Предыдущая публикация
Антон Павлович Чехов - главный писатель в моей жизни.
Он прожил на свете всего-то сорок четыре года, но нам кажется, что был патриархом-классиком – таким мощным воздействием обладает на всех нас его объёмное творчество.
Заявив в молодости коротко, но ёмко: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», - он и свою тоже короткую жизнь прожил с потрясающей воображение точностью этому девизу. Чехов был удивительно красивым человеком, природой щедро наделённым приятной внешностью, стройностью, ростом по некоторым данным в 187 сантиметров и гибкостью необыкновенными. Имел завораживающий голос низкого баритонального тембра и почти магнетический взгляд. голубого и карего цвета. Причём один глаз – голубой - у него был близорукий, другой – карий - дальнозоркий – астигматик одним словом.
Честность в общении с людьми, в собственных поступках исповедовал запредельную, для окружающих – трудно постижимую. Для одних людей он был «человеком будущего». Горький вообще полагал, что его литературный друг и учитель «родился немножко рано». Другие считали, что Чехов – законченный эталон эллинского совершенства в душевной и физической красоте, в мудрости, в понимании своего человеческого долга.
Антон Павлович действительно обладал безупречным нравственным чувством и прозрачным, как горный хрусталь этическим чутьем. С ранней молодости Чехов исповедовал глубоко нравственные императивы. Да, и до него и после едва ли не все более менее известные русские писатели жаждали строить свою жизнь согласно велениям совести или же по основным христианским заповедям.
Да ни у кого, положа руку не сердце, этого не получалось так как у Чехова. Один плохо совладал со своей похотью, другой больше любил себя в литературе, чем литературу в себе, третий пресмыкался перед властью, а четвёртый… Да что там говорить: несть числа душевным и нравственным изъянам у тех, кого мы полагаем классиками русской литературы. И, как читатель понимает, не о том же речь, конечно, чтобы противопоставлять их всех одному Антону Павловичу. И уж, тем более, не пытаюсь я сотворить безгрешного ангела из драматурга, чем бы только оскорбил память об одном из самых любимых своих писателей. Но ведь и то правда, что изначально, в молодости, Чехов-то был вполне даже заурядным обывателем, как и большинство из нас, эту непростую жизнь живущих.
Из письма А.С.Суворину: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сечённый, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества,- напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».
Это же Чехов о себе написал! И следующие признания тоже о себе! «Из всех беллетристов я самый ленивый». «Ленюсь гениально, лень моя изумительная!» «В моих жилах течёт ленивая хохлацкая кровь». «Провожу дни свои в праздности». «Я хохол, я ленив. Лень приятно опьяняет меня, как эфир». «Хохлацкая лень берёт верх над всеми моими чувствами». «Мне надо учиться, учить всё с самого начала, ибо я как литератор круглый невежа». «Скучища,- написал Антон Павлович о своём рассказе «Огни», - и так много философомудрия, что приторно. Перечитываю написанное и чувствую слюнотечение от тошноты: противно!» И поэтому (из-за вышеперечисленных прегрешений), ставит себя в писательской табели о рангах на тридцать седьмое место, а вообще в русском искусстве – на девяносто восьмое! Однако и в этой цифре ему почудилось самовосхваление, потому что в письме таганрогскому родственнику замечает: «В Питере и Москве Чайковский составляет теперь знаменитость №2. Номером первым считается Лев Толстой, а я - № 877».
Сделаем, конечно, скидку на великую скромность писателя, на постоянное, так привычное для него самоуничижение, на его неизбывное желание: «Всегда, везде дрессировать и дрессировать себя!» Да на всякое иное привходящее обстоятельство можем обратить внимание. Но в любом случае мы вынуждены будем подивиться безальтернативному жизненному подвигу Чехова. Своей волей железной и целеустремлённостью неслыханной он выковал из себя величайшего писатели и непревзойдённого драматурга!
В самом деле, трудно, если вообще возможно, понять, как этот южанин, словно «отец перестройки» Михаил Горбачев, почти малоросс, в юности лишённый вкуса и нормального семейного воспитания, совершенно далёкий от высокой стихии того языка, на котором писали до него Пушкин, Гоголь, Тургенев, Толстой, не знавший элементарных законов и требований этого языка, стал после шести или семи – не важно – лет изнурительной подённой газетной работы крупнейшим, для многих – недосягаемым мастером русского литературного слога, раз и навсегда овладев его тайной космической магией? Всё это тем более удивительно, что по общему признанию людей, знавших семейство Чеховых (семья насчитывала пять братьев и сестру – М.З.), старший брат Александр был от природы наделён несравненно большими литературными способностями, чем следующий за ним Антон.
А чего стоит другой безальтернативный подвиг Антона Павловича – его поездка на Сахалин. Как писал Корней Чуковский: «Он отправился туда, куда обычно людей гнали силой, через всю Сибирь за тысячи и тысячи вёрст, поехал не по железной дороге, которой тогда ещё не было, а на лошадях, в таратайке, в распутицу – по «единственным в мире» кочкам, колеям, ухабам, нередко ломавшим колёса и оси, выворачивавшим из человека всю душу. Необходима была железная воля, чтобы, испытывая невыносимые муки от езды по бездорожью Сибири, не повернуть откуда-нибудь из Томска домой, а проехать до конца все одиннадцать тысяч верст».
Добавим: не будучи понятым в своём предприятии никем! То есть буквально, ни один близкий, знакомый или просто симпатизирующий Чехову человек не дал себе труда вникнуть в колоссальной значимости патриотический поступок писателя. А ведь он на самом деле с неотразимой наглядностью, неторопливо и подробно, методично и тщательно с цифрами в руках доказал в своём труде «Остров Сахалин» всю бездарность и глупость «царской каторги», тупое и злостное издевательство власть имущих, жирных и сытых над бесправной человеческой личностью. Чехов один (!) сделал перепись всего населения Сахалина, заполнив для этого 10 (десять!) тысяч специальных учётных карточек. Он выполнил свой долг перед наукой, медициной, если хотите - перед Отечеством и своим народом. И при этом сделал всё от него зависящее, чтобы о его героизме все как можно быстрее забыли. Вы себе представляете, дорогой читатель, если бы сейчас какой-нибудь литератор или политик предпринял поездку за свой счёт на Сахалин и сделал там опять-таки на свои средства перепись всего местного населения, - воображаете, какой бы мутный пиарный поток на нас хлынул со всех СМИ! А Чехов спокойно записал в дневник: «Путешествие было вполне благополучное. Дай Бог всякому так съездить»
Его героизм был застенчив, патриотизм стыдлив, а собственным творчеством Антон Павлович никогда не обольщался – вот качества, которые, похоже, напрочь исчезают из нашего общественного бытия. И ими, в том числе, подпитывается зарубежный мир, постоянно обращающийся к сочинениям нашего выдающегося соотечественника.
Этим самым я вовсе не хочу утверждать, что нравственность творца находится в прямой зависимости от глубины и масштабной содержательности его творчества. Вольтер был подлым человеком, но в трудах своих выглядел завидно привлекательным, и вся Европа к нему прислушивалась. Однако если случается уникальное, из тысячи тысяч раз единственное - и высокие жизненные, морально-нравственные принципы пишущего совпадают с основными идеями его творчества – образуется некий высший, надпланетарный симбиоз, созидательный заряд невероятной силы и неподвластный времени.
Таковы жизнь творчество Чехова, из которых люди до сих пор черпают то, чего им в каждое конкретное время недостает. Только творец этот неисчерпаем, потому что как никто иной сумел изучить человеческую породу. Трезво, спокойно, без надрыва и пафоса смог оценить её, поскольку умел с медицинской твёрдостью и выдержкой смотреть правде в лицо. А тяга к правде во все времена велика во всём мире. Хотя, положа руку на сердце, для современников, да и для последующих исследователей творчество Антона Павловича по сути своей, как было, так и продолжает оставаться загадкой. Вспомним, в разное время Чехова называли то оптимистом, то безнадёжным пессимистом, то лириком и скептиком, то романтиком и реалистом. А ещё - мистиком, нытиком, стоиком, «воспевателем» и «плакальщиком».
Иван Бунин раздражённо писал, что «красота «Вишнёвого сада» - мнимая». Правда, на закате дней своих вынужден был, скрепя сердце, признаться: «Очень зоркие глаза дал ему Бог!». Другие весьма крутые общественные русские авторитеты твердили о «неопределённости» авторского облика Чехова. Третьи ретивые служители идеологии неуёмно приспосабливали писателя под свои корыстолюбивы нужды. Ещё в начале века он многим казался слишком простым. («В нём всё ясно до прозрачности» В.Короленко). Потом Чехова обозвали «устаревшим». В двадцатые и тридцатые годы – безнадёжно устаревшим. Чуть позже Антон Павлович стал вдруг «модным» и даже «буревестником», «провозвестником».
Сегодня у нас и за рубежом Чехова чаще ставят в театре абсурда с лютой экзистенциальной и даже восточно-мистичной подоплёкой. Да что там говорить, если в популярном столичном Театре имени Евг.Вахтангова не менее популярный прибалтийский режиссер Римас Туминас изобразил «Дядю Ваню», как писал один критик «с веселяще-истеричным эффектом». Там Сергей Маковецкий, исполнитель главной роли, подвыпив, пытается на столе насиловать женщину. На глазах у изумлённого зала. Следующий шаг по пути освоения классического наследия Чехова отечественными интерпретаторами, надо полагать, возможен уже лишь в знаменитом анекдотическом варианте: «Режиссер Роман Виктюк так «поставил дядю Ваню», как его ещё никто не ставил».
Можно понять иностранных режиссёров и продюсеров, которые в погоне за популярностью и прибылью визгливо извращают Чехова, меряя его на свой куцый аршин. Но российские-то театральные творцы должны по определению знать лучше и глубже творчество своего гениального соотечественника. Почему же они, готовясь к юбилею Великого Мастера Театра, заставившего в течение целого столетия весь мир вникать в бесконечное таинство своих трепетных и мудрых мыслей, обращаются к странным сценическим рефлексиям людей, как оказывается, совершенно чуждых русской культуре?
Которые (чуждые люди) ведь никогда, ни за какие коврижки не проникнутся великой тревогой и болью Чехова, недвусмысленно писавшего другу Суворову: «Я хотел только сказать, что современные лучшие писатели, которых я люблю, служат злу, так как разрушают. Изощряют свою фантазию до зелёных чертиков… Компрометируют в глазах толпы науку и третируют с высоты писательского величия совесть, свободу, любовь, честь, нравственность, вселяя в толпу уверенность, что всё это, что сдерживает в ней зверя и отличает её от собаки и что добыто путём вековой борьбы с природою, легко может быть дискредитировано «опытами», если не теперь, то в будущем. Неужели они заставляют «обновляться»? Нет, они заставляют Францию вырождаться, а в России они помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами. Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель, которая брюзжит и охотно отрицает всё, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать. Вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движения, неустойчивость в мыслях. Где вырождение и апатия, там половое извращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость, там падение искусств, равнодушие к науке, там несправедливость во всей своей форме. Общество, которое не верует в Бога, но боится примет и чёрта не смеет и заикаться о том, что оно знакомо со справедливостью».
И скажите после этого, что не провидцем был Антон Павлович, не о состоянии нынешнего нашего «интеллигентного общества» написал он чуть больше ста лет назад? У меня так прямо мурашки по коже пробежали, когда вспомнил вдруг, как совсем недавно к дочери, работающей в управлении взаимодействия со средствами массовой информации Генеральной прокуратуры обратилась девица из телевидения. Дальше их диалог: «Я смотрела ваш сайт. Там одна скукотища. А что-нибудь вкусненькое есть?» - «Мне затруднительно понять, что вы имеете в виду» - «Ну, скажем, может быть, какая-нибудь мамаша выбросила свой плод на мусорку или в унитаз…».
Вот против подобного падения нравов Чехов выступал всем своим творчеством.
…Позволю себе закончить эти небесспорные заметки вот какими малоизвестными сведениями из жизни великого русского писателя.
В 1892 году Чехов покупает в Подмосковье разорённое и обглоданное имение Мелихово (ныне оно в городе Чехове – М.З.). И высаживает в нём (собственноручно!) более тысячи вишнёвых деревьев, а так же десятки, сотни елей, клёнов, вязов, сосен, дубов и лиственниц. Через несколько лет Антона Павловича достаёт чахотка, и он селится в Крыму на выжженном пыльном участке, где (совершенно верно!) с таким же увлечением, как и в Подмосковье, сажает черешни, шелковицу, пальмы, кипарисы, сирень, крыжовник, розы и, конечно же, свои любимые вишни. Даже, если бы этот фанатично влюблённый во всякую флору писатель земли русской ничего более в своей жизни не сделал, он всё равно бы вызывал наш восторг и удивление своим созидательным подвижничеством. Ведь после него остались сады не только книжные. Однако, вдобавок ко всему на бумаге написанному и в почву высаженному, Антон Павлович ещё отметился на этой бренной земле следующими добрыми делами.
Создал в Москве первый Народный дом с читальней, библиотекой, актовым залом, театром. В Крыму обустроил первую биологическую станцию. Несколько раз покупал и выслал на Сахалин в тамошние школы многие тысячи книг. В том же Подмосковье Чехов выстроил одну за другой три школы для крестьянских детей. А заодно – колокольню, пожарную подсобку и шоссейную дорогу на Лопасню. В Крыму тоже построил школу. Мало кому известно, что Антон Павлович поставил в своём Таганроге памятник Петру 1. В своем родном городе Чехов обустроил самую большую по тем временам периферийную библиотеку России, отдав туда две тысячи собственных книг с дарственными автографами. Такое собрание цены не имеет. Затем в течение 14 (!) лет Антон Павлович присылал в эту библиотеку ящиками новые книги. Находясь в Ницце в конце девяностых годов, пишет: «Чтобы положить начало иностранному отделению библиотеки, я купил всех французских классических писателей и на днях послал в Таганрог. Всего 70 авторов, или 319 томов». А как не отметить работы Чехова на холере, когда он один, без помощников, а только со своей родной сестрой Марией обслуживал 25 деревень! На помощь голодающим в неурожайные годы писатель отправил свыше полусотни тысяч рублей – деньги по тем временам совершенно фантастические. Ежегодно в подмосковном Мелихово Чехов, по свидетельству его сестры принимал до двух тысяч больных, да ещё снабжал их за свой счёт лекарствами.
...В 1903 году, когда Антону Павловичу оставалось жизни всего-то пару месяцев и об этом уже знали все окружающие, а сам он, как врач, - прежде всего, одна женщина попросила писателя починить в Москве её старые часы. Приехав в белокаменную, Антон Павлович немедля отнёс хронометр часовщику на Кузнецком мосту. Через две недели мастер сказал: «Часы никуда не годны!» Писатель сообщил об этом вердикте просительнице. Другой бы на этом счёл свой долг исполненным. Только не Чехов! Он прибавил, что попробует продать старые часы, доложит немножко денег и купит новые. Женщина с радостью, конечно, согласилась. И уже смертельно больной писатель самолично продал часы, купил новые, сам отправил их в Ялту с припиской: «Часы прямо-таки великолепные. Купил я их с ручательством на сто лет, у лучшего часовщика – Буре, торговался долго и основательно».
Ничто не проходит бесследно…
Михаил Захарчук
Следующая публикация
Нет комментариев