ОТ УРГУНА ДО САХИБХАНА. (Воспоминания Карена Таривердиева, продолжение,часть 2)
177 ооСпН еще несколько раз придерживался подобной схемы нападения на склады оружия и боеприпасов, причем делалось это не без успеха. Но в итоге командование бригады и штаб армии (в лице заместителя начальника штаба 40-й Армии полковника Симонова, отвечающего за действия отряда) посчитали, что успех налетов на Ургунские склады каждый раз находится, что называется, «на острие бритвы» и прекратили подобную нашу деятельность.
Основанием к этому послужило то обстоятельство, что при очередном таком налете из-за ошибки афганца-наводчика мы десантировались на большом удалении от очередного склада и были вынуждены прочесывать ущелье на глубину до пяти километров от площадки приземления. Склад мы нашли и захватили, но резервы противника сумели перекрыть нам пути отхода на равнину. Создалось крайне опасное положение, при котором весь наш отряд в восемьдесят человек оказался практически отрезанным от площадки эвакуации. По закону подлости, в этот день нам были приданы несколько вертолетов Кабульского вертолетного полка, не обученного летать в условиях высокогорья. Для того чтобы облегчить себе прорыв на равнину, мы попросили летчиков сесть к нам на хребет и избавить нас от трофеев — а их было, как обычно при действиях в районе Ургунских гор, довольно много. Один из экипажей кабульских Ми-8 сумел совершить посадку на высоте около 3000 метров и загрузить наши трофеи, но при попытке взлететь из-за ошибки пилота потерял управление и рухнул в ущелье. Причем упал он крайне неудачно. Когда я его увидел, вертолет лежал на правом боку со сломанным винтом, зажатый двумя огромными валунами. По счастью, никто особо не пострадал — падение обошлось несколькими рваными ранами и ушибами у членов экипажа и нескольких наших разведчиков, находящихся на борту. Но «наверх» было доложено, что вертолет был сбит огнем ПВО.
Сделано это, я полагаю, было для того, чтобы красиво оправдать потерю боевой машины. В итоге всей этой дипломатии мы, находясь в критической ситуации, чуть было не остались без поддержки с воздуха, потому что штаб ВВС армии просто испугался новых потерь и запретил полеты в этом районе.
Однако наша родная 239 вертолетная эскадрилья, пилоты которой действительно могли летать хоть на метле, хоть на помеле и осуществлять взлет-посадку в самых мыслимых и не мыслимых условиях, — пошла на риск и все-таки сумела посадить свои машины для нашей эвакуации. Не последнюю роль, думается, сыграло здесь и то обстоятельство, что многие из пилотов были связаны с нами - теми, которые оставались в горах в окружении, - элементарной мужской дружбой, и поэтому они не могли поступить иначе. Словом, нам удалось благополучно убраться из этого ущелья и даже притащить с собой все свои трофеи.
Но после этого случая все наши планы по нанесению ударов по противнику в районе юго-восточнее Газни неизменно натыкались на запрет вышестоящего командования. К сожалению, эти запреты не смогли уберечь нас от тяжелых потерь, хотя и нарвались-то мы там, где меньше всего того ожидали.
Не последнюю роль в одной из самых неудачных наших операций той зимы сыграла и переоценка своих возможностей, вызванная победами на Ургуне. Просто у нас в какой-то степени притупилось чувство опасности и необходимое уважение к противнику, и тут вновь на первый план выступила личность и особенности характера Павла Бекоева.
18 марта 1986 года в штаб батальона пришла информация о том, что в кишлаке Сахибхан, расположенном около 60 километров южнее Газни, находится небольшая банда «духов», сопровождающая французского советника. Были ли в Афганистане советники из Франции или все это были только слухи, мне до сих пор неизвестно, но в тот день подобная информация подействовала на Бекоева как красная тряпка на быка. Командир батальона, майор Попович, в этот день был в отъезде и его обязанности выполнял заместитель, майор Федор Нинику.
Я не знаю, что происходило в штабе батальона в этот день, так как начальник разведки, старший лейтенант Ящишин к этому времени находился на своем месте. Соответственно, я вернулся в состав своей родной первой роты нашего батальона, которой командовал капитан Степанов.
Кишлак Сахибхан находился на территории провинции Газни, то есть не был отделен от нашего ППД непроходимыми для техники горными хребтами. Наверное, это и сыграло роковую роль в планировании, а точнее, всяком отсутствии планирования этой операции.
Около полудня рота Бекоева была поднята по тревоге и загрузилась в вертолеты. Причем загрузилась налегке — не взяв с собой ни тяжелого вооружения, ни достаточного количества боеприпасов, ни даже теплых вещей на случай, если придется ночевать в поле. Я напомню, что даже в марте здесь лежал снег, и ночами держится отрицательная температура.
Считалось, что весь налет займет не более двух часов, день был относительно теплый, и казалось излишним запасаться чем-либо на случай непредвиденных обстоятельств.
К тому времени, после удачных налетов на Ургун, в которых Павел Бекоев принял самое непосредственное, а зачастую, основное участие, его авторитет у командования нашего батальона был непререкаем. Во всяком случае, майор Нинику вряд ли мог его сдержать, хотя и номинально числился замкомбата, а Бекоев по-прежнему был только командиром одной из рот.
Наша первая рота тоже была поднята по тревоге и получила приказ выдвинуться в район Сахибхана сводной бронегруппой из пяти БМП-2 и двух БТР-70, приданных нам от второй роты. В нашу задачу входило добраться до района боевых действий третьей роты и забрать ее оттуда после выполнения боевой задачи.
Формально в боевом приказе указывалось, что мы должны поддержать Бекоева огнем в случае возникновения такой необходимости, но этому пункту никто никакого значения не придал. Во всяком случае, Бекоев посадил свою роту на вертолеты и улетел задолго до того, как наши боевые машины вышли из парка. Так что никакого взаимодействия между ротами организовано не было. В любом случае, наша «броня» могла прийти в район боевых действий не ранее, чем через три часа после того, как третья рота уже начнет бой.
Кроме того, в отличие от налетов на ургунские склады, третья рота изначально лезла в населенный пункт, чего на Ургуне мы тщательно избегали, и опыта ведения боевых действий на улицах сравнительно большого кишлака на тот момент мы не имели.
Приблизительно к 15 часам рота Бекоева, в течение двух с половиной часов безрезультатно прочесывающая кишлак, внутри которого ей первоначально не было оказано ни малейшего сопротивления, вышла на его окраину, противоположную от площадки своего десантирования. Там находилась большая крепость, одной своей стороной выходившая на последнюю улицу кишлака. Уже не рассчитывая найти противника и посчитав свой вылет безрезультатным, Бекоев успел запросить, чтобы его эвакуировали вертолетами, так как еще оставалось светлое время, а наша «броня» с черепашьей скоростью по-прежнему месила глубокую грязь едва ли на подходе к цели. Капитан Степанов, командовавший бронегруппой, даже успел предположить, что с минуты на минуту последует команда возвращаться в ППД, а мы еще даже в окрестностях Сахибхана появиться не успели. Это обстоятельство, помнится, его сильно раздражало.
И в этот момент из крепости по роте Бекоева был открыт огонь. Сразу же появились убитые и раненые. Услышав об этом в эфире, «броня» увеличила скорость до максимальной, но прибыла в район боя почти, что к шапочному разбору.
Третья рота лежала в каком-то арыке на окраине кишлака, ведя беспорядочный огонь по крепости из стрелкового оружия. Дистанция между этим арыком и ближней стеной крепости была около 50—70 метров. Поэтому несколько Ми-24, круживших в воздухе, никак не могли нормально поддержать роту огнем из опасения попасть по своим.
Номинально командовавший отрядом майор Нинику упорно не давал команды отойти подальше, дабы дать возможность вертолетчикам сравнять крепость с землей.
Наша «броня» развернулась в цепь, а мы спешились. При этом получилось так, что развернулись мы строго в тылу у третьей роты, и тоже не могли использовать все свои огневые средства по той же причине, что и вертолетчики.
Естественно, что «духи» из крепости повели огонь и по нам тоже. В итоге, пешие боевые порядки первой и третьей рот перемешались между собой, и всякое разумное управление огнем было потеряно. Ми-24 продолжали кружиться над нами, изредка давая залпы НУРСов, но, по большому счету, это была стрельба для очистки совести, потому что никакого целеуказания им никто не давал, а сами они разобраться в той суматохе, которая творилась под ними на земле, были не в состоянии.
Бекоев, который не привык отступать и чья личная храбрость зачастую шла во вред общему делу, все-таки решил штурмовать крепость. Бросив управление ротой на произвол судьбы, он подобрался к ближней стене и через пролом влез вовнутрь. За ним последовали один солдат из его роты и капитан Олег Севальнев, который являлся командиром третьего взвода нашей первой роты. Однако после того, как роты перемешались, Севальнев полез в крепость вместе с Бекоевым, несмотря на то, что его взвод, как и вся первая рота, имели задачу в первую очередь прикрывать действия третьей роты и оказывать ей огневую поддержку, а никак не участвовать в незапланированном штурме.
В какой-то мере капитана Севальнева оправдывает то обстоятельство, что со дня на день мы ожидали приказа о его назначении на должность заместителя Бекоева, и он пошел за ним как за своим новым командиром. Впоследствии находящиеся рядом с ними солдаты третьей роты рассказывали, что Бекоев крикнул Севальневу: «Олег, пойдем! Мы вдвоем их там голыми руками задушим!».
Бекоев вылез на крышу крепости и побежал по ней. «Духи» открыли огонь на звук шагов сквозь саманный потолок и ранили его в бедро. Бекоев упал во внутренний дворик и был добит автоматной очередью из окна. Севальневу удалось соскочить вниз, но помощи Бекоеву он оказать не успел, потому что его немедленно застрелили выстрелом в спину. Солдат, заскочивший в крепость вместе с ними, сумел выбраться наружу и доложить о гибели обоих офицеров.
С этого момента главной нашей задачей стала операция по извлечению из крепости их трупов. Рассказываю об этом с болью в душе, потому что Олег Севальнев был моим лучшим другом, хотя его действий в том бою не могу оправдать даже через столько лет. К сожалению, он поддался на авантюризм Бекоева, и это привело его к неоправданной гибели.
Наша неорганизованность в тот день привела к трагическим последствиям. Уже на отходе от окраины кишлака, когда из сахиб-ханской крепости были извлечены трупы Бекоева и Севальнева, а сама крепость была развалена до основания со всеми теми, кто ее пытался защищать, — одна из наших БМП открыла огонь во фланг передвигающейся группе из нескольких человек. В сгущавшихся сумерках их посчитали за противника, пытающегося выйти в наш тыл. Когда удалось разобраться, что это не «духи», а наше собственное отделение, выходившее из кишлака на окраину, один солдат был убит, а еще несколько ранены.
В наступившей темноте летчикам нашей эскадрильи удалось все-таки посадить несколько вертолетов, которые забрали убитых, раненых и часть уцелевших солдат и офицеров третьей роты, кто оказался поблизости.
Но на этом бой для нас не закончился. За то время, пока наша «броня» так неудачно воевала на окраине Сахибхана, «духи» успели установить мины на пути нашего отхода. Для этого было выбрано очень удачное место — единственный разрыв в длинном русле, напоминавшем противотанковый ров. Другого проезда через это русло не было, и мы с трудом нашли этот проезд еще на пути к Сахибхану. Теперь же, в темноте, противник успел установить там противотанковые мины. Ни собак, ни саперов с нами не было (еще один показатель нашей неподготовленности к той операции, - обычно такие вещи предусматривались заранее), поэтому нам пришлось форсировать эту преграду на «авось».
В результате головная БМП подорвалась. Несколько человек, в том числе и начальник разведки батальона, Игорь Ящишин, получили сильнейшие контузии. Из них двое — сам Ящишин и мой замкомвзвода сержант Алышанов — впоследствии стали инвалидами именно в результате полученных в этот момент черепно-мозговых травм.
В довершение всех наших бед, после подрыва головной машины замыкающая БМП потеряла гусеницу и остановилась. Таким образом, вся наша бронегруппа на несколько часов оказалась наглухо запертой на узком участке земли. Причем машины стояли строго одна за другой, и ни одна из них не могла продвинуться ни на метр. Разумеется, это не осталось незамеченным противником, и в скором времени мы подверглись минометному обстрелу, к которому быстро присоединилось безоткатное орудие. Ночь была облачной, и никакой поддержки вертолеты нам оказать не могли.
По счастью, обстрел был крайне неточным, и новых потерь в этой фазе боя мы не понесли. Только с рассветом нам удалось выйти на Кандагарское шоссе, по которому, уже более или менее нормально, мы добрались до своего ППД.
Итог безголовости:
Вновь заменив Ящишина на должности начальника разведки, на этот раз из-за его тяжелого ранения, я был вынужден заняться подсчетом наших потерь.
Они составили четыре человека убитыми (среди них два офицера — Бекоев и Севальнев), двадцать девять человек получили ранения различной степени тяжести. Подорвавшаяся БМП-2 была утеряна безвозвратно, хотя нам и удалось дотащить до ППД ее останки.
Такова была цена нашей самонадеянности и проявленного нами неуважения к противнику. Урок оказался горьким, но из него были сделаны правильные выводы.
На моей памяти подобных вольностей при планировании операций штаб нашего батальона больше себе не позволял, и таких потерь мы впоследствии уже не несли.