которых не было сил подняться к ребенку. Некоторые так и умирали на лестнице. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна). Помню одного мужчину, который ходил в столовой и облизывал за всеми тарелки. Я поглядела на него и подумала, что он скоро умрет. Не знаю, может, он карточки потерял, может, ему просто не хватало, но он уже дошел до такого. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна). На пятые сутки привозят хлеб. Навсегда перед моими глазами сохранилась сцена, когда старый обросший мужчина, качающийся от дистрофии, с обезумевшими глазами, схватил с весов кусочек чужого хлеба и запихнул его в рот. Он его не жевал, а глотал. Толпа молча била его, но он ел чужой хлеб, хлеб того, кто где-то тоже умирал. Его били, пытаясь отобрать хлеб, из носа двумя струйками текла кровь, а он трясущимися руками ел хлеб вместе с кровью и слезами. (Грязнова Валентина Васильевна). Я выглядел маленьким тощим старичком с глубоко ввалившимися глазами и скулами, с висящей на лице, руках и даже на пальцах кожей. Через кожу отчетливо проступали кости. (Букуев Владимир Иванович). Однажды наша соседка по квартире предложила моей маме мясные котлеты, но мама ее выпроводила и захлопнула дверь. Я была в неописуемом ужасе — как можно было отказаться от котлет при таком голоде. Но мама мне объяснила, что они сделаны из человеческого мяса, потому что больше негде в такое голодное время достать фарш. (Болдырева Александра Васильевна) .Однажды на обед нам подали суп, а на второе котлету с гарниром. Вдруг сидящая рядом со мной девочка Нина упала в обморок. Ее привели в чувство, и она снова потеряла сознание. Когда мы ее спросили, что происходит, она ответила, что не может спокойно есть котлеты из мяса своего брата. Оказалось, что в Ленинграде во время блокады ее мать зарубила сына и наделала котлет. При этом мать пригрозила Нине, что если она не будет есть котлеты, то ее постигнет та же участь. (Дерезова Валентина Андреевна).... Спасла меня моя мамочка. Она умудрилась (неизвестно за какие средства, наверное за свое обручальное кольцо, которого я позже у нее не видел) достать бутылку токайского вина. Мама давала мне утром, перед уходом на работу, и вечером, возвратившись с работы, по столовой ложке вина. (Васильев Леонид Георгиевич). Чувства стали тупыми. Я иду через мост, впереди медленно, шатаясь идет высокий мужчина. Шаг, другой — и он падает. Я тупо прохожу мимо него, мертвого, — мне все равно. Я вхожу в свой подъезд, но подняться по лестнице не могу. Тогда беру двумя руками одну ногу и ставлю на ступеньку, а затем – вторую ногу на следующую ступеньку... Тетя открывает дверь и тихо спрашивает: «Дошла?» Я отвечаю: «Дошла». (Аксенова Тамара Романовна). Помню февраль 1942 года, когда первый раз на карточки прибавили хлеба. В 7 часов утра открыли магазин и объявили о прибавке хлеба. Люди так плакали, что мне казалось, дрожали колонны. С тех пор прошел уже 71 год, а я не могу войти в помещение этого магазина. (Гришина Лидия Алексеевна).... Весна. Можно есть листья деревьев. Мы проворачиваем их через мясорубку и лепим лепешки. У нас пухнут животы. (Аксенова Тамара Романовна). Всю блокаду я, мучаясь, задавал себе вопрос, почему же я не съел до конца тот торт, который мне как-то купили. Этот торт я помню до сих пор, он был круглый и ступенчатый. (Иванов Юрий Ильич). Смерть Уже в конце октября можно было изредка встретить на улице горожанина, который покачивался из-за слабости от недоедания так, будто он невзначай «перебрал». А уже через месяц можно было, если не повезет, повстречаться с покойником, которого на салазках (как бурлаки) тащили на кладбище близкие ему люди. В конце ноября уже ничего необычного не было в том, чтобы увидеть лежащего на улице мертвеца. Декабрь: зима входила в свои права, и теперь частота возможных встреч с покойниками зависела от длины пройденного тобой пути и от того, шел ли ты по проспекту или же передвигался по «занюханной» боковой улочке. Трупы выносили из жилых домов, сбрасывали из окон нижних этажей, складывали в нежилых помещениях. (Васильев Валентин Леонидович).... Умирали люди прямо на ходу. Вез саночки — и упал. Появилось отупение, присутствие смерти рядом ощущалось. Я ночью просыпалась и щупала – живая мама или нет. (Булина Ирина Георгиевна).... Как-то раз объявили, что будет выдача крупы, и моя мама с этой женщиной, которую звали Лида, пошли получать. Спускались по лестнице, и вдруг раздался страшный крик на весь подъезд: они споткнулись о тело старшего сына этой женщины — Женьки. Он лежал на лестнице, сжимая авоську с баландой, — не дошел лишь три этажа до квартиры. Кричала его мать Лида, которая похоронила только что двух девочек, а еще раньше — старшего сына, погибшего на фронте. Она, работая на хлебозаводе, не могла принести даже кусочек хлеба своим умирающим детям. (Булина Ирина Георгиевна). В ночь на 1 января 1942 года папа умер. Два дня мы спали с умершим отцом в одной постели. В этот же день умерли и хозяева квартиры. Три трупа находились в комнате. Уходя на работу, мама предупредила дворника, что в квартире осталось двое детей и нужно убрать тела умерших. ...Я помню, что нам с братом было не страшно находиться в одной комнате с трупами, но мы очень боялись крыс. Они обгрызали у покойников кисти рук, ноги и носы. Мы отказывались оставаться одни в комнате. Мама, плача, объясняла нам, что она на казарменном положении, и ей надо идти на работу. (Григорьева Зинаида Федоровна) .Ко мне вышла сестра, посадила меня на скамейку и сказала, что мама недавно умерла.… Мне сообщили, что все трупы они увозят в Московский район на кирпичный завод и там сжигают. …Деревянный забор почти полностью разобрали на дрова, поэтому подойти к печам можно было довольно близко. Во дворе завода стояла вереница машин с трупами, они ждали разгрузки. Рабочие укладывали покойников на транспортер, включали машины, и трупы падали в печь. Создавалось впечатление, что они шевелят руками и ногами и таким образом противятся сжиганию. Я простояла в остолбенении несколько минут и пошла домой. Такое у меня было прощание с мамой. (Григорьева Зинаида Федоровна). Первым умер от голода мой родной брат Леня — ему было 3 года. Мама на саночках отвезла его на кладбище, захоронила в снегу. Через неделю пошла на кладбище, но там валялись лишь его останки – все мягкие места были вырезаны. Его съели. В январе 1942 года от голода умерла тетя Шура, мамина родная сестра. Ей было 32 года. Через 2 дня умерла от голода ее дочь Нюра, ей было 12 лет, через день умер сын тети Шуры — Ваня, ему было 9 лет. Трупы лежали в комнате — не было сил их вынести. Они не разлагались. В комнате были промерзшие насквозь стены, замерзшая вода в кружках и ни крупинки хлеба. Т олько трупы и мы с мамой. Потом дворник вынес тела – мертвецов из нашего дома складывали во дворе дома штабелями. Их была целая гора. ...Мама умерла от голода в марте 1942 года. Ей было 29 лет. Совершенно больную дистрофией, меня отвезли в детский дом. Так я осталась одна. (Грязнова Валентина Васильевна). Будни Транспорт в городе не работал. На улицах не было освещения, в дома не подавалась вода, электричество и паровое отопление, канализация не работала. (Букуев Владимир Иванович). В комнате... нет ни одного стекла, окна забиты фанерой . В подвале дома капает вода, за водой стоит очередь. Люди делятся фронтовыми новостями. Поразительно: ни одной жалобы, недовольства, малодушия — только надежда. Вера и надежда на то, что прорвут блокаду, что дождемся, что доживем. (Аксенова Тамара Романовна). Ходили в туалет тогда в ведро, и у людей потом не было сил спуститься на улицу, чтобы вынести его. Выливали прямо от дверей по лестнице, потом все это замерзало, и лестницы были покрыты замерзшими нечистотами. Запаха особого не было, стояли страшные морозы, до -30 градусов и даже ниже. (Айзин Маргарита Владимировна). Сначала я продолжала учиться. Из-за постоянных бомбежек уроки часто прерывались. Но тяжелее было возвращаться из школы — фашисты знали, что уроки заканчиваются после 13 часов, и именно в это время начинали интенсивно обстреливать город. (Зензерова Валентина Владимировна). Мама получила карточки, положила их на стол и на секунду отвернулась. Когда она повернулась обратно, карточки исчезли. Это означало почти верную смерть. Мать закричала страшным голосом. В столовой нашлись активные люди, которые сразу закрыли все двери и начали обыск. Первой под подозрение попала приятельница мамы, которая в тот момент была рядом. Она не признавалась. Тогда женщины начали ее раздевать. И карточки нашлись. (Иванов Юрий Ильич)... .Мама оказалась в больнице. В итоге мы с братом остались в квартире одни. В какой-то из дней пришел отец и отвел нас в детский дом, который находился около училища Фрунзе. Я помню, как папа шел, держась за стены домов, и вел двоих полуживых детей, надеясь, что, может быть, чужие люди их спасут. (Вениаминова-Григорьевская Нина Андреевна). У меня к тому моменту были отморожены руки и ноги. ...Когда нянечка начала меня раздевать и сняла мою шапку, она ужаснулась — вшей у меня было больше, чем волос. Был не только голод, но и холод, поэтому шапку я не снимала где-то полгода. В те времена вода была в виде льда, поэтому помыть голову я не могла. Меня побрили наголо. ...На детей было невозможно смотреть, стоило им открыть рот, как сразу лилась кровь, выпадали зубы. Все эти дети были такими же дистрофиками, как и я. У них были пролежни, кости кровоточили. Это было ужасно. (Алексеева А. В.). А потом весна. Из подтаявших сугробов торчат ноги мертвецов, город замерз в нечистотах. Мы выходили на очистительные работы. Лом трудно поднимать, трудно скалывать лед. Но мы чистили дворы и улицы, и весной город засиял чистотой. (Айзин Маргарита Владимировна). В апреле улицы были уже чистыми и, наконец, пошел первый трамвай. Я не могу передать вам, какой это был праздник для всех! Люди выходили на стук рельсов, радовались, аплодировали. (Аншелес Ирина Иосифовна). Город изменился. Там, где были газоны, разбили огороды: на Марсовом поле, везде, где только был кусочек земли. Делали грядки и сажали все, что только можно, — и картошку, и морковку, один раз посадили огурцы, а выросли какие-то маленькие арбузики. Потом открыли бани. Мы как-то пришли мыться: вот как показывают Освенцим, вот такое же зрелище было в этой бане. Мы мылись и наслаждались горячей водой. (Айзин Маргарита Владимировна). Я вспоминаю, как шли мы с мамой по нашему двору уже весной. Было солнечно, тепло, на душе было весело, мы пережили зиму, мы живы. И мне захотелось побегать. Я выпустил мамину руку и попробовал побежать. Но смог сделать только несколько медленных шагов. Я очень этому удивился. В моей детской голове, как сейчас помню, пронеслось: «Ведь я же помню, что до войны я бегал! Почему я не могу сделать это сейчас?!» (Иванов Юрий Ильич). Работа Ситуация в Ленинграде была такая, что для того, чтобы выжить, нужно было встать и пойти работать. Это было самое главное — найти в себе мужество, силу и волю. (Иванова Зинаида Петровна) . Слов «не хочу, не буду» тогда не было. Было только слово «надо». (Калери Антонина Петровна). Не задумываясь, ехали на рытье окопов. Полуголодные дети, с 5-го по 10-й классы. Никто никого не заставлял. Это было святое — для Родины. (Залесская Валентина Михайловна). В домах создавались детские бригады, которые помогали взрослым гасить зажигалки.Мы были в брезентовых рукавицах и в защитных касках на голове, так как зажигательные бомбы пробивали крыши, падали на чердак и крутились, как волчок, исторгая из себя море искр, вызывая пожар и освещая огнем все вокруг. Мы — дети с 10 лет и старше — брали в рукавицах бомбы и выбрасывали их в окна чердака на брусчатку двора (тогда асфальтированных дворов еще не было), где они тухли. (Блюмина Галина Евгеньевна).. .Несмотря на бомбежки и артобстрелы, стали восстанавливать производство. В цехах было холодно, на полу лежал лед, к машинам невозможно было притронуться, но комсомольцы взяли обязательство отработать внеурочно не менее 20 часов. ...Работали здесь в основном 15-летние девочки, но норму выполняли на 150-180%. (Доценко Анна Михайловна). Снаряд весил 23-24 килограмма. А я маленькая, худенькая, бывало, чтобы снаряд поднять, сначала укладывала его на живот, потом вставала на цыпочки, на фрезерный станок ставила, потом заверну, проработаю, потом опять на живот и обратно. Норма за смену была 240 снарядов. Вся куртка на животе у меня была рваная. Сначала, конечно, было очень тяжело, а потом я их швыряла как картошку и делала тысячу снарядов за смену. Смена была 12 часов. (Жиронкина Кира Владимировна). Очень запомнился на всю жизнь «тракторный» Дворец Кирова. Там был ожоговый госпиталь. Мы ходили туда в 1942 и 1943 году, поили, кормили раненых, читали им письма, газеты. Был там летчик Саша, ему перестала писать его девушка. Чтобы его поддержать, мы каждую неделю писали ему письма — якобы от нее. И он всегда ждал это письмо — оно было для него как лекарство. (Богданов Юрий Иванович). Еще одно из немногих исключений — моя учительница Екатерина Степановна Рыжова.В тяжелейшее время она собрала нас, своих учеников, обойдя сама темные глухие подъезды домов, и, единственная из преподавателей, занималась с нами в пустой, промерзшей школе (№ 26, Петроградский район). До конца, не побоюсь сказать — до последнего вздоха, исполняла она то, что почитала своим долгом, в чем видела свое призвание (умерла в середине декабря 41 года)... (Калинин Георгий (Юрий) Михайлович). Мы дежурили на крышах, обходили квартиры и сообщали, где есть люди, где уже нет.Все ленинградцы жили надеждой! Помогали друг другу кто чем мог. На руке у каждого был записан адрес родных и близких. Однажды я тоже упала, идя на работу (или с работы), только получив карточку. Все документы и карточка, конечно, исчезли. Как только я пришла в себя, то услышала, как кто-то рядом кричит: «Прорвали блокаду!» Люди поднимались! Кто плакал, кто смеялся. (Ильина Валентина Алексеевна). Радости Ольга Берггольц читала свои стихи жителям города по радио в перерывах между бомбежками и артобстрелами простуженным голосом, вселяющим бодрость, ненависть к оккупантам и веру в победу. ...Знаменитая Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича, транслируемая из концертного зала Государственной филармонии, произвела «взрыв» в умах не только союзников, но и врагов. Войска ПВО тщательно подготовились к этому концерту: ни одному вражескому самолету не удалось в этот день прорваться к городу. Работал и один театр — Театр музыкальной комедии. Спектакли проходили в Александринке, как любовно называли, да и сейчас называют ленинградцы театр имени А. С. Пушкина. Помню, был на спектакле «Давным-давно» («Гусарская баллада»). В холодном зале голодные актеры пели и танцевали, как в мирное время. Разве это не подвиг? (Алешин Евгений Васильевич).... Мы не играли в детские игры, мы не баловались и не хулиганили, как положено мальчишкам. Лозунг «Все для победы!» жил даже в школе: получил «пятерку» – убил Ганса (офицера), получил «четверку» — убил Фрица (солдата), получаешь «двойку» — значит, стреляешь по своим. (Алешин Евгений Васильевич).… Любимыми занятиями у мальчишек были сбор и коллекционирование осколков от разорвавшихся снарядов и бомб. Тем, у кого были самые большие осколки, очень завидовали остальные ребята — дети всегда остаются детьми, даже на войне. (Букуев Владимир Иванович). Перед тем как сжечь книги, я их читала. Когда на заводе не было тока и останавливалось производство, я сидела и читала. Меня спрашивали: «Ну что ты сидишь, глаза портишь при этой коптилке?» Я отвечала: «Я боюсь, что умру и так и не дочитаю Стендаля — «Красное и черное», «Пармскую обитель». Когда я взяла книжку «Последний из могикан», я сказала: «Вот интересно – последняя из ленинградцев сжигает «Последнего из могикан». Я не очень жалела западную литературу, а немцев вообще сожгла первыми. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна). 31 декабря 1941 года наша мать откуда-то принесла домой маленькую елку. Мы установили ее в нашей комнате и нарядили самодельными елочными игрушками, сохранившимися у нас с довоенных лет. На ветвях елки укрепили маленькие свечи в специальных елочных подсвечниках, похожих на бельевые прищепки, — об электрических елочных гирляндах тогда еще не имели представления. На елку мы также повесили несколько маленьких кусочков хлеба и сахара. Ровно в полночь мать зажгла на елке свечи, и мы встретили Новый год, выпив горячего кипятка и съев свои порции хлеба и сахара, висевшие на елке. Свет горячих свечей разогнал сумрак от слабо горящей коптилки — привычного осветительного прибора блокадного времени. (Букуев Владимир Иванович). Эвакуация 26 июня нас эвакуировали по Ладоге в трюме парохода. Три парохода с маленькими детьми затонули, подрываясь на минах. Но нам повезло. (Гридюшко (Сахарова) Эдиль Николаевна). Через Ладогу нас на машине везли. …Трассирующие пули освещали дорогу, осветительные фонари висели на парашютиках, а когда снаряды падали в озеро — поднимались огромные фонтаны. Я смотрела на это все и твердила: «Прямо как Самсон». (Булина Ирина Георгиевна). На следующий день детей блокадного Ленинграда погрузили в машины и отправили в путь. По дороге число попутчиков заметно уменьшалось. На каждой станции выносили маленькие трупики. Вагон-изолятор был полон детьми, страдающими дистрофией. (Вениаминова-Григорьевская Нина Андреевна). Рядом с нами сидела одна семья: папа, мама и двое детей — мальчик лет восьми и младенец. Маленький ребенок рот открывает-закрывает, стали искать врача, нашли какую-то женщину, а ребенок уже умер. И эта женщина сказала, что, если бы нашли ему хоть немного водички, он бы выжил. Он пережил всю блокаду, а умер на Дороге жизни. Мы сидели с мамой в разных концах вагона, я написала ей записку, что надо им как-то помочь. И мама отрезала кусочек от нашего пайка на несколько дней и передала по вагону в наш конец. Если бы я была режиссером, я бы сняла фильм: люди передавали этот кусочек ладонью кверху, и каждый говорил: «Я этот хлеб передаю» — и следующему. Несколько минут хлеб кочевал по вагону, и представляете — голодные умирающие люди, и никто не откусил, не утаил ни крошки! Я была счастлива, что мы могли помочь хотя бы старшему брату этого умершего младенца. (Батенина (Ларина) Октябрина Константиновна).... Когда мне дали булку, мне казалось, что я ее сейчас всю проглочу. Я запихала ее в рот, а моя сестра со слезами на глазах говорит мне: «Нельзя есть все сразу». Действительно после такого голода нельзя было съедать все сразу, надо было по чуть-чуть отламывать, жевать и потом проглатывать. Я помню, как сестра вырывала у меня изо рта эту булку. А я не могла понять, почему она плачет и делает это. (Иванова Зинаида Петровна).... Как только поезд подошел к платформе, женщины с ведрами, в которых был суп, тарелками и ложками стали заходить в вагоны, разливать нам суп и раздавать хлеб. Они плакали, смотря на нас. Потом они раздали каждому по банке сгущенки и сделали в них дырочку, чтобы мы сразу могли сосать сгущенное молоко. Для нас это было что-то невероятное! (Алексеева А. В.) На вокзале станции Жихарево нас накормили горячим обедом. Он состоял из ячневого супа, ячневой каши с бараниной и хлеба. К тому же каждому давали по одному куску сырокопченой колбасы и по одной плитке шоколада. Люди съедали все это сразу и тут же умирали, так и не поняв причины страшных мучений. ...Мама разводила одну ложку выданной каши с кипятком и каждый час кормила нас. (Блюмина Галина Евгеньевна).... Местные жители, зная, что мы ленинградцы, очень сердечно к нам относились,старались чем-нибудь угостить, много помогал и местный совхоз — снабжал парным молоком. Однажды нам привезли подарки из Америки. Слух быстро разнесся по селу, и все пришли посмотреть, чем пожертвовали «господа». Когда распечатали тюки, нашему удивлению не было предела. Для детей-сирот прислали туфли на каблуках, поношенные платья с кринолинами, шляпы с перьями и посуду с фашистскими знаками. Посуду мы сразу разбили, а детей нарядили и выпустили к народу, чтобы все знали, что нам дарят. (Айзин Маргарита Владимировна). Конец блокады Блокада была прорвана в январе 1943 года у Ладожского озера в районе Шлиссельбурга,что позволило несколько улучшить снабжение продуктами питания, а полностью Ленинград был освобожден 27 января 1944 года. В городе по этому случаю был проведен торжественный салют. ...По расчетам немцев все жители и солдаты, защищавшие Ленинград, должны были умереть от голода и холода. Но Ленинград выстоял, разгромив немцев и отбросив их от своих стен. (Букуев Владимир Иванович). Ленинград был фронтом, и каждая улица была передовой позицией. Нас нещадно бомбили и обстреливали из орудий почти непрерывно. Мы гибли не только от бомб и снарядов, но и от страшного голода. ...800 тысяч из нас похоронено только на Пискаревском кладбище. А всего из трехмиллионного города к концу блокады осталось лишь около 900 тысяч. (Алешин Евгений Васильевич). Не стало электричества — писали при свете коптилки, замерзли чернила — писали карандашом. Зачем? Чтобы дети и внуки знали: в экстремальных ситуациях открываются запредельные силы человеческой души, силы, о которых мы и не подозреваем в относительно благополучное время. Чтобы поняли нас. (Евстигнеева Надежда Викторовна). Сейчас стесняются писать и говорить о многом: например, правду о количестве детей и взрослых, лежащих на дне Ладожского озера, о массовой вшивости и дистрофических поносах. Но для нас, работников детских учреждений, это навсегда осталось в памяти. (Айзин Маргарита Владимировна). Когда наступает 27 января, или 8 сентября, или 9 мая, я всегда думаю – неужели это я? Я жива? Страшные были дни. ... До сих пор я не оставляю еду на тарелке. Мои дети, особенно старший, всегда хлебцем еду с тарелки собирают, так и говорят: «Вы меня извините, но моя мама терпеть не может оставлять пищу в тарелках». Да, хлеб – это святое, каждая крошка. (Винер Валентина Шарифовна) .Мы остались живы, чтобы помнить о них, скорбеть, поклоняться им, возлагать цветы на Пискаревском кладбище. И рассказывать правду о блокаде, о том, как она подорвала наше здоровье, о том, как блокада исковеркала наши судьбы. Ни один из нас не может даже сегодня, спустя 60 лет, спокойно говорить о блокаде, мы все плачем. (Грязнова Валентина Васильевна). #МистикаВойны

ИСТОРИЯ ОТ УЧАСТНИЦЫ ГРУППЫ Нам то и дело втирают, что дети для женщины – святое, что любая женщина по умолчанию мать и она даже за чужого ребенка жизнь отдаст. Не то, что эти самцы – сделал дитенка и в кусты. Достаточно посмотреть на комментарии в соцсетях к постам и фотографиям, касающимся детей. Как женщины восторгаются растущими детьми! Как они восхищаются при виде толстого детского улыбающегося личика! А уж как они негодуют, прочитав очередную статью про то, как врач-убийца не вылечил маленького Ванечку (мудро не упоминая, что мама этого Ванечку окунула в крещенскую прорубь и денно и нощно молилась, пока тот задыхался от пнемонии). Злобой пышут комменты под статьей про то, как физрук-извращенец развратил Машеньку (не важно, что Машеньке уже 15-16 лет и в узких кругах она широко известна как записная малолетняя проблядь). Чуть ли не из трусов выпрыгивают, комментируя пост про учителя-садиста, заставившего Петеньку мыть пол (опять же умалчивая, что Петенька захаркал даже стены). А единичные комментарии адекватных пользователей обоих полов тонут в потоке перлов типа «гори в аду, тварь!», «а если бы вашего ребенка так!», «у тебя, видно, своих нет, вот родишь, тогда и рассуждай». Самое печальное, что среди этого кудахтанья встречаются и комментарии пользователей мужского пола… А вот как порой в жизни проявляется неземная любовь ко всем на свете детям, основанная на врожденном материнском инстинкте. Обычное дежурство по стационару. Вечер, где-то примерно одиннадцатый час. Отделение затихло, отошли ко сну. Надо было проверить одну девочку, у которой тяжело и болезненно заживает перелом, как она там после инъекции обезболивающего со снотворным. Палату наполняла лучшая в мире музыка: сопение спящего носа. Вернее, двух носов – находящаяся рядом с девочкой мать тоже спала без задних ног, даром, что полулежа на двух стульях. Женщину пришлось разбудить, шепотом спросить, как дела и, выслушав «все хорошо, вроде спит», удалиться. Шагая по коридору, я услышал, как в ординаторской надрывается внутренний телефон. Надо сказать, что зам по АХЧ нам поставила препротивнейшую тарахтелку «а-ля Смольный», звон которой проспать невозможно. Такая штука если уж начнет под ухом дребезжать – вскакиваешь, как ошалелый. Вызов в приемник или еще куда точно не проспишь, а то прежний нежно журчащий девайс, был грех, не слышали, умаявшись. Приходилось долбиться к нам в дверь, а нам выслушивать матюги бравого персонала приемного отделения. И не ответишь на них – сами виноваты… В трубке сказали спускаться в приемник «с чемоданом» - на нашем слэнге так говорится, когда надо все бросать и мчаться вниз, сломя голову и сшибая всех встречных. Значит, дело серьезное. Конечно, никакого чемодана не надо, да и нет его у нас, это просто чтобы не в меру бдительные мамы с папами не начинали кирпичи откладывать раньше времени. Конспирация, ага. Дело действительно было совсем швах – меня ожидал полуторалетний мальчишка с разбитой головой, весь в крови и одетый черт-те во что, в какие-то засаленные тряпки на рыбьем меху. Рядом стояла фельдшер «Скорой» в ожидании, когда я ее отпущу. Она мне сказала, что полиция пацана вытащила из какой-то алкашно-наркушной конуры в частном секторе, пока его не в меру принявшим на грудь, с позволения сказать, родителям полиция объясняла, что воспитывать полуторалетних детей по их методикам, мягко говоря, не следует. Их общение продолжилось в «ментовозе», куда предков мальчишки потащили с целью пропаганды курса партии. Все же иногда бдительность соседей приносит хорошие плоды. Состояние ребенка было плохое. Из моего тут были сломанные ребра (слава Асклепию, без смещения) да вывих голеностопа, остальное работа нейрохирурга. Он то и дело терял сознание, приходилось держать его в наклоненном положении, дабы он не захлебнулся рвотой. Правда, ее ни разу при мне не было, но судя по судорогам горла могла начаться в любой момент. Забегая вперед, скажу – я подозревал сотрясение мозга, а нейрохирург, молодой, но грамотный парень (и чего мы с ним не ладим?) поставил более тяжелую травму – ушиб мозга. Но это как бы между прочим. И вот такая у нас развлекуха на ночь глядя: мы всем персоналом пляшем вокруг мелкого, тащим в перевязочную, ждем нейрохирурга, где его, дьявола, нелегкая носит? И тут нам дорогу преграждает некая «онажемать». Ей, видимо, неохота было мять жопу на коридорной скамейке (замечу, что против обыкновенного в тот день коридор был пуст, как пустыня Сахара). Лет ей было где-то 20-22 и на руках у нее важно восседал упитанный щекастый бутуз примерно того же возраста, что и уносимый нами в перевязочную бедняга. — Доктор, а кто нас осмотрит? – капризным тоном протянула она. — Подождите, не до вас, вы видите? – раздраженно отмахнулся я. – Освобожусь и к вам подойду. — Вы что, не понимаете! – баба стояла бастионом, словно не видя, что вокруг творится. – Не могу я долго вас ждать, нам быстро надо. У вас тут заразы нахватаешься, а у меня ребенок маленький! — Женщина! Тут у всех дети, и вот это, – я ткнул пальцем в сторону закрывшейся двери перевязочной, – Тоже ребенок. В очень плохом состоянии. А у вас что? — Нога, вот, – баба стянула с ноги своего щекастого отпрыска толстый носок. Голеностопный сустав действительно был припухший, я тронул рукой, пацан захныкал. – Что у вас случилось? — Да мы вот ножку подвернули, а в травмпункте очередь, мы не можем ждать, выпишите нам, что надо. Вот если что документы, – она сунула мне файл с бумажками чуть ли не в зубы. — Женщина, тут стационар, а не амбулатория. Идите обратно в травмпункт, там вас примут. Ваша травма не смертельная, а мне некогда с вами заниматься, извините. Я обошел ее и пошел к двери перевязочной. Баба пошла за мной и прямо-таки внаглую вперлась следом. — Да вы нас побыстрее посмотрите, а потом своими делами занимайтесь. — Выйдите отсюда! – скомандовала перевязочная медсестра. — А ты мне не приказывай, я ваще не с тобой разговариваю! – таким тоном «онажемать» обратилась к женщине, годящейся ей в матери, – Мне доктор нужен, вы что, не понимаете, это МОЙ ребенок! — А это не ребенок? – обернулся я к ней, уже еле сдерживаясь. — Где его родители? – приказным тоном спросила баба, – Я хочу поговорить с ними. — Его родители в полиции, за вот эти дела, – указал я рукой на лежащего на столе окровавленного малыша, – Они с ним это сотворили. Выйдите отсюда, не мешайте нам. Я, честно говоря, думал, что у наглой молодой бабы хотя бы что-то человеческое осталось. Поэтому и сказал все это. Как же я ошибался! — А-а-а, так это алкашня! Ну так вот вы должны моего осмотреть, мы нормальные, а потом к этому (слово «этому» она произнесла так, словно слизняка коснулась) подходить. От него вы нам заразу какую-нибудь принесете. Я вас тогда засужу. Бросьте его, быстренько нас посмотрите. — Или ты сейчас же выметаешься к хренам собачьим или я вызываю ментов! – заорал я, потеряв последнее терпенье. Меня именно вот такое «так это алкашня» и добило! - Переворачиваю тут все и говорю, что это ты! (Баба, раскрыв было рот, моментально осеклась) – И доказывай ментам, что это не ты. Девчонки подтвердят, а камера в коридоре покажет, что ты тут была. Вали в травмпункт, а я тебя не приму, можешь жаловаться, плевал я на тебя и твои жалобы! Все, проваливай! — Да ты знаешь, кто мой муж!... – начала было она. — Да мне наплевать, кто он такой, так ему и передай. Вали и передавай! Все, выметайся! Ребенок этот умрет – все на тебя повесим! Нас много – ты одна! — Ну мы еще встретимся… — прошипела она, но судя по поспешности ретировки, до нее наконец-то дошло, что она тут лишняя. Когда все утихло и пострадавшего отвезли в реанимацию (настолько плохо было дело!), я прошел в травмпункт и поинтересовался, была ли у них такая-то дама. Да, сказали, была, дело там совершенно плевое, могли бы и дома полечиться. Растяжение связок сустава. Как она тут вела себя, спрашиваю. Сперва лезла вперед очереди, «яжымать», но ее такие же бабы быстро обломали и она заткнулась. Для утреннего рапорта взял ее Ф.И.О. и домашний адрес и уже глубокой ночью в ординаторской с телефона нашел ее профиль в Одноклассниках и пошарил по нему от нечего делать. Бог мой, сколько там было слюняво-сопливых комментариев под фотками детских рожиц! В стиле «утю-путю, какие мы балсые!», «расти, малыш, дай тебе Бог здоровья!» и прочее, в том же духе. И чуть ли не в каждой ленте – фотка ее Килюски (Кирюшки, если я правильно понял): «мы какаем», «мы кушаем», ну и другая всякая овуляшечья хрень. На фотографиях – явно перекормленный ребенок с паратрофией (разновидность детского ожирения) с уже начавшимися деформироваться коленными суставами – еще бы, мягким детским костям такой вес держать на себе не комильфо. Жалобы на меня так и не поступило. До сих пор, а значит уже и не будет. Рапорт с подписями медсестер был отправлен главному, тот, узнав о том, что я все же сорвался, поморщился, сказав: «все-таки, сдерживайся, хотя я все понимаю, но ты ж не сопливый студент». Ребенок наш жив, уже переведен в палату. Заходил я вчера к нему, посмотреть, как его нога и заживающие ребра. Худенький, бледный до прозрачности, глазенки как бездонные озера, он поднял дикий рев, увидев меня, а когда я уходил, запустил в меня маленькой подушечкой, а то ишь, расходился тут всякий. Ну да это хорошо, только вот куда его потом? Ведь вполне могут обратно вернуть, по нашим-то законам… Да, еще сделал замечание женщинам из соседней палаты, чтобы не закармливали, а то возиться с несварением потом не им. Да и при черепно-мозговой аппетита особо не бывает, так что он у вас, говорю, и есть особо не будет. «А-а-а, а я хотела ему колбаски дать…» — протянула одна. Блин, ты б его еще шашлыком накормила! Возможно, меня можно осудить «за грубость и хамство», это уж кому как угодно. Да, был несдержан, хотя обычно за мной такого не водится. Но как бы вы поступили на моем месте? #ЮлияРыбникова