Real Story✔

Нелюбовь — это когда нельзя мешать. Разговаривать, смеяться или лезть с объятиями. Нельзя рассказывать о своих переживаниях — это глупости, а не переживания. Нельзя что-то просить — надо понимать, что сейчас трудное положение. И вообще, зачем тебе это? Нельзя рассчитывать на помощь, взрослые люди должны самостоятельно справляться. Даже если им пять лет. Это уже солидный возраст. А если тридцать пять — это вообще старость. И нечего так наряжаться в таком почтенном возрасте. Нелюбовь — когда не ругают особо, но и не хвалят. Не замечают. Когда неудобно есть при близком человеке — он может сказать, что ты много ешь. А приготовленную тобой еду человек съест и ничего не скажет. И не заметит усилий, когда приберешься и цветочки в вазочку поставишь. Нелюбовь — когда ничего нельзя. Когда раздражаешь, мешаешь, лезешь, несешь чушь, выносишь мозг, сиди смирно в уголке и жди, когда тебя поведут гулять. И не скули, не ной, не реви, — смирно сиди и жди. Когда не заступаются и говорят: сам виноват! — это нелюбовь. Когда ничего не дарят — нелюбовь. Когда жалко денег на тебя — это нелюбовь. Это не ненависть. Это иногда еще хуже, потому что ненавидят за что-то, из зависти, например. И можно уйти или сдачи дать. А не любят — просто так. Хотя говорят: «да люблю я тебя, только отвяжись, опять ты за свое!». Вот это и есть — нелюбовь. И от нее умирают. Особенно старики, дети и собаки. И взрослые люди, которые беззащитны и чувствительны. Нелюбовь делает человека робким, неуклюжим, зажатым и некрасивым; он боится все испортить, помешать, раздражить… Тут ничего не поделаешь; если есть силы — надо уходить хоть с узелком на палочке. Или хотя бы ясно понять — это нелюбовь. Не любовь. Анна Кирьянова

Как-то поехала в гости к одному человеку. Мы пили чай и болтали, а потом я стала собираться домой, а он сказал, что уже поздно, и мне лучше остаться. Он бы хотел этого. А я в этот момент ложечкой помогала себе надеть туфли, и ложечка на секунду замерла. И я замерла. Потому что побежали мурашки. Я надела туфли и ушла. Потом долго стояла на остановке, а потом долго ехала в холодном троллейбусе. Я заняла сиденье поближе к водителю, потому что в троллейбусе больше никто не ехал. А мне очень хотелось, чтобы рядом кто-то был. Мне даже показалось, что водитель на меня как-то так посматривает, как будто все знает и понимает. Понимает, что недалеко от автобусной остановки живет человек. Большой, сильный и теплый. И если бы я с ним осталась, то с утра этот человек сделал бы мне кофе и, возможно, даже бутерброд. А сейчас я еду домой и приду в холодную комнату. Потому что такой мерзкий период, когда отопление еще не включили, но в домах уже очень мало тепла. И я надену пижаму, носки, и сверху еще одну кофту. Накроюсь одеялом и пледом. Подожму коленки к животу и буду ждать, когда, наконец, согреюсь. А ночью все равно проснусь от дрожи. И вся съежусь от огромного желания, даже необходимости, чтобы меня вот сейчас, прямо в эту минуту кто-то обнял. Вообще неважно кто. Главное, чтобы он был теплый. И если сейчас этого не случится, то я просто умру. И вот я еду в троллейбусе домой. И водитель все понимает. Что мне очень хотелось остаться, но я не могла. И что, если бы я осталась, то, проснувшись ночью от дрожи, меня бы обязательно обняли. А потом позвонили бы мне снова. А мне бы пришлось соврать, что я заболела очень или занята. И не знаю, когда поправлюсь или освобожусь. Потому что любви не было. И на самом деле это неправда. Что не важно, кто меня ночью обнимет. Потому что нужен не кто-то. Нужен свой. Я никогда не буду рядом с мужчиной, которого мне неинтересно слушать. Вот когда мужчина рассказывает что-то, рассказывает, а тебе не то чтобы неинтересно, тебе смертельно скучно. И нет ни сил, ни желания даже для того, чтобы из вежливости прерывать его монолог вот этими ”Ага”,”Ну ничего себе!”,”Да ты что!” А когда он замолкает, становится еще хуже. Потому что он ждет, что сейчас начнешь рассказывать ты. А у тебя на самом деле куча событий произошло, много всего интересного, и вот даже вчера очень смешной случай был. Но ему все это рассказывать вообще не хочется. Ни капельки. И он может быть очень хорошим человеком, даже замечательным. И другой девушке было бы с ним очень хорошо. А тебе вот никак. Вы на разных волнах живете, на разных частотах. Я никогда не буду рядом с мужчиной, с которым не смеюсь. Мужчина без чувства юмора ─ это один из самых опасных видов мужчин. Для меня, наравне с алкоголиками, наркоманами и агрессивными тиранами. Как писала Полозкова, “Нельзя спать с человеком, который не может тебя рассмешить”. Бывает еще так, что мужчина скажет что-то и сам начинает громко и заливисто смеяться. А ты смотришь на него и думаешь. Ааа, это значит сейчас шутка была. Ну ясно. И этот мужчина тоже может быть отличным человеком. Симпатичным, следить за собой, дом вот-вот достраивать. Машину вот недавно купил, маме звонить не забывает. Но тебе с ним не смешно. Другая, может быть, будет хохотать. А ты нет. А подруга тебе говорит. “Ну что ты так сразу! Присмотрись, походи с ним, может он волновался или стеснялся, может ты его не разглядела сразу”. А я к нему уже три часа присматривалась. Три часа. Своего же человека узнаешь с первых фраз, первых слов. Потому что тебе с ним хорошо и легко. И говорить легко. И молчать. И поэтому, я тогда надела туфли и ушла. Несмотря на то, что спать одной иногда очень холодно. И водитель все это понимает Ольга Демидюк

Мальчик и мама были голодные. Ему она с утра последний хлебушек скормила. Он есть не просил. Понимал, что нет. Хоть и маленький. И все с тревогой смотрел на мать. А та понимала - надежды нет. Работы нет. Ладно, она. А Мишенька? Ему-то за что такая жизнь? Был бы жив его отец, все бы по-другому было. И не потеряй она родных на просторах необъятной Родины. Глядишь, выкарабкались бы. Ребенок вышел в коридор. Там у соседа дядя Васи фонарик лежал. Взял его, сел в углу на пол и давай светить в небо. Фонарик включил . И шепчет: "На огонечек придите. Кто-нибудь. Помогите!". Он не знал, как еще можно помочь маме. Маленький слишком был. Где-то полчаса сидел с фонариком. Пока мать со словами: - Чего ты там бормочешь? - не унесла фонарик обратно в коридор. А потом стук раздался. На пороге соседка. Капуста в руках. Два вилка. - Осталось у нас. Может, надо? Берите, супчик можно сварить. И муки тут еще немного. Мама мальчика взяла обрадованно. - Мишенька! Смотри, тетя Лида чего принесла! Сейчас я и правда суп сварю! У нас несколько картошин есть, - проговорила. Только не успела приступить к готовке. Опять постучали. Другой сосед, усатый Анатольевич по фамилии Щукин. С пакетом. Откуда два хвоста торчат. - Нате вон, рыбины вам. С зятем ездили в ночное. Привезли полно. Уху сообрази. Или еще чего! Мишутка, бери леденчик! - потрепал ребенка по голове да ушел. Мишутка на маму посмотрел. Та сидела за столом. На нем два вилка капусты лежали. Мука. И две рыбины. И плакала. - Мам, ты чего? Хорошо же, что есть еда! - Мишутка обеспокоенно взял мамину руку. - Да я от счастья, сынок, от радости. Люди добрые, - мама прижала его к себе. Пошла кастрюлю мыть. В комнату вернулась, а там Никитична. Дородная, в новом платке на плечах. Как пава. А на столе, рядом с капустой и рыбой - курица. И банка варенья. - Гостинцев вот вам, - проговорила и назад. - А почему? Почему вы принесли? - Мишенька бросился вслед за гостьей. Никитична остановилась. Даже задумалась. - Да просто так. Мой сегодня пошел за курицей, я ему и крикнула, чтобы на вас захватил. А то ты, Мишенька, бледный такой. Думаю, не приболел ли? Бульон-то полезный. И варенье малиновое тоже, - и Никитична ушла. А мама, счастливая, смеющаяся, пекла пирожки и варила суп. И говорила, что все началось с капусты в руках, а закончилось целый курицей! Мишенька целых две тарелки съел. И они долго разговаривали. Мама обещала, что потом сварят уху. И жизнь уже не казалась такой беспросветной. Через неделю мамин брат объявился. Искали их родные. Удалось обнаружить. А потеряться в ту пору немудрено было. Многие так потом друг друга искали. И находили. Мишенька и мама стали жить хорошо, с родственниками. Но он свято уверовал в то, что когда надо - можно послать сигнал о помощи в небо. И помощь придет. Нужно просто найти огонек. И прошептать: - На огонечек придите. Кто-нибудь. Помогите! Автор: Татьяна Пахоменко

Э Г О И С Т Оказалось, муж утаивал от меня часть зарплаты, причём нехилую такую часть. На накопленные деньги купил себе дорогую машину — для нас дорогую, около полутора миллиона. На мой вопрос, почему он это сделал, муж ответил, что если бы я знала реальный размер его зарплаты, то я бы просто не дала ему купить машину, а размандыкала бы деньги на всякую якобы важную и нужную ерунду. Ерунда — это ремонт кухни, замена старой плиты с плохой духовкой и установка посудомойки. Ерунда — это брекеты для меня, причём это не из-за эстетики, а для здоровья. Ерунда — это автошкола для меня и покупка самой простой машины мне, потому что я вожу двоих детей по их нуждам на общественном транспорте или трачу деньги на такси. Ерунда — это бальные танцы для дочки, которыми она грезит, но там такие цены на платья, что я просто не могу выкроить деньги из семейного бюджета. Ерунда — это зубы его матери, которые ей надо вставлять, но у неё очень мало денег и она вынуждена была взять кредит. Это для мужа оказалось ерундой, а вот машина, которая нам не по бюджету, — это самое нужное! Он продал свою старую машину, она стоит недорого, добавил свои накопленные деньги и купил себе машину. В итоге сейчас на работу ездят мои зубы и зубы его матери, бальные танцы дочери и новая кухня. /инет/

БЕСЦЕННЫЙ УРОК ОТ МУЖА Когда-то муж преподал мне бесценный урок. Я сперва его не поняла и надула губы. Посчитала толстокожим и упрямым ослом, ничего не смыслящим в семейной жизни. И только спустя время осознала, насколько он был прав. Мы поженились далеко не юными: ему исполнилось 42 года, мне — 36 лет. Оба состоявшиеся, реализованные и имеющие на все свою точку зрения. Первое время пребывали в эйфории, а потом незаметно, чересчур увлекшись новым статусом и обустройством семейного гнездышка, я стала совершать одну глупость за другой. Забросила степ-аэробику и курсы английского языка в пользу выпечки малиновых кексов и чистки ковров. Звонила ему на работу и интересовалась продажей сегментных шаровых кранов серии Flow-Tek S-19. Шила лоскутные покрывала, собирала на службу «тормозки» и утюжила простыни с двух сторон. Вырезала фетровых зайцев и закатывала лечо. Освоила декупаж и соление скумбрии. Похудела, издергалась, пытаясь стать идеальной хозяйкой, и загнала себя в состояние жертвы. Тот день помню, как сейчас. Наступила первая суббота ноября, зарядил дождь, смахивающий на серо-зеленый чай, и на кухне с самого утра горел свет. Он пил молоко и с раздражением наблюдал, как нарезаю сыр, холодную телятину и помидоры. Трижды повторил, что будет только молоко и никаких сэндвичей. Я кудахтала и мыла разделочную доску. Наконец-то не выдержал: — Послушай, мне не нужно служить, подавать обеды из пяти блюд, стерилизовать чашки и унитаз. Мы не рабы друг другу, и я не вся твоя жизнь, а всего лишь часть. По счастливой случайности мы встретились, влюбились и нашли общий знаменатель. Точку стыковки. Место, в котором хорошо вдвоем. Все остальное — это личное. Так что не пытайся в меня врасти и не ставь мои интересы во главе угла. Не нужно быть лучше или хуже, просто оставайся собой. Той, которую полюбил. Легкой, полной задора и драйва. А ты сейчас растворяешься во мне и уходишь в тень. Он швырнул стакан в раковину и отправился в спортзал. Я осталась посреди развороченной кухни, пытаясь переварить сказанное. Усилием воли проглотила набежавшие слезы, выбросила слоеное тесто, оставила в покое сотейники и запихнула в чемоданы декоративные подушки. Умылась, позвонила учительнице английского и открыла файл с незаконченным рассказом. С тех пор я не хозяйка, не мастерица по коклюшным кружевам и не менеджер по продажам шаровых кранов. Не служу, не пытаюсь угодить и ничего не доказываю. С тех пор я — просто я. Ирина Говоруха

ДЕТСКАЯ ОБИДА... Волнистой лентой вилась влажная от прошедшего дождя дорога. Иван ехал уже почти сутки – в отпуск ехал и по делам, в село родное. Шёл август, убранные поля вокруг уже пожухли и ветер бросал в стекло машины жёлтую листву. Возможно, пойдет дождь. Он подъезжал. Сердце учащало ритм. Совсем скоро он съедет с шоссе и повернет на грунтовую дорогу. Иван переживал за бездорожье. Он давно здесь не был. Почти двадцать лет. Как там сейчас? Раньше дорога была совсем плохая. Дождь, ох как, нежелателен. На повертке дороги увидел он женщину. Она шла в направлении села, из-за неровной дороги тяжело таща большую сумку на колесах. Увидев машину, она замахала рукой. Иван остановился, выбрав место посуше ... Вышел из машины– хотелось размяться, давно не останавливался, да и помочь женщине загрузить сумку. Та подходила к машине. – Родименький, подсоби. Не бросай старуху. А то вон того и глянь дождь пойдет, а я тута одна. Ноги болят, колени у меня больные, артрит замучил совсем ... возьми его гада ... Иван обошел машину, проверил колеса, а она все тараторила. Неужели непонятно, что он ради нее и остановился? Иван молчал, улыбался. Знакомый такой говор услышал – значит он почти дома ... Женщина, видать, ждала ответа, и от его молчания ещё пуще забеспокоилась. Вдруг, чего доброго, не возьмёт: – А я заплачу, вот на автобус-то опоздала, так пятьдесят рублей тебе и отдам. Мне-то какая разница, все равно б на автобус-то отдала ... – Садитесь, – сказал Иван и подхватил сумку. Она испугалась за свое богатство, но потом поняла, что сумка идёт в багажник, немного потопталась рядом, удостоверившись, что багажник закрылся, и только тогда подошла к двери машины. Иван сел и открыл дверцу изнутри. И только когда она села рядом, а он взглянул на нее внимательней, улыбка сошла с его лица. Он внимательно посмотрел на неё второй раз, повременил секунду, но все же завел мотор. Они поехали. Тетка не умолкала. Она рассказывала и рассказывала почему опоздала на автобус, как испугалась, как переживала... – День такой неудачный весь выдался. Знала б – не поехала...., – она резко замолчала, – Ну, в больницу-то. Так ведь надо. Она покосилась на водителя. – А вы чтой-то к нам? Али в гости к кому? – Да вот ..., – и вдруг захотелось пошутить, – Может к Вам? Не пустите переночевать? Пассажирка аж отшатнулась: – Та что ты, что ты! У меня в хате семеро по лавкам. Куда там ночевать? Самой бы где прикорнуться, – и она запела растянуто, – Дочка с мужем не ужила-ась, хапуга оказался и гулена... Кредитов на нее на бе-дну-ю навешал, а сам по шалавам ходил, по баням их водил. Натерпелася бедная дочка моя с иродом... Ох, как знакомы были Ивану эти стенания. Как знакомы! И так хорошо он помнил, какой артистизм лежит за ними, какой причудливый актерский талант у его пассажирки. Зачем эти стенания сейчас? Отказать в ночлеге постороннему человеку можно проще. Неужели, чтоб полтинник сэкономить? Ну, у этой тётушки возможно всё. Она его не узнала. Как можно было не узнать? Но вот не узнала. Иван отрастил бороду. Сейчас это было модно, да и шла ему борода, скрывала шрам посреди подбородка. И не виделись они уже почти двадцать лет. *** Ванька в школе непутёвый был. Так звали его и в селе. Не все, конечно. Но вот приклеилась к нему эта кличка, да так и осталась. Доказывай-не доказывай, что ты не такой – все бесполезно. Уже нарисовали на лбу большими буквами, не смоешь. Сам виноват, от души покуролесил подростком. Аж из школы вылетал. Правда потом взяли обратно – мать винилась и его заставила. Отец все время в разъездах был. "На заработках" – говорила мать, но почему-то жили они плохо. Денег не хватало, хата разваливалась. А Иван веселил село своими проступками. То сеновал подожгли с ребятами, то на комбайне решили покататься. Он научился играть на гитаре, пел, и от его ночных песен страдало все село. Но случилось несчастье. Мать разболелась весной, нашли у неё неизлечимую болезнь, и в начале осени померла. Отец приехал в конце августа, когда мать уже совсем была плоха, лежала в больнице. Почему-то тогда был Иван на него зол. Казалось, именно он, отец, и виноват в смерти матери. На поминках папаша ел, звонко прихлебывая, подставляя ладошку, чтоб не капало. И от этого отцовского аппетита Иван не мог есть вообще. Казалось, никому и не жалко матери, кроме его и старой соседки – тети Люси. А вскоре к отцу в дом явилась сваха – Антонина Силантьева, продавщица из сельмага, баба бойкая и знающая все. – Здрасьте вашему дому, – она поставила тарелку, прикрытую полотенцем на сундук, сняла сапоги, пальто, двумя руками повесила на вешалку большую шаль, – Вечеряете? А я вот к вам. А то все одни да одни. Чай, нелегко без матери-то с мальчонкой. Подхватив тарелку, прошла к столу. Отец тоже сел за стол. Иван залез на печь. Но то, что было в тарелке, его интересовало очень. В то время он часто бывал голодным. – Я вот чё, Борис. Мужик ты видный, одинокий, и согреть ещё можешь кого, а? – она засмеялась громко и неприятно. Отец что-то бубнил. – Так о чем я? Ты ж Катерину-то Лаврову знаешь? Знаешь. Вдова Николая, комбайнера, что порезало-то. Не помнишь? Ой, да не было ж тебя тогда. Хорошая баба, работящая, дом у неё добротный, доча растет... Иван услышал характерное бульканье. Значит Антонина пришла не только с тарелкой. Он уже смекнул – зачем пришла Антонина. Отца хотели женить. Иван приподнял занавеску, подсматривал. Отец и Антонина чокнулись и выпили. Антонина подняла полотенце, протянула отцу булку, а потом наклонилась над столом и зашептала: – А то, что она слишком жадная, так ты не верь. Хозяйственная она, вот и все дела. Знаешь сколько у неё отложено...ох, не вам, голытьбам, чета. – Чего это голытьба-то! Ты тут не заговаривайся. Чай у меня тоже кое-что имеется. Вон хозяйство держим, да и дом. – А ты не обижайся, Боря. Просто без хозяйки-то все у тебя и развалится, да и мальчонка без матери – разве дело. Ты подумай. Коли женитесь, можешь и на заработки свои ехать, а дитё под присмотром. – Ну, это верно, – отец закурил, заерзал и Иван понял, как хочется ему отсюда уехать, как отягощает он его свободу. Они ещё долго говорили, так долго, что Иван, так и не дождавшись угощения булкой, уснул. И после этого отец начал ходить к Катерине в дом. Сговорились они пожениться и их с Иваном избу продать, чтоб пристройку сделать Екатерине, новый сарай и хозяйство прикупить. Ивана зазывала Екатерина в гости голосом ласковым, елейным, порой со слезой в глазах. Жаль мальчонку – без матери остался. Но Иван в их ухоженном богатом доме с ковровыми дорожками как-то робел, несмотря на свою мальчишескую смелость. Хозяйкой там ходила толстая Лилька, девчонка на год младше его, но уже с властными замашками. – Ой, разувается он, а пятки-то у самого чернее ботинок. Но их дом все же продали. Иван помогал перетаскивать хозяйство, даже не осознавая по-детски, что в этот дом он больше не вернётся. Казалось, вот сейчас перетащат, да и вернётся он на свою любимую печь. Но дом закрыли. Он зашёл привычно в калитку двора и до вечера сидел на скамейке. Все смотрел на окна, как будто дом может открыться сам по себе и пригласить... И когда уж совсем стемнело, неохотно отправился в дом Екатерины. Там его отругали, что пропустил баню, Антонина со злостью и оговорками, что грязный он, налила ему лапши, велела помыть ноги и указала где спать. Она властвовала. По-другому не умела. А Иван почему-то здесь растерялся. Его уверенность здесь испарялась. Катерина сразу взяла его в оборот. – Он же непутёвый у тебя. Вот и надо его трудом занять, чтоб сил на дурости не осталось. У Ивана не было никакого желания копать чужие грядки. Своими он их не осознавал. Он бросал работу и просто уходил. В безразличии и словно не думая о том, что его ждёт, он брел к реке. И сидел там на излюбленном месте, пропуская обед и ужин. Знал – вернётся, ему влетит. Начала подкармливать его тетка Люся, их бывшая соседка. Она его одна и жалела. Но и у той жизнь была нелёгкая. Лежала больная старуха-мать, и поднимала она сама внучку, семилетнюю Полину. Дочь уехала в город и, говорили, что там у нее уже другая семья. Иван в благодарность стал помогать тётке Люсе по хозяйству. То корову пригонит с пастбища, то грядку прокопает. Тетка Люся и не просила, Иван сам. Ему и нетрудно совсем. Екатерина подняла скандал на все село. Мол, закабалила Люся мальчишку, работать на себя заставляет. Люся расстроилась, да и испугалась. Екатерина из тех, с кем лучше не связываться, и опозорит и вину докажет и по инстанциям пойдет. Тетка Люся велела Ивану ходить к ним пореже. Иван ходить перестал вообще, не хотелось подводить. Вскоре уехал отец. Иван остался в чужом доме, с чужими людьми. – Чего ты все морду-то свою от нас воротишь? – выговаривала ему Екатерина, – Как бык насупился. Ты масла-то у своей матери, Царство небесное, не едал, а теперь вон уплетаешь. Благодарен должен быть за то, что кормим досыта. Вчера вон три пирога съел, и ничего, мне ж не жалко. Ешь на здоровье. Только благодарен будь. Поработай да и поговори с матерью...уважь. Иван поднял глаза – он не понял даже, как это поговорить с матерью? Ведь она умерла. А потом вдруг догадался, что так себя назвала Екатерина. Он сжал кулаки. Слышал он, как рассказывала о нем она соседкам. Екатерина шла из магазина, а он за забором стоял. И тут услышал ее жалобы. – Уж мы его не знаем чем и накормить, куда и положить. Ходим вокруг с Лиличкой: на тебе то, на тебе се, а он нос воротит. Лентяй жуткий, чё не попроси, все без толку. Ах, и зачем я себе лишний рот на шею повесила? Душа у меня добрая, пожалела сироту. А меня теперь и пожалеть некому. Борис запропал, денег от него нет никаких, сама тяну мальчонку... Екатерина торговала. Собирала большие мешки с картошкой, луком, морковью и прочим выращенным и отправлялась на рынок. Осенью с ней стал ездить и Иван. Таскал ей в дороге и на базаре тяжести. Эти поездки он даже любил. Торговлю Екатерина ему не доверяла, и он, пока она торговала, мог спокойно гулять по рынку или даже по городу. Вот в такой прогулке и увидел он группу ребят на ступенях большого белого здания. Они все были одеты в одинаковые куртки, сидели на ступенях и пели какую-то веселую песню! От них веяло таким добрым задором, сам воздух вокруг них, казалось, совсем другой. Не такой, как в доме Екатерины. А потом они дружно погрузились с сумками в автобус и уехали. "Государственный горный институт ..." – прочитал он на вывеске. И так захотелось уехать с ними... В этот день у Екатерины украли деньги. Кто украл и когда – вопрос! Но хватилась она их в автобусе. Лежали в сумке, которую не выпускала она из рук, и тут – нету. – Их, люди добрые, ох, верните, коли взяли. Пропаду ведь с голоду, а у меня дети малые. Одного сироту пригрела, думала Бог наградит, а оно вона как награждает! Да разве можно так с людьми-то? Где оно – Божье вознаграждение за доброту нашу! Автобус молчал. Маленький ребенок только расплакался. Люди не то жалели, не то испугались чрезмерных стенаний Екатерины. Она требовала остановить автобус, говорила, что пойдет обратно пешком, или пойдет и утопится, потому что теперь жить ей не на что. Иван сидел красный, как рак, отвернувшись к окну, чуть не плача от стыда и боли. Но это было только начало. Дома Екатерина вдруг решила, что деньги мог взять именно он. Где-то уличил момент и исхитрился. Как она обвиняла, как кричала, как требовала деньги вернуть! Не выпускала из дома, стояла стеной у двери и ругалась, как сапожник, обзывая грязно, вульгарно, поливая и Ивана и его отца. А потом вдруг резко успокоилась, начала накрывать стол, попросила его достать огурцы из погреба и закрыла пасынка там. Крикнула, что будет тот сидеть, пока не скажет, куда деньги спрятал. Иван просидел там три дня. Еду она ему сунула лишь на второй день, боясь, что пооткрывает и испортит он все её заготовки. А он и открывал, есть хотелось. И, как только она его выпустила, предварительно заперев двери, Иван на кухне резко открыл окно, опрокидывая горшки с цветами, обрывая веревки штор, и выпрыгнул на улицу через окно. Да не очень удачно, ударился о стоящее тут ведро подбородком. Зажимая текущую кровь, сначала помчался в слезах на речку, а потом, видя, что кровь не останавливается, а рана пугает – к своей учительнице. Лидия Ивановна ученика таким никогда не видела. В школе он был чуть ли не лидером, вел за собой пацанов, хоть порой и не в лучшую сторону. А тут – заплаканный, в крови, возбуждённый и какой-то совсем потерянный ребенок. Она его не хватилась в школе, Екатерина сообщила, что заболел. Иван все рассказал. Иван слышал в школе однажды, как оформляли в интернат девочку из класса. Семья у нее была неблагополучная. Вот и стал он просить Лидию Ивановну, чтоб и его, значит – в интернат... А потом Екатерина елейно и чуть не плача объясняла директору школы, что она, же, изо всех сил старалась стать мальчику настоящей матерью, а он врёт и врёт напропалую, её оговаривает ... – Ведь все село знает, как я билася. Хоть у кого спросите. Ведь я ему сейчас к зиме все-все прикупила: и курточку новую, и сапоги добротные, хоть и наши, не импортные, но дорогие взяла. Родной дочке не взяла, а ему взяла. А он ... Не справляюсь я, видать. Запущенный он, безнадёжный... Коли я уж не справилась, не знаю кто и справится. Его не в интернат надо, а в колонию для несовершеннолетних, может хоть там управу найдут ... А дома опять в лицо Ивану бросала упрёки, что опозорил он её на все село, что век теперь она не отмоется, что отец его - скотина, а он, Иван – шпана подзаборная, вор и преступник. И тюрьма по нему плачет. Иван закончил школу уже живя в интернате, навещала его тетя Люся, приезжала вместе с маленькой Полиной. Екатерина не приехала ни разу. Потом он поступил в горный институт. Работал и учился. А теперь ... *** Ох уж эти местные дороги. Столько лет прошло, но колдобины те же. Она его не узнала. Как можно было не узнать? Но вот не узнала. Объезжая большую лужу, Иван почти заехал в лес. – Ну что, тетка, с рынка, поди, едешь? Много наторговала? - он знал куда "ударить". Екатерина, выпучив глаза, глянула на водителя и схватилась за поясную сумку. – Что ты, – хотела сказать, да голос подвёл, просипела со страху, – Говорю ж, с больницы я. С больницы. – Так я и поверил! Вон сумка-то какая. Да и денег, наверняка, кошель полный. Много продала? – Иван объезжал буераки, выруливал. И тут Екатерина завыла так, что Иван вздрогнул – забыл, как она умеет. – А-ай! Не губи-и, родненький! Не губи душу мою бедную. Ведь последнее с огорода продала, чтоб внучков покормить было чем, ведь с голоду помрем, коли лишишь последнего..., кредиты у нас ... – голос её резал уши до боли. Иван и сам испугался таких криков, чуть не выпустил руль от неожиданности. Припугнуть хотелось, но такой реакции не ожидал. – Да успокойся ты! Шучу. Не узнала что ли? – пришлось выкрикнуть, чтоб она, увлеченная стенаниями, его услышала. Она замолкла, посопела носом, приглядывалась. – Нее. Не узнаю чой-то ... А потом спустя секунды, как выдохнула: – Неуж, Иван? – Я. – Ох, – она схватилась за грудь, – Напугал, ирод, – она спрятала подальше сумку, подтянула концы платка, – Не узнала тебя, изменился. И машина вон какая, откудова? .... А чего ты к нам-то едешь? Не был стока лет... – По делам. Вас теснить не собираюсь, не беспокойся. – Так ить я и не беспокоюсь, коли так ... А Лилька-то моя и правда со мной живёт, и внуки. Сволочной мужик ей попался, ох сволочной... – А вам другие-то попадались хоть раз? – но вопрос Екатерина не расслышала, продолжала жаловаться на жизнь. – А чего едешь-то? Знаю могилу матери сделал красивую, видела. К ней что ли едешь? – И к ней тоже. – А поживаешь как? Машина-то твоя, али взял у кого? – Моя, машина моя. И поживаю неплохо. Двое детей, жена – красавица. И дом есть в Краснодарском крае, вот достраиваю, и квартира на Урале. – Ой, врешь поди. Врать-то ты всегда был мастер. Я тогда знаешь ли, благодаря вранью твоему, такую славу поимела, еле отмылася. Начали говорить, что измывалася я над тобой, чуть ли не в погребе держала. – А что не держала что ли? – Да прям. Держала! Наказала разок, чтоб неповадно было чужое брать, так ведь разе своих не наказывают? – Так ведь не брал я тогда твоих денег, а вот сейчас могу. Запросто. А то наказание понес, а преступления не было...надо исполнить, чтоб равновесие восстановить. – Ну ладно, ладно. Чего ты завелся! – Екатерина напряглась. Кто его знает этого Ваньку-непутевого. Всегда тюрьма по нему плакала, – Я ведь и так несчастная по жизни, – Екатерина включила стенательный тон, – Первый муж вон как погиб, с комбайном история, батя твой сгинул в краях чужих, а я одна вон Лильку рОстила, тянула из последних жилушек. А потом зятек нарисовался, аферист. Без штанов нас оставил, ведь почти миллион на неё повесил. Все отдали, все, что годами копили. И теперь вот ещё выплачиваем до сих пор... Ведь не вру, правду говорю тебе. – Может по заслугам и жизнь? – Да по каким-таким заслугам-то? Что уж такого в жизни сделали те, кто как сыр в масле катается? Чем они лучше-то? Вона возьми Людмилу, чай, помнишь тётку Люсю-то, соседку вашу? – Помню, как не помнить... – Вот чем уж она-то счастье заслужила? Ведь дочка её – загуляла в городе, шалава такая, внучку на неё оставила. А ведь Люся-то и сама болела сильно, диабет у неё давно. Ходила, как мышь, никто не и не замечал тут, а поди ж ты... Вышла Полинка-то её за какого-то большого начальника замуж. Приезжала потом к бабке, дом той ремонтировала, достраивала. А чем заслужила-то, ни кожи ведь ни рожи? А уж при-е-хала, вся из себя, на такси на такую даль....– Екатерина артистично изобразила пальцы веером, – Повезло просто, да и все. – Это зависть вас гложет. – Да ну тебя! – она махнула рукой, – А впрочем, почему б и не зависть. Я б тоже пожила, как барыня-то, по санаториям бы поездила. Ведь потом, когда бабка разболелась, Полька её забрала. Говорят, видели ее в Есентуках, лечится, отдыхает. За чужой-то счет, чего б не отдыхать? Сволочи все эти богачи, обворовывают нас, вот что я тебе скажу ... Они въехали в село. Иван смотрел на знакомые улицы и перекрёстки родного села, центральную площадь и ленту бегущей через село реки, которую перечеркивал деревянный мосток. Он напряжённо вглядывался в каждую деталь, вспоминал. И сейчас неприятное соседство его уже не захватывало, не проникало своими клещами внутрь, как в детстве. И даже желание напугать или отомстить хоть чем-то, этой чужой для него женщине, угасло. Здесь прошло его детство, здесь похоронена мать. Он остановился у большого недавно отремонтированного дома тети Люси. – Я приехал. Дальше пешком. Екатерина вертела головой. – А к кому это ты? В вашем-то доме давно Кузнецовы, как продали тогда, что ли к ним ты? – Не-ет! – Иван вышел из машины, достал из багажника сумку Екатерины и поставил рядом с ней. Та стояла, не понимая, но очень желая понять, у кого ж остановится Иван. – Так ты у Лиханова что-ли решил переночевать? Так его нет. Он давно уж в городе живёт, там только бабка. – Нет, не у Лиханова. Я в дом жены приехал, в этот дом, – и он указал на дом тети Люси, сказал спокойно уверенно и как-то безразлично, – Я и есть тот самый – большой начальник, за которого Полина вышла замуж. И мать у неё вовсе не шалава, как вам хотелось бы. Она очень хорошая медсестра, старшая сейчас медсестра большой больницы, добрая бабушка нашим мальчишкам. Да, семья у нее с тех пор другая, и Полина росла с бабушкой. Бабушка Люся умерла, весной похоронили. И я приехал ради продажи дома, ну и побывать тут. Посмотреть, как живёте... Вижу – село изменилось, а вот у тебя все также, тетя Кать. Он открывал ворота, чтоб заехать. Екатерина стояла, приоткрыв рот и переваривая информацию. А после последних слов, подхватила сумку и выпалила: – Ну вот и помог бы. Чай, не чужие. Дом-то за сколько продаете? ... А, впрочем, ваше дело, ясно что не за дешево. Вот и поделился бы чуток, не мне – Лильке бы хоть помог. Сколько мы для тебя сделали! Ведь как сына хотела вырастить, не виновата, что ты такой был ... – Я помню– тюрьма по мне плачет, – сказал Иван, сел в машину и, захлопнув дверцу перед Екатериной, поехал во двор. А когда закрывал ворота, посмотрел ей вслед. Дождь все же пошел. Она тащила свою поклажу, тяжело ступая, переваливаясь на больных ногах. Может все же зря не довез? Откуда эта всплывшая вдруг давняя детская обида? Конечно, зря ... Но стыдно не было. ======================================= ....... автор - Ваш Рассеянный хореограф (орфография автора)

Как-то Юрий Никулин шёл с утра пораньше пешком на работу и стал свидетелем страшной трагедии - молодая женщина и её шестилетний сын были сбиты автомобилем на пешеходном переходе. Мать скончалась. Мальчик просто чудом не пострадал. Просто его руку вырвало из ладони матери при наезде. Первое что сделал Юрий Владимирович это снял свой пиджак и накрыл им тело женщины, чтобы мальчишка не видел изувеченную, залитую кровью мать. Очень быстро приехала милиция оцепившая место происшествия, "скорая помощь", зачем-то пожарные, собралась огромная толпа зевак. Все они охали, ахали и обсуждали произошедшее. Как-то так вышло, что без внимания остался только плачущий мальчишка, сидевший на обочине дороги. "Ну как так?" - подумал Никулин, вышел из толпы (милиция увидев известного актёра останавливать его не стала только честь отдала) и сел рядом с мальчиком. Утешил как мог, подарил свой счастливый красный галстук с изображением пчелы, а потом ещё и на такси домой к бабушке увёз. В этот день у Никулина была назначена серьёзная встреча с японской делегацией. Юрий Владимирович естественно опоздал. Опоздал почти на полтора часа, да ещё и вошёл в кабинет без пиджака (костюм приобретался специально за границей для протокольных мероприятий), без галстука, в белой рубашке с закатанными до локтя рукавами. Руководитель токийской делегации Ито Кобаяси и его коллеги посчитали внешний вид и опоздание Никулина оскорблением, нарушением протокола, на котором азиаты зациклены, и демонстративно покинули цирк. Только спустя пять лет Кобаяси узнал истинную причину опоздания директора Цирка на Цветном Бульваре. Никулина пригласили в столицу Японии, прислав за ним самолёт, принадлежащий компании. В офисе Юрия Владимировича встретило семьдесят восемь низко поклонившихся японцев без пиджаков, без галстуков и в белых рубахах, рукава которых были закатаны до локтя.

АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ ВСЕГДА ЯВЛЯЮТСЯ В РАЗНЫХ ОБЛИЧЬЯХ Валера – боксер. И собака у Валеры – боксер. Зовут Гвоздь, потому что ему забить на правила. Гвоздь живет у Валеры. Иногда у Гвоздя бывает такое страшное выражение морды, что мне очевидно, что это Валера живет у Гвоздя, а не Гвоздь — у Валеры. Валера вечером гуляет с собакой. Я вечером гуляю с детьми. Про других собачек я говорю дочке: «Смотри, Катюня, собачка ГАВ–ГАВ. Хочешь погладить?» Про Гвоздя я так не говорю. Ну на фиг. Валера похож на своего питомца. Он суровый, как Гвоздь, только без слюней. Мы живем в одном доме, но в разных подъездах. На Пасху я пыталась с ними подружиться. Хотела угостить Валеру куличом. Сказала ему: – Валера, Христос Воскрес. Валера тяжело посмотрел на меня так, как Гвоздь смотрит на любимый мяч, подранный до дыр, и ответил четко и по делу: – Знаю. Поздравляю. Я хотела объяснить Валере, что Христос воскрес не только у меня, а у всех, и даже у Валеры, но не стала. Про яички, которыми над стучать друг об друга, даже не заикнулась. Валера слишком буквален и прямолинеен для этой информации. Валера тренирует Гвоздя злобно, но по-дружески. Учит его злости. Накачивает ненавистью. Команды «Сидеть!» и «Встать!» выполняем всем двором. – Вот мяч, Гвоздь! Мяч – это большой кожаный пузырь. И ты, Гвоздь, большой кожаный пузырь. ФАС, Гвоздь, ФАС! Однажды мой сосед по имени Иван Васильевич делал ремонт. С 8 утра до 23 вечера. Штробил, сверлил, стучал, громыхал. Выходные его не останавливали. На проклятом острове нет календаря. Ребятня и взрослые пропадают зря. Я позволила себе сделать замечание Ивану Васильевичу. Встретила его во дворе и попросила шуметь в установленное законом время. У меня был маленький ребенок, и я боролась за право спать по субботам хотя бы до 9. Иван Васильевич громко и визгливо объяснил мне, что я – курица, мои цыплята для него – чужие, и мои проблемы ему не интересны, а деньги в своем кармане – интересны, поэтому если я не могу потерпеть, то могу смело переезжать. Иван Васильевич громко и унизительно кричал на меня на пяточке двора, доступном для обзора всему дому. Я растерялась от чужой наглости, выпяченной так бесстыдно, и понуро молчала. Со стороны мы выглядели как будто отец орет на дочь, которая принесла в подоле. Я отошла в сторону, присела на скамейку, готовая заплакать. Меня оглушили наглостью, а муж на работе и защитить некому. – Хочешь, мы его накажем? – спросил Валера, внезапно возникший передо мной. У него играли желваки. Гвоздь тяжело дышал рядом, готовый к мести. У меня матка резко упала в коленки. Я испугалась, хотела сказать «Не надо», но Валера не стал ждать моего ответа. К Ивану Васильевичу подошла процессия из Валеры и Гвоздя. Случилась экспрессия. Иван Васильевич сразу сменил профессию. И агрессию на депрессию. И вероятно конфессию, ибо стал молиться. Я не знаю, что сказал ему Валера. Может, он сказал не ему, а Гвоздю. Сказал Гвоздю, что Иван Васильевич – большой кожаный пузырь. И что фас. Не знаю, но с того момента я спала по субботам сколько хотела. Вчера вечером мы гуляли на площадке при свете фонарей. Весь день мы были заняты, и только в девять вечера вышли на променад. Сын увлеченно бегал по площадке, сбрасывал перебродившую мальчишечью энергию. Я отвлеклась на дочь в коляске, потеряла его из виду. Вдруг я увидела, как к сыну приближается стремительная тень, и через секунду поняла: это Гвоздь. Сын бегал, чем дразнил Гвоздя, и тот бежал его наказать. У меня от ужаса пропал голос и здравый смысл, и я бросилась наперерез вместе с младшей спасать старшего. То есть у Гвоздя могло быть сразу три кожаных пузыря: огромный, нормальный и маленький пузырик. И тут раздался стальной голос Валеры, четкий, командный, резкий: – СВОИ! Гвоздь врезался в это слово, прям врезался и мгновенно выстроил новый маршрут, взяв влево. Я застыла на месте. Меня обдали ужасом, и я обтекала паникой. Ко мне сзади неслышно подошёл Валера и приказал в затылок: – В этом районе никого никогда не бойся!!! Никого. Никогда. Поняла? Я кивнула и прошептала пересохшими губами: «Спасибо». Ну вот. Теперь я боюсь переезжать. Ангелы-хранители всегда являются в разных обличьях. © Ольга Савельева

Один пожилой мужчина продал сад и тут же пожалел. Они с женой всю жизнь возделывали этот сад, Аллочка украшала его цветами: ромашками, ирисами, розами, гладиолусами - каких только цветов у нее не было. Игорь Иванович, так звали мужчину, всегда немного смеялся над женой и ее увлечением цветами, говорил: "Ну не съесть их, только поливать да денег столько!" - шутя жаловался он, когда каждую весну жена тянула его на рынок за новыми цветами. Но Аллочка только улыбалась и твердила: "Ну Игорёк, ну вот такого у меня ещё нет, давай купим?" И Игорёк конечно же соглашался - любил радовать жену. И вот Аллочка умерла. Как-то быстро все случилось. Дети, жившие отдельно в других городах, уговорили отца сад продать: ездить далеко, ухаживать тяжело, года уже не те, чтобы тянуть на себе сад. Тут и покупатели хорошие нашлись: семья с детьми. Игорь Иванович сад и продал. Деньги неплохие выручил, но такая его тоска взяла - как будто предал он Аллочку и ее цветы. У Игоря Ивановича был старый пёс. Лохматый черный Бим, которого они подобрали ещё щенком в саду. Игорь Иванович часами гулял теперь с Бимом и говорил с ним: "Ну что, Бим, не хватает нам с тобой Аллы и цветов? Ты же их тоже любил, признайся! Как ты лежал и смотрел на них, помнишь? А она кричала, Бим, ты чего улёгся сюда? Я же тут только что посадила!" Бим слушал его внимательно, будто все понимал. И по вечерам иногда тихонько скулил. Однажды весенним днём, когда грязный снег лежал кучами вдоль дорог и пыль летела от проезжающих мимо машин, Игорь Иванович гулял с Бимом по привычной им обоим дороге, как вдруг пёс потянул поводок в сторону. Мужчина сначала упрямился, а потом махнул рукой: эх, Бим, веди куда знаешь. И отправился за псом. Тот будто знал, куда шел: уверенно завернув за угол, остановился. Игорь Иванович удивлённо огляделся. Они стояли перед цветочным магазином, вернее, за ним. Рядом с мусорными баком были выкинуты цветы. Немного увядшие розовые гвоздики и белые хризантемы будто специально положили не в бак, а в коробку рядом с ним. Бим подвёл хозяина прямо к коробке и уселся рядом. - Бим! Ну не будем же мы брать эти цветы! - воскликнул мужчина, а собака посмотрела на хозяина, затем опять на коробку. Игорь Иванович потянул поводок, но Бим не собирался уходить. Игорь Иванович наконец согласился, ну ладно, давай возьмём несколько, отнесем домой, может, оживут? Взяли они цветы, отнесли домой, Игорь Иванович отыскал вазу из голубого стекла - Алле ее подарили на юбилей. Поставил цветы в воду, добавил немного сахара. И цветы ожили. Они подняли головки, и так красиво стояли на подоконнике, голубая ваза пропускала солнечные лучи, что Бим и Игорь Иванович несколько минут смотрели и не могли оторваться от этой красоты, разглядывая цветы. Весенние дни шли своим чередом, эти цветы завяли, а Бим со знанием дела опять потянул хозяина к цветочному магазину. Опять они взяли цветы, теперь это были жёлтые тюльпаны и сиреневые ирисы. И те тоже несколько дней радовали обоих жителей их небольшой квартиры. Прошло несколько месяцев, они оба уже знали день, когда рядом с магазином появлялись новые увядшие цветы - по воскресеньям. И каждое воскресенье они брали из коробки новые цветы. Так прошло лето и наступила осень. И однажды Бим как вкопанный остановился возле другого дома - оказывается, мимо него они проходили ежедневно, но никогда Игорь Иванович не замечал, что в нем находится художественный магазин. Они постояли немного, а потом вместе вошли: пожилой мужчина и старый пёс. Игорь Иванович вспомнил, как когда-то давно, ещё в молодости, он любил рисовать. Даже брал небольшой мольберт и отправлялся на природу, рисовать поля, реку, деревенскую церквушку. Атмосфера и запахи магазина будто вскружили голову пожилому мужчине: на все деньги, которые у него были с собой, он накупил карандашей, бумаги, красок - в общем, всего, чего захотелось и на что хватило денег. Немного растерянный, но довольный, он вернулся домой и посадил Бима рядом с цветами в вазе из голубого стекла. Потом положил, потом опять посадил: собака не сопротивлялась. "Давай-как я вас нарисую!" И нарисовал: на бумаге появился забавный мохнатый пёс и ваза с цветами, солнечный свет будто пронизывал весь рисунок. "А давай-ка твой портрет отнесем в цветочный магазин, поблагодарим за цветы". Сказано - сделано. Игорь Иванович с Бимом отправились в магазин с рисунком. Их приветствовала милая девушка: "Я за вами давно наблюдаю", - улыбнулась она. "И даже жду, когда вы, наконец, придёте!" Когда она увидела рисунок, всплеснула руками: "Вот это да, да у вас талант! У вас рисовать, а у вас - позировать", - это она обратилась к довольному псу. Она засмеялась. Так познакомились, а потом и подружились Игорь Иванович, Бим и Женя, которая оказалась хозяйкой цветочного магазина. Женя частенько стала оставлять цветы прямо в магазине, и Бим с хозяином забирали их прямо оттуда. В благодарность Жене дарили рисунки с новыми цветами, а однажды она призналась, что выложила некоторые на страничке магазина, и люди стали спрашивать, можно ли купить цветы и рисунок с забавным мохнатым псом. "Почему бы и нет", - решили они, посовещавшись. Игорь Иванович был счастлив - он с удовольствием рисовал, Бим бы счастлив тоже - на вырученные деньги он обязательно получал лакомство. Недавно в их небольшом городе прошла выставка: "Цветы и Бим, и акварель". Пришло очень много людей - женины друзья помогли с рекламой и залом. И даже дети Игоря Ивановича приехали на открытие. Игорь Иванович с Бимом, оба гордые, нарядные и счастливые, радостно приветствовали знакомых и незнакомых, а когда они остались вдвоем, Игорь Иванович сказал тихо: "Аллочка, видишь, это всё твои цветы", а Бим согласно кивнул - или так по-крайней мере показалось счастливому мужчине. Даша Гутьеррес

БЫТЬ МУЖЧИНОЙ…Иду сейчас, по темноте, домой. Сумки несу. Не тяжелые, но объёмные. Продукты купила, молока, овощей, макароны. Ничего толком не купила, а сумки полные. Вижу - паркуется машина. Наша, девятка. Вперед - назад. Вперед - назад. Вперед - назад. Никак не запаркуется в парковочный карман, а других мест во дворе вечером в спальном районе в воскресенье нет. У меня большой водительский стаж. Я ловко паркуюсь. Но я устала. А впереди - куча дел. Я спешу, в конце концов. У меня нет с собой красных трусов супермена, я сейчас не хочу спасать мир. Вперед - назад. Вперед - назад. Я прохожу мимо этих нелепых маневров. За рулем - женщина. Охохо. Правее бери, правее. Выворачивай, выворачивай, блин. Нет, это не моя проблема. Прохожу мимо. Домой, Оля, домой. И вдруг слышу смех. В десяти метрах - трое парней. Ржут в голос, снимают на айфоны, как эта женщина идиотски паркуется. Взрослые парни, кстати, мужики. Стоят около своей открытой тачки - значит, умеют водить. Во мне появляется злость. И женская солидарность жаждет расправы. Я останавливаюсь. Резко разворачиваюсь. Подхожу к тачке. За рулем девчонка совсем. Молодая. Чуть не плачет уже. Я стучу по капоту. Выходи, подруга. Меняемся. Подержи пакеты. - Ненавижу это корыто. Папа свою отдал. Сказал: учись на этой, после нее всё, что угодно водить сможешь... - говорит девочка. - Не ной. Сейчас решим. Я сажусь за руль чужой машины. В салоне пахнет хвоей ароматизатора. Коробка механическая, а я последние лет 10 - на автомате. Ну ладно, разберемся. Я выжимаю сцепление, отпускаю резковато, машину дергает, парни взрываются смехом. Я его слышу. Сссук.... Я выворачиваю руль - и за три маневра ставлю тачку в парковочный карман. Идеально ровно. Места и правда мало, вылезаю аккуратно, чтобы дверью девятки не поцарапать рядом стоящую мазду. Девочка рассыпалась в благодарностях. - Не за что, - бурчу я. Девочка бросается обниматься. Парни улюлюкают. Я мысленно показываю им средний палец, подхватываю пакеты, улыбаюсь девочке, иду домой. Я прохожу мимо этих парней, не выдерживаю, оборачиваюсь. Присмотрелась. О, это же Леха из соседнего дома. С двенадцатого этажа. Ему двадцать четыре или что-то около того. Он же местный Ди Каприо. Из серии: "Слышали про Волгу? Из-за него потекла..." В него со старших классов массово влюбляются девчонки, звон их разбитых сердец установлен мелодией на его мобиле. С ним даже участковый разговаривал, потом уже, после двух попыток суицида у брошенных им девочек, нежных, пубертатных цветочков, так рано столкнувшихся со взрослой жизнью. Участковый ходил к нему не как должностное лицо, а как мужик. Объяснял, что с девочками так нельзя. Тогда на этаж въезжали новые жильцы, и грузчики без устали таскали коробки, и на некоторых было написано: "Осторожно, хрупкое!". Участковый кивнул на эту надпись и сказал: "С бабами - также!" В общем, Леха этот, местный казанова, такой Элджей из Зябликово. Сам себе он кажется сексуальным, и проходя мимо зеркала после душа, в полотенце, наверняка, сам себя успокаивает: "Ч-ч-ч, свои-свои". Я мысленно ставлю сумки на асфальт, подхожу к нему и, сдувая челку со лба, и облизнув обветренные губы, говорю. Знаешь, парень, что такое секс? Я взрослая опытная женщина, я тебе расскажу. Я сейчас с тобой от имени всех женщин говорю. Секс - это не когда ты сдернул полотенце с обнаженных бедер, поверь. Есть вещи посильнее этих физиологических процессов. Мужик - это не слова и не то, что в штанах. Это не стрижка с твоим модным чубом из барбершопа, не кроссовки из лимитированной коллекции, не "лакост" на футболке, не музон, который качает в мягком салоне твоей иномарки. Мужик - это поступки. Ты видишь женщину в беде и хмыкаешь в ладошку? Снимаешь на телефон? Что ты за мужик после этого? Запаркуй ее, парень. Молча. Ну и что, что не твоя? Быть мужиком надо в принципе, а не только со своими. Не только с теми, кто может оценить. Помощь и забота - это киты мужских поступков. Знаешь, как на математике, решаем пример: пять пишем, три в уме. Вот твои поступки мы, женщины, пишем, а все остальное - в уме. Помощь нужна в определенные моменты, не всегда, так вот помочь именно тогда, когда нужно - это бесценный талант. Она просто совсем девчонка, она не умеет парковаться, ты же видишь, тебе что, сложно? Запаркуй ей машину. Проводи, если поздно. Донеси тяжелую сумку. Помоги спустить коляску. Посмотри, почему заедает стиралка. Переобуй в зимнюю резину. Почини краны. Вверни перегоревшую лампочку в общем коридоре. Сделай это, не дожидаясь просьбы. И эта лампочка, эти сумки, эта коляска - это чистый секс. Понимаешь? Ты сильный, ты защитник, ты самец. Я не знаю, что ты там такое делаешь в постели, но если ты будешь в жизни вести себя так, как я говорю, то потом , в спальне, я сделаю все сама, и поверь так, что ты окажешься на седьмом небе раньше, чем успеешь об этом подумать. Это я тебе от лица всех женщин говорю, которых ты привык использовать как усладу своему избалованному телу, не подозревая, что в лампочке, вкрученной тобой на общей лестничной клетке больше секса, чем во всех стонущих под тобой женщинах. Уже можно выключать Бибера, парень: все твои Бритни уже выросли, вышли замуж, родили, зацеллюлитили. Быть мужиком в постели, чувак - это природа, а не твоя заслуга. Быть мужиком надо за пределами спальни. Если ты не мужик в спальне - это эректильная дисфункция, это лечится. Если ты не мужик за пределами спальни - вот это настоящая проблема, и это не лечится. А если смятые простыни и есть твои козыри, то это блеф, я выхожу из игры. Потому что в наше время эрогенная зона - это голова. Это то, что ты делаешь в будничной жизни, а не лейбл на джинсе. А пока ты просто избалованный смазливый ребенок, который не наигрался в свои гениталии. Беги, залей в ютуб видосик: "Баба паркуется, смотреть до конца". Ты так и представляешь себе героизм?... Но я так не делаю. Не говорю. Я прохожу мимо молча, сдувая челку со лба, и облизнув обветренные губы. Нельзя учить и лечить без запроса. Ольга Савельева