И конечно, каждый хотел казаться хорошим, И конечно, каждый был для себя - герой. Мы читали книги, плясали в священных рощах И искали рай, раздеваемые жарой. То есть были тела смуглы, сухопары, жестки, Оставалась от счастья - дрожь напряженных мышц. А потом мы курили - оба гигантского роста, Там где птицы устало падают за камыш. Мне слепило глаза. Мне казалось, что ты лучина, И в триумфе желаешь царствовать выше звезд, Только станут однажды люди неразличимы Человеку, который к небу себя вознес. Мне слепило глаза. Но я верил лишь каплям пота, Потому что любая из истин всегда мала: Если мы захотим дотронуться небосвода - Нас светило грозное тотчас сожжет дотла. Вот тогда я просил беззвучно, пр
Я потерял крик. Оставил его в кармане и снял одежду Или забыл на вокзале среди приезжих. Может, украли цыгане, А, может, просто Высох мой крик - как с трав высыхают росы. Может быть, сгрыз старый пес, перепутав с костью, Может быть, выдохнул паром его на морозе, Может быть, пропил… Только живу без крика, И исчезают люди в проеме «выход». Мне не схватить за имя их, Не окликнуть - Странное дело - жить на земле без крика. Молча смотреть уходящим любимым в спину, Шепотом, Шепотом, Шепотом горьким сгинуть. Аль Квотион
Насколько ты ценишь время, нам отпущенное? Когда заняться другими делами становится лучше, Когда правильно - тучи в прицел наблюдать житейские, С пересоленных брючин обрывая со злостью детство Как репей (сварливо колючий, с ароматом августа), Как любовь, которая в будущем станет диагнозом, Как ту память о нас - Молодых и прекрасно бессмысленных, Но постигших кроссовками истину ангельской выси. Я зачем-то пишу тебе (впрочем, все чаще не вовремя), Я зачем-то запомнил мелодии старого города, Где мы были счастливыми (или мне так показалось), Я зачем-то все чувствую ритмику нежного вальса, Ту былую (далекий фидбек, прошлогодние повести), Ту, над нашей (когда-то совместной) оконченной пропастью
Я дом, наполненный, наполненный, наполненный до краев: Во мне живут сотни книг, Ангелы превращаются в трубный рев, Во мне океанский лайнер, ушибы волн, Во мне сгоревшая лампа и голый пол. Во мне леса - и каждое дерево говорит О том, что больно, когда умирает листва зари. Во мне цари с кровавыми лицами и поэты, Во мне безумцы - они прекрасны, как будто дети. Во мне слоны - их бивни в золоте и узорах, Во мне пейзажи безлюдных мест, недоступных взору. И все шумит, И все через край - на холодный кафель, Как акварели цветов заката, Как каллиграфия Разводов, капель - Китов прозрачных и алых цапель. И я прошу - заткни во мне все порезы кляпом. Я дом, я дом - как озноб стены, как миазм больницы.
Ничего не было. Мои поцелуи оставались целомудренны, И фонари накрывали небо фиолетовой пудрой. Если я влюблялся, то на пару часов, не больше, Потому что чужое сердце казалось ношей. Из заросших тропинок к дому дышал икотник, А иконы на стенах казались почти что готикой, То есть было мое одиночество озаримым Отраженным от снега светом в людскую зиму. Было странно уютным, цельным и соразмерным, Доходило до плеч, лежало в углу химерой И лакало из блюдца молочные белые звезды, Оставаясь мне ближним - по запаху и по росту. Ничего не случалось - и в этом таится правда: Не стояли плечом к плечу мы, как брат за брата, Не сажали хлебов для мира, не пели песен. Просто рядом с иконой я старое фото
Я уходил, когда заря Искала в коже карту мира, Там странствовал влюбленный свет - От живота к горам Памира. Когда сквозь сигаретный дым любовница казалась Гебой, И мрамор бледного бедра был безупречным ликом неба. Я уходил, когда с дорог летела пыль, душила едко, Но каждый заповедный дом мне чувствовался только клеткой. Рукам хотелось не любви, но посоха или эфеса, И только из открытых ран - рождалась заживо поэзия: Кричала, билась на траве, как на зеленых одеялах, И окровавленные плечи над городами расправляла. Я уходил, когда был сыт любым конечным идеалом. И как мне помнится теперь - Я никогда не возвращался. Аль Квотион