Да что там быт в стаканчике на донышке,
когда всех бед — кольнуло у груди,
к такой беде приложишь подорожник -
и кончилось.
И больше не болит.
Нет, брат, ты так живи, как остро чуют сущее,
как умирают за народы на крестах,
ты так живи, как раздираясь сучьями,
бегут сквозь бурелом в своих страстях.
Ты так живи — отчаянно, размашисто,
ты так люби, как любят в 20 лет,
когда уже оставлено монашество,
и женщина вдруг предстает — как свет.
Ты так живи — красиво, дерзко, смело,
ты так гори — что кто посмеет погасить,
ты так живи, как контур белым мелом
в сердцах любивших непереносим.
Живи, и женщину так быть заставь живою,
как в бешенстве горячки — зло и лихо,
когда такие бури за душою,
что,
Старый мир,
ты стоишь в разорванном платье,
твои ноги бесстыдны и монументальны.
Старый мир, ты шепчешь разбитыми в кровь губами «хватит».
Расскажи, что такое усталость?
Бесконечные ноги маршируют по твоим площадям,
бесконечные ноги.
Старый мир, ты сам выбираешь меня,
и тебе от этого больно.
Старый мир,
я возьму себе твоих дочерей,
я сорву с них одежду и сделаю каждую городом,
они будут знать на мне смерть и экстаз,
их былая гордость уже стала только голодом.
Старый мир, я возьму себе твоих дочерей.
Они станут голыми,
городом,
станут последним годом.
Бесконечные ноги пройдут по ним,
бесконечные ноги.
Старый мир, ты кричишь.
Это так мучительно — быть знамением и падением?
Старый мир,
Если бы ты умела чувствовать как я,
Августина, ты бы узнала многое:
что именно в твоей ладони лежит Земля,
задыхающаяся одновременно от чистейшего кислорода и смога.
Ты бы узнала, что мы предельно красные изнутри -
это маки цветут, внесезонные алые маки.
Я собираю в себе букеты и дарю их тебе, смотри,
как от ваз отражается солнце — счастливое и заплаканное.
Ты бы узнала, что колодец Демокрита расположен в твоих зрачках,
я ищу в нем истину, но она в бесконечном падении.
Ты бы узнала, что все водопады мира падают с твоего плеча,
а я стою у подножия — промокший, восторженный, преклонив колено.
Ты бы узнала больше: что стихи — это огромные письма в твою пустоту,
я пою, потому что любимая жен
В целом ничего не изменилось, ты все так же просыпаешься по утрам, моешься, завариваешь кофе, лениво морщишься на свой завтрак, только с каждым днем за окном все темнее. И однажды твой будильник прозвонит, ты откроешь глаза и увидишь ночь. А это значит, что в твоем городе осень. Осень похожа на изысканную болезнь: сначала ты любуешься сменой красок, хватаешь руками листопады, но уже начинаешь чувствовать какую-то нездешнюю печаль и проникаешься тихой нежностью к любимым и близким, словно бы завтра с последним упавшим на асфальт листом исчезнут и они. Но время идет, и поэтический флер спадает с осени, обнажая голые деревья, холод, пасмурную слякоть и первый мокрый снег, быстро превращающийся
Нелюбимое прошлое -
это жажда забыть, эта жажда сильнее всех жажд.
Я стою у окошка,
слишком много курю и боюсь оглянуться назад.
Значит что-то ничтожное
вечно есть за душой, вечно шепчет приятную ложь:
нелюбимое прошлое,
уходи, убирайся, прочь отсюда, тебя не вернешь.
Только дни повторяются.
И ничто не уходит, наши призраки с нами живут,
жизнь не то, чтобы здравница,
но в едином лице — и тюрьма, и печальный приют.
За окошком смеркается.
Это вечер приходит, и он говорит о своем:
нелюбимое прошлое неизбежно становится завтрашним днем.
Аль Квотион