УРОК (Любовь)…
Ни слезинки не проронила Люба, сидела со сжатыми губами.
Лишь Степанида старая бросила сыну в спину, чтобы шёл и не возвращался.К вечеру Люба, так и сидевшая не шелохнувшись, отмерла, слёзы покатились.- Ты вон чего, девка, выть брось, у тебя сама четвёртая теперь на руках и на шее.
- Как это, - спросила тихо.
- А так... Двое детей, старуха, да сама у себя. Нешто выть есть время?
- Так вы нас не выгоните? - прошептала.
- Я? Вас? Тебя с детьми? Ты что, Любка? Ополоумела? Это ты бы меня впору не выгнала. Я у тебя в приживалках...
- Что вы такое говорите... матушка.
Впервые назвала так Люба свекровь, а то всё по имени отчеству обращалась, Степанида аж задохнулась, но поборола в себе желание обнять Любушку, прижать к себе тростиночку.
- Ты, Люба, давай вон, иди... это... приляг... а завтра, оно... это... утро, как грится, вечера того... мудренее... это. Я за детьми прослежу. А то, что я в приживалках, так оно так и есть, в район я моталась, помнишь ли? Дом на тебя с детьми переписала, слухи ходили, что Сёмка с Людкой в открытую уже... Вот я и... Ты же не видела ничего, эх, девка, как тебя угораздило, ну, чего теперь, наша ты теперь, моя. Не было дочки у меня, не пришлось, было бы побольше детей, авось, и Сёмка не такой бы вырос... Хотя, - старуха махнула рукой, - себя я, Люба, обезопасила, уж ты-то не выгонишь, поди, старуху?
Люба наконец-то заплакала, горько, обидчиво, по-детски.
- Плачь, плачь, горе ты моё луковое, поплачь, бабья доля такая, плакать да страдать, о-хо-хо...
Дня три провалялась, словно в горячке какой, то мама ей, покойница, снилась, то отец, с фронта не вернувшийся. К себе куда-то звали, еле вырвалась из пелены и мути Люба.
Немного оправившись, Люба вышла на работу, пошла в телятницы, нравилось ей малышей, от мамки-коровы забранных, поить, её, Любу они мамкой считали. Тяжёлая работа, да что поделаешь, как-то жить надо, ушёл мужик, любуется с другой, а дети-то при чём? Им есть-пить надо, одеваться, да и сами со свекровью не воздухом питаются, не в дерюжки да лапти одеваются. Так и пошла, работает.
Сначала тяжело было, не понимала, как ведро поднять с молоком, а потом и привыкла, фляги уже с места на место только так двигала, а кто ей это делать будет - сама, только сама. Сёма иногда приходил, повозится с Мишей, глянет равнодушно на дочь, скользнёт равнодушным взглядом по Любаше, буркнет что-то матери и уходит.
Любе предложили выучиться на учётчика, свекровь «за» обеими руками, отправила в район. А там, диво-дивное, чудо-чудное, встретила Люба Раису, ту самую. И так что-то душевно разговорились, Рая велела в гости приезжать.
- Честно скажу, Люба, ненавидела тебя всей душой, его обеляла, а тебя винила, думала, забрала ты то, что мне принадлежит. Я ведь знаю, Федька, гад такой, он то письмо дурацкое написал, сам прощения просил у меня. Я ему сказала, что сам кашу заварил, сам и расхлёбывай. Писал он Сёме, точно знаю, что писал, после того он и прилетел домой, да не один... ты с ним была уже. Думала, с ума от тоски сойду, я за мужа-то своего и согласилась пойти, лишь бы что не сделать плохого. А теперь... теперь понимаю, Люба, судьба это. Мой Тихон Спиридонович такой... Сёмка ему и в подмётки не годится, это не из-за положения, не из-за денег, он другой. Заботой меня окружил, показал, что есть другая жизнь. Тебе не понять этого, ты в этой другой жизни жила, а я... Я ведь, Люба, думала, что это нормально, когда мужик бабу лупцует, что так положено. Мать моя так жила, бабка, прабабка... Что бы меня с Сёмкой ждало? То же, что и других... А ты... ты знаешь что, ты, Любаша, не переживай, видно, так нужно было, я зла на тебя не держу, не думай даже. Тётке Степаниде привет большой, будете здесь, заходите, слышишь? Обе заходите.
После той встречи, Люба будто воспряла, приехала домой, матушке рассказала, она теперь старую Степаниду только так и называет.
Старуха будто и помолодела даже.
- Надо же, - шепчутся местные сплетницы, - будто и расцвели обе, что Степанида, что сноха ейная, ты гляди-ка...
- О как, кто сказал, что баба без мужика вянет...
Женщины же, не обращая внимания на пересуды, а такие были, в деревне ничего не утаишь и то, что Семён к Людке ушёл, и что Степанида дом на Любу переписала, хотя что там за дом - гнилушки одни, да всё же. Так и жили. Люба отучилась, в конторе уже работала, Надюшка с Мишей подрастали, всё хорошо. Всё наладилось. Семён пришёл как-то вечером, был задумчив и не весел.
- Мам, покормишь? - спросил тихо.
- Покормлю, мать завещала всех сирых да убогих кормить, а уж сына-то родного и подавно.
С печки смотрели две пары внимательных глаз.
- А дети где?
- На печи, вон.
- Миша, Наденька, а что это вы от папки попрятались?
Ребята слезли несмело с печи, Миша подошёл к отцу, Надя стояла и смотрела во все глаза.
- Доча, я же папка твой, иди сюда.
Немного покачавшись, поковыляла на тоненьких ножках, ручонки протянула, взял осторожно, на колени посадил, прижалась к груди отцовской и замерла. Степанида слёзы тайком вытерла. Посидел, словно потерянный какой, с детьми потетёшкался, шапку в руках ломает, тоскливым взглядом хату родную, кое-как, неумело, но всё же поддерживаемую женщинами, оглядывает.
- Случилось что, Сёма?
- Нет, мам. В следующий раз приду, забор там от Соловьёвых упал, починю. Я пока палкой подпёр. Ладно, пошёл.
Ушёл, про Любу ни слова. Степанида Любушке ничего говорить не стала, незачем душу терзать. А Семён повадился ходить, пока Любы нет. Люба узнала об этом, а как же? До смешного получилось, в сельпо пришла покупать там что-то, а Людка зверем на неё смотрит, на весы всё швыряет.
- И конфет я ещё просила.
- Нет конфет, - рычит.
- Как это нет, вот они.
- Не для тебя.
- Что значит, не для меня? - Люба спрашивает и в глаза смотрит, мол, это я раньше тихоня была, а теперь-то нет, - что это значит? Или Вы, Людмила, в купцы подались? Лавка эта Ваша? Кому хотите, товар продаёте, а кому не желаете, то нет? У нас советская власть, между прочим. Взвесьте мне конфет, пожалуйста.
Бабы, что рядом стояли, притихли даже. Люба, она выправилась, такая хорошенькая стала, личико светится, вся гибкая, как лоза, грудь появилась, фигурка точёная, многие сравнивали Любашу и Людмилу, и не в пользу второй. А за Любой агроном пытался ухаживать, да о колючий взгляд натолкнулся...
- На, подавись, зараза, - швыряет на весы конфеты, красными пятнами пошла Людмила.
- Спасибо, - улыбается Любаша, - добрая Вы женщина, - и идёт под смешки и перешёптывания стоящих женщин.
- Гадина, ненавижу, - кричит вслед Людмила, когда захлопнулась тяжёлая дверь сельпо.
- За то, что мужика её увела, словно телка, ненавидишь-то, - раздался голос Матрёны, двоюродной сестры Степаниды, женщины острой на язык, немногословной и достаточно серьёзной, - детей осиротила, а он теперь, как потерянный, мечется, как бы ни говорили, как бы ты Людмила ни желала этого, а без хоть малой искорки любви и интереса дети не делаются, ну окромя тяжёлых случаев. Так что держи Сёмку крепче, за гайтан его привяжи и води за собой, ненавидит она. Она мужняя жена, как бы то ни было, а ты...Ты, Людка, тьфу на тебя...
Весь разговор с Людмилой и её странное поведение Любаша пересказала свекрови. Та засмеялась.
- Ревнует Людка Сёмку-то, к тебе ревнует.
- Ко мне? - вспыхнула.
- Ну, а он последнее время повадился, то забор починит, то вон крышу обещал перекрыть, приходит, пока ты на работе, забегает к детям, Надю вон с рук не спускает, Мише обещал на рыбалку сходить. Ёлку к Новому году, сказал, достанет.
- Ах, вон оно что...
- Ага, - смеётся Степанида.
Тут в сенях что-то завозилось.
- Папка, - соскочили дети, - Люба даже подпрыгнула, - папка пришёл, папка, что зайчик принёс, - спрашивают.
Надо же, удивилась Люба, а я и не замечаю ничего, вся в работе да в думках своих, вроде Раисин муж на след напал отца Любашиного, Люба вся в этих мыслях, вот бы папка нашёлся. А у самой тут вон чего...
Зашёл Сёма, поздоровался, дети на шее повисли, у свекрови глаза потеплели, Люба молча сидит.
- Здравствуй, Люба...
- Здравствуй, - сказала и отвернулась, - извините. Отчёт доделать надо, пойду в комнату.
- Люба, я детей возьму? Ёлки привёз Иван, сходим, выберем.
Посмотрела строго, кивнула.
- Смотри только за ними.
- Конечно.
Зашла в комнату, к стене прижалась, сердце вот-вот выскочит.
- Не прощу, не прощу, - шепчет, а у самой слёзы ручьём льются.
Вечером дети рассказывали, как с папкой ёлку выбирали, как несли домой.
- Папа сильный, - сообщила двухлетняя Надюшка.
- Да,- подтвердил Миша, - папа сильный, Надю на себя посадил и ёлку вот так, - показывает, как отец на одном плече Надюшку нёс, а на другом ёлку, - а я сам пошёл, помогал, я тоже сильный.
- Сильный, сильный, - смеётся Люба.
А потом ёлку наряжали, вчетвером. Степанида истории разные рассказывала, как маленькие бегали, какие игры были, каждую игрушку дети рассмотрели, осторожно подавали маме, та уже пристраивала куда надо. Новый год справляли тихо, по-домашнему.
Сводили детей на утренник, как пришли, курицу сварили, соленья-варенья достали, Люба салат сделала, как раньше мама делала, стол украсили, как мама до войны, нарядились, сели праздновать. Детям компотик налили, себе по красненькой, малыши уснули, уложили их, сидят разговаривают тихонечко. Степанида про жизнь городскую Любушку расспрашивает, а Люба так что-то вспомнила, да ещё и от красненькой раскраснелась, сидит старуха и любуется своей снохой.
- Вот дурак Сёмка, - думает, - красавица девка-то, выдобрилась как, а? А умная, какая, ох, дурак...
Слышат, вроде стукнул кто.
- Кого там, кто, - спрашивает Степанида, открыв в сени дверь.
- Я, мам...
- Сёма, ты что ли?
- Ну...
Сердце Любашино к горлу прыгнуло, в голову стукнуло, в пятки убежало и на место вернулось. Всё за пару секунд. Зашёл, улыбается. С Новым годом поздравил, подарки детям принёс, матери отрез на платье, а Любе... Любе тоже подарил.
- Шкатулочка, - ахнула Любаша, повернула счастливое лицо к Семёну, тот улыбался весело, - где? Как ты её? Это же как у меня...помнишь, Сём, мы её потеряли... тогда в поезде, когда ехали... Шкатулочка, мне папа привозил перед войной, смотрите, мама...
Опять слёзы вытирает Степанида. А Любаша не сдержалась, подбежала и в щёку Сёму чмокнула, а он стоит и улыбается, как блаженный. До утра просидели, Степанида спать пошла, уж о чём они там говорили, кто их разберёт. Только заметила старуха, что Люба весёлая ходит, лукавую улыбку прячет, и Сёмка каждый день после работы к ним идёт, а не к себе домой, к Людмиле то есть. А потом и вовсе вон что случилось, Людмила прибежала, окна бить Любаше, мол, мужика уводишь, мерзавка. Ей соседи все кричат, чтобы охолонилась, мужик-то Любашкин. Люба вышла, стоит в глаза смотрит.
- Что Вы здесь устроили?
- Мужика моего отдай, слышишь?
- Я вашего ничего не брала. А то что муж МОЙ законный взбрыкнул да сбежал к вам от детского крика, это уже вы с него спрашивайте, почему он вас как перевалочный пункт выбрал. Я ни при чём. Под замком никого не держу.
В это время Семён с работы шёл, за локоть Людмилу взял и домой отвёл, а вечером в свой дом, в свою семью вернулся. Судить не берусь, зачем простила, тоже не знаю, видно, любила сильно. Только зажили хорошо... без всяких скандалов да измен. А вскоре и новость хорошая, отец Любашин объявился, ему сказали, что погибли дочка с женой, он и не надеялся уже, а тут... Муж Раисин отыскал-таки. Ох, радости сколько было, словами не передать.
В гости отец приехал, назад в свой город звал, большой, важный. Любашка потом пояснила, что она в маму, маленькая и хрупкая вся была мамочка.
- Извини, пап, я здесь привыкла, дети здесь родились, муж, свекровь уже старая, за ней пригляд нужен.
- Так всех заберём, доча!
- Нет, папка, лучше в гости ездить будем.
Выдохнул Семён, думал, что уедет Люба... уедет и детей заберёт. Да, боялся. А отец Любаши не выдержал, перевёлся к ним в район, на место Раиного мужа, а того дальше в город забрали, чего молодым-то на месте сидеть, это старикам уже поближе к семье надо... Да к земле.
Степанида долгую жизнь прожила, отогрелась она около Любушки. Семён изменился очень. Совсем другим стал, будто урок какой жизненный вынес из всего. Любашу свою уважал крепко и любил. Да-да, любил, пришла к нему любовь настоящая, понял, чего чуть не лишился по глупости.
- Я ведь однажды чуть не потерял любовь-то свою, чуть-чуть оставалось, самую кромочку, - рассказывает он внукам. - Вовремя одумался, вот и держу рядом, никуда без неё. Без Любаши моей. Я тогда ходил долго, Людмиле сказал, что ухожу от неё, надоело болтаться туда-сюда, а куда идти? Примет ли Люба? Вот и ходил по улицам. Все празднуют, а я... Осмелился и пришёл... А меня и не выгнали, простили, приняли и любовью одарили, вот как бывает. Всю жизнь за это благодарен. Кто, дети, сказал такое, что любить и переживать мужики не могут? Могут. ещё как могут, и ошибки свои осознать и исправить тоже могут. Тяжело это, не скрою, на горло себе наступить, так что лучше не совершать их, ошибок-то, вот так-то. Понял, Витя?
- Деда, а я-то при чём?
- А при том... глаза у тебя вострые, как у меня по молодости, да и похож на меня шибко. Урок мой запомни, извлеки из него то, что положено, да не соверши такую же ошибку, понял?
- Да понял, понял, я вообще влюбляться и жениться не буду, зачем мне это? Глупости какие-то.
- Ага, ага, не будешь, а кто Ольге Семёновой ежа в портфель положил, а? А записки кто ей пишет и прячет дома, боится отдать?
Вот эта младшая сестра, Вера, всё ей надо знать...
© Мавридика де Монбазон)))
Нет комментариев