Предыдущая публикация
Чевенгур на берегах Иловли
К сенсационным выводам пришли ученые, исследующие архивные документы 1920-х годов. Очень может быть, что при написании романа «Чевенгур» Андрей Платонов опирался на богатый и колоритный опыт Иловлинских строителей коммунизма.
Чепурный не вытерпел тайны времени
и прекратил долготу истории срочным
устройством коммунизма в Чевенгуре.
А Платонов. Чевенгур
В начале 1920-х годов жители Иловлинских хуторов Сталинградской губернии активно включились в строительство коммунизма. Газета «Борьба» с восхищением рапортовала о том, что «по хуторам станицы, как грибы, стали нарождаться коммуны»: «Весна» (х. Таровский), «Ранняя заря» (х. Желтухин), «Братская любовь» (х. Писарев), «Любовь труда» (х. Екатерининский). Коммунары постановили, что труд и собственность должны быть упразднены, ибо они могут помешать свободе. Вопрос о том, кто за них будет работать, решался просто – солнце!
К сожалению, проследить реализацию этой утопии в полной мере нам не удастся – ликвидационные комиссии довольно быстро расправились с солярными утопистами. Но все же одной коммуне буквально чудом удалось просуществовать целую пятилетку. Ее опыт и достижения как раз и могли лечь в основу творений Андрея Платонова.
К нам снова едет ревизор!
Возможно, примерно такую фразу воскликнули члены коммуны «Любовь труда» утром 24 сентября 1925 года, привычно наблюдая, как в пределы их владений въезжает телега, наполненная представителями Сталинградского губземуправления. Глава комиссии Г.М. Горин был наслышан об опасных экспериментах коммунаров, связанных с насаждением трудофилии. Само название хозяйства уже наводило на скорбные мысли. Понять опасения губернского чиновника можно. Дело в том, что эту самую любовь члены коммуны понимали по-своему, слишком уж по-коммунистически. Но не будем забегать вперед…
Итак, губземспецы рассредоточились по территории коммуны, зорко выявляя недостатки хозяйствования. Они попали на благодатную почву. Горин докладывал руководству: «Всего в распоряжение коммуны передано до 1,5 десятков государственных построек. Из них часть жилых домов и часть нежилых (когда-то все были жилыми, если не считать трех сараев)». Как отмечает чиновник, ремонта вся эта недвижимость не знала с самого момента вселения в нее коммунаров: «Даже простой глиной не обмазывалась, как это делает всякий хозяин, в результате чего можно вверную предсказать, что все постройки, если они будут заниматься этими же «коммунарами», через год будут нежилые. Теперь они имеют ужаснейший вид!» – восклицал Горин.
Не менее скорбную картину представлял собой и мертвый движимый инвентарь коммуны: «еще вполне годные и здоровые части валяются по полю, никем не убираются, и никто не заботится их убрать, несмотря на то, что всякий клок железа в сельском хозяйстве имеет немалую ценность!»
Обозревая разбросанный по полю инвентарь, губернские чиновники неожиданно обнаружили среди густого и жирного бурьяна жалкие признаки картофеля: «Не доходя сажня нельзя и думать, что здесь засеян картофель».
Имеется в хозяйстве и сад. Но в связи с полным отсутствием ухода, некогда райские кущи превратились «в дикую запущенную рощу». Под сенью одичавших груш Горину довелось пообщаться с местным философом.
Садовник – фанатик философии
Гордость коммуны – садовник, «лицо, окончившее низшее с/х учебное заведение еще в 1911 году». В старорежимное время он самоотверженно воплощал тимирязевские идеи на Иловлинской почве, но с приходом большевиков полностью изменил свое мировоззрение. Пласты его сознания сместились в сторону философских материй. Именно за занятиями саморефлексией и застал садовника Горин. Пообщавшись с самородком, чиновник сделал неутешительные выводы: «В высшей степени лодырь. Фанатик философии. Занимается только разговорами. Ничего не делает. На мои слова ответил, что «без философии мы социализма не построим!» По словам некоторых членов коммуны, говоривших ему, что нужно что-то делать в саду, он отвечает, что работа дураков любит!»
В то время, когда представитель губземотдела внушал садовнику, что если бы он «хотя бы один куст лебеды в час выдергивал…то уже половину сада очистил бы от сорняков», из глубин бурьяна вдруг появилась негодующая личность. Некто Ванюков, член совета коммуны, бывший австрийский военнопленный. Всем своим видом он выражал крайнее возмущение. С кулаками он подступил к Горину, «ударяя себя в грудь и крича: «Вы только приезжаете сюда заставлять бурьян дергать. Нет! Коммунары не будут вам дергать бурьян! А вы бы поменьше говорили, а приехали бы сюда да сами показали, как работать. Говорить-то де мы все умеем!» «Совсем не хотят работать!» – сокрушался губернский чиновник.
Коммунары – романтики и кладоискатели
Пока старшее поколение коммунаров отдавалось размышлениям о высших сферах бытия, их «приземленная» поросль не знала, куда вложить свою молодецкую силушку. Утром 25 сентября четыре 22-летних коммунара на глазах у изумленной комиссии усердно подкапывали лопатами памятник. На резонный вопрос «Зачем?» они спокойно ответили, что имеют намерение найти под памятником клад, оставленный сбежавшей помещицей. «То есть, они не найдут в хозяйстве работы, тогда как… около 60 возов арбузов лежит на бахчах и…никто не берется их возить…солома и мякина как обмолочена, так и лежит на бугре в самом хаостическом состоянии, картофель рыть некому».
Впрочем, нельзя сказать, что в коммуне никто не работал. На благо коммунаров трудились батраки. Коммуна наняла 8 постоянных и 6 сезонных рабочих. Они пасли скот, собирали яблоки в саду, работали на плантациях коммуны. И это несмотря на то, что в коммуне имелось 28 мужчин в самом расцвете сил, свора праздношатающихся подростков, 4 пары быков и одна лошадь, а это, «согласно норме – излишек рабочей силы».
Всем рабочим 1 ноября коммуна обязана была выплатить 1181 руб. 45 коп. Но, как выяснила комиссия, в коммуне таких денег не было. Более того, коммунары были должны 19 тысяч рублей при имеющемся в наличие капитале 2324 руб. То есть, коммуна давно была банкротом, и наемным рабочим плата за труд не светила.
Коммунары считали деньги злом, и поэтому их не считали. Комиссия обнаружила полный бардак в отчетности: «Деньги расходуются, составляется отчет лицом их израсходовавшим. Он никем не проверяется, а просто подшивается к делу и этим оканчивается отчетность». Подобным безразличием к капиталу воспользовались некоторые высокопоставленные члены коммуны. «У меня сложилось определенное мнение, – сообщает Горин, – что Лихоманов, несмотря на то, что он член ВКПб, все же греет карман за счет коммуны и государства. Секретарь Старостин, эта мелочная личность... даже не гнушается такой мелочью, как берет с окрестного населения масло, каймак и расплачивается яблоками из сада».
Возмущению чиновника губземотдела не было предела. Он требовал не просто ликвидировать коммуну в кратчайший срок, но и провести «глубокую, вполне основательную ревизию и кого следует привлечь к законной ответственности, чтобы это знало население, а также и другие коммуны, что с ними, как с паразитами на здоровом советском теле, не церемонятся».
Эпилог
В ночь с 24 на 25 сентября в коммуне пал верблюд. Утром руководитель ревизионной комиссии Г.М. Горин сказал секретарю, что нужно снять шкуру с покойного, а труп зарыть. Секретарь Старостин заверил представителя власти, что все это сей же момент будет исполнено. Вечером 26 сентября, покидая коммуну, Горин поинтересовался судьбой почившего в бозе верблюда. Оказалось, что несчастный продолжает лежать нетронутым на том же месте, привлекая насекомых и источая жуткое зловоние…
Использованные источники: ГАВО. Ф. 10. Оп.1. Д.16. Л. 47-48; газета «Борьба» 4 января 1922 г.
Автор: Вячеслав Ященко, историк, краевед
Источник: https://delosmi.ru
Следующая публикация
Нет комментариев