Уверен, не все знают и об агулах – народности, живущей в юго-восточной части Дагестана. Агулов по переписи 1979 года – около 12 тысяч человек. Два десятка сел расположены в верховьях рек Чираг-чай, Гехкун, Кушан и Курах-чай. Территориально и по диалектным особенностям речи агулы делятся на три группы: агулдере, кушандере и курахдере.
Первые научные работы по языку и этнографии агулов появляются в начале нашего столетия. Собранный по крупицам материал позволил нарисовать достаточно подробную картину экономического и социального устройства агульского общества в XVIII-XIX веках. Сегодня мы можем представить себе, как одевались агулы, какова была архитектура их построек, их обычаи. До нашего времени сохранились некоторые памятники материальной культуры XII-XIII веков. Письменные источники других народов, например Армянская география VII века, дают основания предполагать, что агулы составляли самостоятельную этническую общность уже к VII веку. Судя по арабским куфическим надписям, сохранившимся в нескольких селах, они уже тогда были расселены на территории, которую занимают и поныне. Любопытно, что в агульском языке много древних персидских слов-заимствований. Как и когда могли они появиться? Ведь агулы, как установлено исследователями, уже в начале нашей эры 
не граничили с ираноязычными государствами. Заимствования говорят о том, что связи с ираноязычными народами были очень давними, длительными и глубокими. Это важный аргумент в пользу самостоятельности восточнолезгинских языков, а следовательно, и народов, задолго до арабских завоеваний VIII-X веков. «По словам арабских летописцев, – читаем у известного историка М. М. Ковалевского в книге «Закон и обычай на Кавказе» (1890 г.), – до распространения ислама жители Дагестана были езидами, т. е. последователями того религиозно-нравственного учения, выразителем которого является Авеста. Брак на родственнице не только не воспрещается, но, наоборот, рекомендуется священной книгой Ирана, нет ничего удивительного поэтому, если встречаем его и в среде жителей Дагестана». У агулов по сей день брак между троюродными, а то и двоюродными братьями и сестрами – дело вполне обычное. Примечательно и то, что жителей некоторых агульских селений, например аула Хутхул, их сородичи и сейчас называют «езидами».
Через земли агулов издревле проходил важнейший торговый путь, соединявший Южный Дагестан с Северным, минуя Дербент и Дербентские ворота. Это был запасной путь, хорошо знакомый и персам, которые делали все, чтобы он оставался недоступным . для кочевников монголов, иначе не избежать было их опустошительных набегов. И все-таки осенью 1239 года монголы дошли до Агула. Об этом поведала потомкам эпиграфическая надпись на Соборной мечети в селе Рича. Ричинцы, поддерживаемые жителями соседних сел, мужественно защищались в течение целого месяца. И все же силы были неравные: кочевники разграбили село, разрушили мечеть. В память о ней была возведена новая, сохранившаяся до наших дней...
Таков краткий экскурс в историю. А каков сегодняшний день агулов? Пожалуй, большинство проблем нашего народа – общие для всей страны. Однако хватает и своих, «местных» забот.
Этническое единство агулов складывалось веками. Но с 30-х годов оно начало разрушаться. Во время «раскулачивания» множество агульских семей оказалось в Киргизии, в Бухарской области, где, кстати, живут и поныне. 60-е годы нанесли новый урон этнической целостности народа. В стране начинается повальное увлечение виноделием. Открываются новые и новые винные и коньячные заводы. Целые села горцев переселяют на Прикаспийскую равнину и вливают в винодельческие совхозы. А что будут есть и производители, и потребители вин и коньяков – об этом никто не задумывался. В пожарном порядке переквалифицировали в виноделов как раз тех, кто был занят производством продуктов питания, в первую очередь мяса, молока, масла, сыра. И вот результат: пустели аулы – горцы, жившие здесь от века, уходили неизвестно куда. Целые селения агулов возникали в Дербентском районе Дагестана. Многие оседали в городах – Махачкале, Каспийске, пополняли ряды рабочих в Сумгаите.
И к чему пришли?
Год от года сокращается поголовье скота. Почти на глазах гибнет накапливавшийся предками опыт террасного земледелия. Каждый клочок земли отвоевывался в свое время у гор поистине неимоверным трудом: горные склоны обводили каменными стенами, чтобы сохранить плодородный слой почвы – дабы не смыли его дожди. Народная агрокультура учила, на каких террасах что возделывать. Теперь все это забыто; Используются лишь те пашни, которые можно обрабатывать с помощью тяжелого трактора. Ушли из жизни агулов кони – это в горном-то крае! Перестали сажать даже картофель, овощи. Еще 40-45 лет назад в каждом селе было по нескольку водяных мельниц. Теперь хорошо, если осталась одна-единственная — как историческая достопримечательность, ибо в получении зерна никто не заинтересован: хлеб покупают в магазине. Даже солому для совхозного скота стали завозить чуть ли не из Краснодарского края...
Прозрачные горные речки когда-то были полны форели – хоть руками лови. Вывели подчистую: вместо того, чтобы вывозить навоз на поля, сваливают его в речки. А поля не видели органических удобрений, быть может, со времен организации колхозов... Разрушена экономическая основа этноса. Это трагично с точки зрения истории народа, противоречит экономическим интересам всей страны. Обеспечение населения продуктами питания объявлено сегодня задачей номер один, и в то же время допускается - гибель целых, пусть небольших, этноэкономических укладов, призванных на деле способствовать решению этой задачи. Уйдет время – и тогда их не воскресить. И не только об агулах речь. Ф. Абрамов, В. Распутин, В. Астафьев, В. Белов с болью писали о тех же проблемах в русской деревне... А ведь малые по численности народы обречены на полное исчезновение...
Сейчас много говорят о национальной культуре. Проблема эта, как я уже говорил, общая для многих автономных республик. Однако повторю: вопросы сохранения и развития самобытной культуры народов заслуживают особого разговора. Теперь уже ни для кого не открытие, что остаточными средствами культуру не спасти – идет ли речь об агулах, осетинах или северных народах. Да и будем откровенны: кое-где «остатки» десятилетиями просто равнялись нулю. А это значит, что культуры малых народов были обречены на прозябание, утрату своей самобытности и в конечном счете лишались шансов на выживание.
Долгое время мы говорили о культуре лишь языком цифр. Столько-то школ – независимо от качества обучения. Столько-то библиотек, а сколько у них' читателей и что они читают – кому это было интересно... Наконец, столько-то книг на душу населения – не задумываясь 6 том, впитывает ли что-нибудь эта самая душа в себя из прочитанного. Мы с удовольствием взяли на вооружение миф, пусть и небеспочвенный, о себе как о самой читающей стране мира – у нас, мол, читают даже в транспорте. Но ведь нам и в голову не приходило, что при этом мы пренебрегали элементарными правилами поведения культурных людей: оставаться внимательными друг к другу и уступать, например, место женщине, пожилому человеку... Мы сами себе умилялись: читаем всюду!
Мы рапортовали о том, что сотни тысяч людей имеют у нас дипломы, и не задумывались, кто, в чем и насколько образован. Это распространилось даже на деятелей науки – понятие «ученость» стало вытесняться понятием «остепененность» – и в этом наши успехи безусловны...
Сегодня мы много говорим о нашем наследии, о традициях, о связи времен и поколений. Но всегда ли при этом осознаем, что сопричастность культуре прошлого не может быть сезонной или юбилейно приуроченной? Увы, в действительности эта истина часто забывается. А ведь мы переживаем один из тех моментов в нашей духовной истории, когда обращение к национальным истокам, привлечение простых и. убедительных принципов народной эстетики, народной культуры способны стать надежной опорой в преодолении захлестнувшей современный мир обезличенной и обезличивающей массовой культуры.
Культурное развитие не может не опираться на родные источники и корни. И наиважнейший среди них – язык с его многовековой историей. Не мною сказано: язык – это память народа. И потому особую остроту приобретает вопрос создания письменности для ранее бесписьменных языков. К ним относится и агульский. До революции агулы пользовались в быту арабским шрифтом, литературные же записи (в том числе и фольклорные) велись на латинице.
В советское время письменность обрели около пятидесяти языков. Но создание алфавитов было в основном завершено тем, что успели сделать в 20-е и 30-е годы, хотя бесписьменных языков оставалось еще немало. Почему? Однозначно на этот вопрос не ответишь. Ясно одно: в 20-е и 30-е годы создать письменность для всех нуждающихся в том языков не было возможности: не хватало средств, кадров, да и сами языки во многом оставались «экзотическими» для тогдашней науки. Потом началась война, принесшая разруху и новые бедствия. А к тому времени, когда раны войны были залечены и можно было вернуться к проблемам бесписьменных языков, появляется теория так называемых зональных языков и единого мирового языка в будущем, сформулированная Сталиным. Эта теория провозглашала тезис о постепенном отмирании национальных языков как признаков этнических общностей, которые тоже якобы превратятся в историческую пыль.
Разумеется, эта теория не была принята очень многими учеными-гуманитариями. Тем не менее свое отрицательное воздействие она оказала. Великие гуманистические традиции, заложенные крупнейшими умами самых разных народов, гласят, что ценность языка не определяется количеством говорящих на нем людей. Вопреки им в нашей науке (и не только в ней) стало утверждаться пренебрежение по отношению к малым языкам. Отголоски тех лет дают о себе знать и по сей день: наши большие университеты, издательства, академические институты решительно открещиваются от печатания книг по языкам и культурам малых народов.
Нет комментариев