ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА

100 лет со дня рождения Виктора Астафьева Ви́ктор Петро́вич Аста́фьев (1 мая 1924, с. Овсянка, Красноярский край, СССР — 29 ноября 2001, Красноярск, Российская Федерация) — выдающийся советский и российский писатель. «Так хочется жить» Четверть века назад Виктор Астафьев решил не писать третью книгу романа «Прокляты и убиты». Что мы не прочитали и есть ли смысл сейчас нам вообще что-то читать Алексей Тарасов, Обозреватель Новой газеты «Бердичев был отбит у врага почти без боя, город мало пострадал. Вот под городом сожжено «тридцатьчетверок» вдоль дороги изрядно. У всех машин сорваны башни, кверху чашей лежат, полные воды. Диковинно выглядит башня с дырявым хоботом орудия. Вдоль дороги и в поле россыпью бугорки чернеются. Иные горящие танкисты в кювет заползли, надеялись в канавной воде погаситься и тут утихли: лица черные, волосья рыжие, кто вверх лицом, видно пустые глазницы — полопались глаза-то, кожа полопалась, в трещинах багровая мякоть. Мухи трупы облепили. Привыкнуть бы пора к этакому пейзажу, да что-то никак не привыкается». 1. «Прокляты и убиты». Самый мощный русский роман о войне или не самый, но столь сильного антивоенного (хотя этого слова, конечно, недостаточно, оно обедняет) эпоса, по-моему, в России не было до того, не появилось уж точно и после. Роман неоконченный. Первые две книги Виктор Астафьев написал в конце 80-х — первой половине 90-х. Третью писать не стал: 25 лет назад твердо отказался от замысла. Что делать с набросками, тогда, весной 1997-го, Астафьев еще не решил, об этом я узнаю от него позже. Цитирую по пленке от 3 декабря 1997 года (частично эта и другие записи ниже опубликованы в «Известиях» тех времен): — Да, «Веселый солдат». Это ведь были наброски третьей книги романа «Прокляты и убиты». Но сначала я вынул часть материала оттуда и написал повесть «Так хочется жить» (цитатой из нее начинается эта заметка. — А. Т.), потом, также на основе набросков к третьему тому романа, написал еще одну повесть — «Обертон». А остатки рукописи я решил под старым названием — «Веселый солдат» — дать как вариант в 13-м томе (печатавшегося тогда в Красноярске собрания сочинений в 15 томах. — А. Т.), где будут напечатаны отрывки, пьесы, сценарии — в общем, все то, что мало кому известно. А потом посмотрел-посмотрел, что-то поправил, потом еще и еще, увлекся и стал работать. И вот позавчера поставил точку в ней. Черновик сделал летом, а сейчас очень тяжело дорабатывал. Надо бы ей отлежаться подольше. Но я уже больше не могу, сил у меня нет, и мне уже не выровнять ее, как «Пастуха и пастушку». Третий день сплю по 12 часов и не высыпаюсь, вчера еще днем спал. Такой износ большой. Спина болит… Эти три повести, «Так хочется жить», «Обертон» и «Веселый солдат», избавляют меня от обязанности писать третью книгу романа. Я не буду ее писать. Мне не хватит ни здоровья, ни сил. И потом, замысел куда-то ушел, очень уж крутые виражи выписывал, а об этой страшной жизни надо все-таки рассказывать просто. И эти повести просто написаны, без всяких выкрутасов. Не буду больше браться за третью книгу, буду писать о природе и «затеси». Может, пьесу напишу — ее от меня Пушкинский театр ждет. О воздействии своей прозы на российское общество, народ Астафьев иллюзий не питал. «Делаю эту работу, и, кажется, совершенно бесполезно» — так отвечал на разговоры о писательстве как помощи этим людям и этой земле, о воспитательной функции книг. Или вот еще: «…Жизнь идет сама по себе, и люди лучше не становятся ни от книг, ни от спектаклей, ни от фильмов. Спасай их Бог, людей-то, человеков-то». И все же — о последнем романе: «Я пишу книгу о войне, чтобы показать людям и прежде всего русским, что война — это чудовищное преступление против человека и человеческой морали, пишу для того, чтобы если не обуздать, так хоть немножко утишить в человеке агрессивное начало. А Вам надо, чтобы воспевалась доблесть на войне и многотерпение, забыв при этом, что чем более наврешь про войну прошлую, тем скорее приблизишь войну будущую» (из письма 1995 года Куликовскому, публикуется с разрешения издателя). Из того, что слышал от Астафьева о ненаписанной книге, запомнилось одно из рабочих названий — «Болят старые раны», да одна из сюжетных линий — с академиком Сахаровым: — С того момента, как армия стала столь огромной и почти неконтролируемой, как изобрели оружие, против которого нет защиты (а от него нет — пусть не пудрят мозги, ничем мы не защищены от водородного оружия), человечество подписало себе смертный приговор. И ведь инстинктивно, какими-то железами, не умом даже — подкоркой оно понимает, что обречено. И боюсь, что совершенно правильно Леонтьев пророчествовал. История завершится Россией. Она погубит мир. То было сказано задолго до революции и всех потрясений. Смертельное для всей Земли оружие попало самым незрелым — нам да североамериканцам. <…> При советской власти гениальность наших соотечественников проявлялась в основном в милитаристском направлении: Королев, Ландау, Сахаров — все, кого мы славили, работали в конечном счете на войну. А нам всё приговаривали: чтоб вас защитить. Ну а если бы «не защищали»? Пожалуйста, дурак какой нажмет сейчас кнопку или второй Тунгусский метеорит упадет, и будет взрыв. И начнется ядерная бойня. Потому что ответят. Политики чрезвычайно упрощают сегодняшние противоречия — кто-то от скудоумия, как Жириновский (вот ярчайший выразитель нашего времени!), кто-то хитрит, как Сахаров, — он войдет в третью книгу романа. Создав оружие, которое сожжет планету, так и не покаялся. Такая маленькая хитрость — умереть героем, совершив преступление. (Из диктофонной записи интервью 28 апреля 1994 года.) Вот что удивительно. И тогда, почти 30 лет назад (время — как бы то ни было — надежд), и сейчас мне кажутся несправедливыми эти слова в адрес Сахарова, тем более рядом с недостойным какого-либо упоминания Жириновским; но мне казались эмоциональным перехлестом и мысли о том, что из недобитого коммунизма вырастет непременно фашизм, а ядерная война практически неотвратима. Пройдут годы, и Жириновский вдруг начнет расказывать о цунами, что смоет США (в результате применения нашего новейшего оружия), а потом, 1 марта 2018-го, президент произнесет эпохальную речь в Манеже о нашем новом оружии, в том числе сказав «Это просто фантастика» о принципиально новых сверхскоростных подводных беспилотниках неограниченной дальности с ядерными боеприпасами большой мощности. Эту фантастику, ядерную торпеду, предлагал еще Сахаров — в конце 50-х — начале 60-х: «Одним из первых, с кем я обсуждал этот проект, был контр-адмирал Ф. Фомин (в прошлом — боевой командир, кажется, Герой Советского Союза). Он был шокирован «людоедским» характером проекта и заметил в разговоре со мной, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою и что для него отвратительна сама мысль о таком массовом убийстве. Я устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал своего проекта». Это цитата из воспоминаний самого Сахарова. Это — и к вопросу о «хитрости»: он же сам так пишет о себе — еще том, начальном. И о начальном понимании своего долга — вот в такой защите родины и мира. 2. У Астафьева, писателя абсолютно искреннего и без удержи страстного — в заблуждениях тоже (впрочем, о них судить не нам), было непростое отношение к академику Сахарову, и оно, как мне кажется, в раздумьях о третьей книге (и к концу жизни) менялось. Вряд ли иным стало отношение к самому фаустианскому выбору, к союзу с дьяволом ради самореализации, но видеть расчет в сложном, но уж точно не менее искреннем пути великого современника и мыслителя? И потом. По всей исторической логике, исходя из всех воспоминаний, водородная бомба рано или поздно появилась бы в СССР и без Сахарова. А вот опыт свободомыслия без него потерял бы — без его ума, величины, морального авторитета. И это ведь совершенно другое дело, когда против системы поднимается тот, кто находился в ее сердцевине, кто и был системой, — теряя при этом все, обретенное в первой жизни. И начинает жизнь вторую. Подобных примеров во всей человеческой истории не так много, а уж в близкой нам отечественной… Ельцин в 1987–91 годах? Марина Овсянникова 14 марта? Не сравниваю масштабы — сейчас лишь о факте двух жизней: искупает ли вторая первую? Даже если «каяться не в чем», как написали Астафьеву после публикации того интервью С. Ковалев, Б. Болотовский, Б. Альтшулер, Ю. Самодуров — члены «сахаровской комиссии». Ведь есть только то, что сделано. Вот царь-бомба есть, а свободной Россия так и не стала. Хотя личный вклад Сахарова в изменение страны, как и во влияние на Запад и весь мир, переоценить невозможно. И Первый канал по-прежнему есть, хоть зомбоящик и треснул — ничего, китайским скотчем обмотают. Хорошо, другой пример — обратный Сахарову, с обратными знаками, в обратном направлении. В том же 94-м, напряженно думая над третьей книгой, Астафьев говорил: — Немцы уже в первые годы после войны стали рассказывать правду о ней. В 50-е выходят «Не убий» Рихтера, «Время жить и время умирать» Ремарка. Но Ремарк не был на этой войне, а Рихтер воевал, и я был ошеломлен этой правдой — мы не могли так писать: цензура — это одно, но помимо нее мы в любом случае будем писать с уважением, любовью к своему народу, а он написал с ненавистью к своим — к тому народу, кто стал ловить отступающих немцев в 45-м и вешать на фонарях. (Из диктофонной записи.) Сегодня стало общим местом цитировать «Ночь в Лиссабоне»; люди пишут, что вдруг при пересечении границ ощутили себя героями Ремарка. Между тем на протяжении шести десятилетий самым, наверное, популярным романом Ремарка в России были «Три товарища», только за три года (1958–60 — те же, когда академик Сахаров раздумывал о ядерной торпеде) этот роман издали восемь раз, всего за три года — более 1,3 млн экземпляров. «Ночь в Лиссабоне» — это Вторая мировая, уже все случилось. «Три товарища» — Германия 1928–29 годов, красивая, трагическая история о человеческих отношениях. Россия переносила трех камрадов в свою действительность 90-х (например, фильм А. Сурина «Цветы от победителей»), мы себя ассоциировали с ними, мы не могли им не сопереживать. Но ведь это те самые немцы, что потом будут сортировать по кучам ношеные детские сандалии в концлагерях — уже недолго оставалось. Там у всех почти случились две жизни. Уничтожает ли вторая первую? Принимались ли в оправдание Бах и Дюрер, Бетховен и Кант, Гете, готика, Манны? Учитывались ли нюансы? Впрочем, главное не это — другое: пережили ли они сами, осталось ли от них что-то, не мертвые ли они внутри после всего, что случилось? Кому нужно было их покаяние? Слов нет, они в конечном счете не помогли и не помогают, есть только то, что сделано. 3. Итак, третьей книги нет, есть три повести, вынутые из нее, в них похожие фабулы, в них — личный опыт Астафьева. Две написаны от первого лица, главный герой повести «Так хочется жить» Коляша Хахалин (он есть и в «Обертоне») тоже, несомненно, Астафьев — совпадения там во всем, сохранились черновики, где и эту повесть Астафьев начинал выстраивать от первого лица. В послевоенной житухе Хахалина и Сережи Слюсарева («Обертон») и Астафьева есть, конечно, различия, но узлы, развилки — те же. Во всех трех повестях, в ключевых первых послевоенных сценах — Украина. После окончания войны отечественной там продолжилась гражданская, «по-черному»: с УПА, ОУП, бандеровцами — националистическими организациями Украины, внесенными Минюстом РФ в список запрещенных. Несколько отрывков из «Так хочется жить», о Коляше, орфография — издательства. «…Немало симулянтов, как именовали в полку нестроевиков, признали годными к конвойной, безобидно-легкой службе, и этих-то, войной надшибленных вояк, оберегая свои шкуры, заправилы конвойного полка станут бросать на самые опасные операции. Недобитые, калеченые нестроевики погибнут уже после войны, в ковельских и других украинских лесах, ведь до пятидесятых годов растянется здешняя, от всех своих, братских, и чужих, не братских, народов скрываемая война. Совсем ли она утихла — никто и по сей день сказать не может». «Коляша еще и еще плевался, вспоминая самую брехливую на всем свете пропаганду о том, как в нищете погибали, обобранные панами, никем не призретые украинцы и белорусы. Больше всего, помнится, поразила детдомовских ребят спичка, которую угнетенные, ограбленные народы вынуждены раскалывать на четыре части, чтобы хоть как-то разводить и поддерживать огонь в печах. Ребята пробовали раскалывать спички на четыре части, но даже английские спички кололись всего лишь на две части, советские же, из города Кирова, вовсе ломались. Бедные, бедные народы западных областей Украины. Как же вы ликовали, шапки мохнатые в воздух подбрасывали, когда вас освободили и подсоединили к сияющей от счастья советской стране, где черная тарелка на промерзлой детдомовской стене, над всеми переселенческими бараками каждое утро задорными голосами извещала: «На свете есть страна такая, где нет ни рабства, ни оков, над ней, весь мир лучами озаряя, горит звезда большевиков». Первые колебания в сердце Коляши произошли, как только углубился он с войском на Украину, в земли ее, воистину тучные и родовитые. На Сумщине в беленых хатах земляной пол, скамья, прилепленная к стене, голый стол, скриня, стало быть, ящик пузатый, иконка или портрет вождя в переднем углу, увенчанный холщовым, древним рушничком, и непременная всюду медная кварта — половина медной артиллерийской гильзы с запаянной дыркой пистона на дне и с припаянной железной ручкой, часто из черной проволоки. За хатой захудалый садочек, кем-то обглоданный, два-три глиняных глечика на сгнивших палках тына да кринка с отбитым краем. И забитость, страшная забитость нуждой и страхом униженных людей, чисто и виновато улыбающихся. Двести — триста километров прошли — все то же, все то же. Покраше и побогаче сделалось в гоголевских местах — Опишне, Катильве, Миргороде, затем снова бедная опрятность и приниженность. Но местами и опрятность уступала заброшенности, сиротству, какому-то беспросветному опущению земли и душ человеческих — махнули рукой на себя украинцы, грабленные и битые советами, окончательно ограбленные и почти добитые оккупантами. Но ближе к границе пошли земли ухоженней, люди и селяне бодрей, вдоль старой границы и богатенькие даже. «Агитпункт!» — вспомнил анекдот Коляша. Это значит, когда Иван — ударник труда на небо попал, ему за одними воротами показали накрытые столы, с вином, с закусью, пляшущих голых девок, изнемогающих в истоме, музыка, цветы. У других же ворот сплошь часовые да во всю стену надпись: «Предъяви документы!» Дурак, что ли, Иван-то, не видит, что ли, где лучше. Выбрал, конечно, то помещение, то место, где бабы и вино. Но только вошел туда — его цап-царап и под темные своды уволокли да голым-то задом на раскаленную сковороду. Иван орет: «И здесь об…ка!» А ему вежливо: «То был агитпункт». «Подразделения военных молодцов, вооруженных до зубов, пустив впереди броневики, где и до танков дело доходило, оцепляли десяток деревень, «зараженных» бендеровщиной, в ночи сгоняли население в приготовленные эшелоны, да так скороспешно, что селяне зачастую и взять с собою ничего не успевали. Если при этом возникала стрельба — села попросту поджигали со всех концов и с диким ревом, как скот, сгоняли детей, женщин, стариков, иногда и мужиков на дороги, там их погружали в машины, на подводы и свозили к станции, чаше — к малоприметному полустанку. Погрузив в вагоны, первое время везли людей безо всяких остановок, при этом истинные бендеровцы отсиживались в лесах, их вожди и предводители — в европейских, даже в заморских городах. Во все времена, везде и всюду, от возбуждения и бунта больше всех страдали и поныне страдают ни в чем не повинные люди, в первую голову крестьяне. — Ты знаешь, Жора, насмотревшись на этих паскудников, я поблагодарил судьбу за то, что она не позволила мне дойти до Германии. Представляешь, как там торжествует сейчас праведный гнев? Я такой же, как все, пил бы вино, попробовал бы немку, чего и спер, чего и отобрал бы. — Ох, Коляша! Чтобы испоганиться, как ты видел, неча и за кордон ходить, — и после долгого молчания еще произнес Жора: — Пропадешь ты, однако».

Сегодня День памяти легендарной балерины Майи ПЛИСЕЦКОЙ 2 мая она скончалась в Германии после сердечного приступа. Ей было 89 лет...

Иногда я слышал такое, от чего волосы вставали дыбом. Но была одна история, которая прямо-таки прополоскала меня. Не помню, как его звали, с виду — серьёзный: щеголевато одет, дорогой портфель, чаще всего именно такие сходят с ума. Подсел ко мне: «Я вижу, ты хороший парень, давай выпьем». /почему пьяниц часто называют «хорошими парнями», ума не приложу Рюмка за рюмкой, и скоро я стал обладателем целого собрания сочинений его жизни. Он говорил о том, что он на плаву, что жена беременна, желанный контракт подписан, а с понедельника он вступает в должность, о которой мечтал последние десять лет. «Я взлетаю», — сказал мне тогда этот человек. Да, именно так: я взлетаю... И тут он схватил ещё одну рюмку, и процедив сквозь зубы: «Ты не поверишь, какие у меня мощные проекты в голове», — опрокинул её, и кинулся к выходу. Что-то во мне закричало: задержи его, пусть он выпьет ещё! Но нет, он уже был на улице. А через мгновение — визг тормозов, крики, и я увидел на пересечении двух улиц нечто бесформенно-кровавое, что ещё минуту назад было человеком. Что такого сделал этот парень, что Всевышний так жестоко его остановил? Чем он был хуже меня, пропойного пьяницы, внутри которого пустота? Почему я остался в живых, а его соскребли с асфальта? О, нет, после этого случая я не бросил пить, это произошло гораздо позже, но я понял главное: будь спокоен, не торопись никогда, не смеши Господа своими планами, не бейся с пеной у рта, вбивая свою правду в головы других. «Помни, твоя радость и смерть придут к тебе в своё, нужное время. Ты ни черта не можешь на это повлиять». Энтони Хопкинс

Большой артист с нежной душой. Юрий Богатырёв Никита Михалков называл Юрия Богатырева великим русским актером. Этот большой человек с нежной душой ребенка был словно из другого мира - ранимый, доверчивый, невероятно трогательный, чуткий и бесконечно одинокий. Актер не любил спорить и избегал конфликтов, никогда никого не осуждал и легко давал в долг. В каждом человеке Богатырев старался видеть только хорошее. Он родился в Риге в 1947 году. С ранних лет Юра был другим, не таким, как все. Вместо танков, машинок и игрушечного оружия он просил родителей покупать ему кукол. Юра никогда не участвовал в драках, но очень любил рисовать, танцевать и показывать спектакли. После школы Юра поступил в художественное училище. Во время летней практики он познакомился с актерами кукольного театра. Юноша проводил с ними все свободное время и именно тогда понял, что тоже хочет играть на сцене. В 1966 году Юра, выдержав огромный конкурс, поступил в Щукинское училище. На выпускном спектакле одаренного парня заметил начинающий режиссер Никита Михалков. Он пригласил Юру сняться в своей дипломной работе. Игра начинающего артиста так впечатлила Михалкова, что он уговорил Богатырева больше не сниматься. Никита Сергеевич уходил в армию и попросил дождаться его возвращения, пообещав роль, которая сделает актера по-настоящему знаменитым. Обещание свое режиссер сдержал. Юрий сыграл в его картине «Свой среди чужих, чужой среди своих» мужественного и принципиального чекиста. Фильм имел невероятный успех, а имя актера стало известным на всю страну. Ради роли Богатырев похудел на семь килограмм и за три дня научился великолепно держаться в седле. Удивительно, как он мог преображаться. Пусть через силу, через преодоление себя, но сыграл чекиста Шилова так, что Никита Михалков потом стал его приглашать во все проекты. Всего Юрий Георгиевич сыграл в 51 картине и более, чем в 20 театральных постановках. Он обладал уникальным даром перевоплощения и одинаково органично смотрелся в роли законченного подлеца Ромашова в приключенческой эпопее «Два капитана» и в образе Стасика из «Родни». Он был готов на что угодно, лишь бы выходить на сцену и сниматься в кино. Юрий Георгиевич не умел работать вполсилы. Часто во время спектакля ему меняли несколько рубашек. Богатырев испытывал невероятные физические и эмоциональные нагрузки. Кроме актерского таланта, Юрий Богатырев известен, как прекрасный художник. Актер увлекался живописью всю жизнь. Особенно ему удавались портреты и картины в технике точек. Рисовал свои картины Богатырёв на общей кухне. На плите варились обеды, а он располагался здесь же с кистями и красками. Мог рисовать, одновременно разговаривать с соседями, травить анекдоты. Портреты, шаржи на коллег от такой непринужденности только выигрывали: артисты вставали в очередь, чтобы Богатырёв их нарисовал. Актер оставил после себя великолепную коллекцию картин – портретов-шаржей, на которых изображены знаменитые актеры кино и театр. Богатырёв умел уловить самую суть Артиста. Свои работы художник щедро раздаривал – сейчас многие работы хранятся в коллекциях известных актеров театра и кино. «Ни в коей мере я не претендую на профессионализм, и мои рисунки могут служить, пожалуй, лишь штрихом к портрету артиста», - писал сам Юрий Богатырёв, явно преуменьшая свои таланты. Он был удивительно беспомощен в бытовых вопросах. Вернее даже не так. Он хотел растрачивать свое время только на искусство, а заниматься бытом - нет. Долго время жил в общежитии. Его устраивала собственная маленькая комната. Юрий был как не от мира сего, не слишком задавался материальными вопросами. Когда Михалков задумал снять "Несколько дней из жизни И.И. Обломова", актер очень просил, чтобы его согласовали на главную роль. Это была его роль, он чувствовал это. Но режиссер решил, что Богатырев будет более убедительным в роли Штольца. Так что мечта сыграть Обломова так и не сбылась. 1989 год актер встречал в великолепном настроении. У него было много планов, на февраль намечалось открытие первой выставки его картин. Но ночью 2 февраля 1989 года у актера случился сердечный приступ. Приехавшая бригада скорой помощи сделала укол препаратом, который оказался несовместим с успокоительным, принимаемым актером. Сердце остановилось мгновенно. Талантливый артист и человек с чистой душой ребенка ушел в вечность. Ему был 41 год… Выставка все-таки состоялась, но большинство картин потом бесследно исчезло... https://vk.com/video-170796154_456241130

Некрасивость - это невыявленность себя Хореограф испанского происхождения Лена Эрнандес преподает в России испанские танцы 25 лет и говорит, что россиянки замечательно танцуют фламенко, но научить их импровизации – «когда уже не думаешь о привлекательности, и танец – это и плач, и бунт» - очень сложно. Женщины не свободны, не уверены в своем теле. - Я имею в виду спокойную уверенность, без всякого восклицательного знака, с точкой в конце. Свободы жеста у женщины нет потому, что нет доверия к окружающим…Доверия к окружающим мало потому, что нет доверия к самой себе: к своей походке, фигуре, движениям… Один мой друг заметил, что люди меняют свою позу под чужим взглядом. Они не уверены в своем теле — в своей невербальности, что ли, — больше, чем в своей речи. Между тем человек очень телесен. Нам невдомек даже, насколько важно первое впечатление, манера двигаться. - В Испании многие конкурсы фламенко выигрывают старухи. Они танцуют с чувством судьбы, с привкусом крови во рту, у них в каждом жесте столько пережитого, что выходящая следом молодая танцовщица кажется спортсменкой. - Нулевая точка отсчета — когда вы довольны своей фактурой (рост, вес, возраст, пол, форма носа, груди, коленей и прочее). Точка ниже нуля — это недовольство и ложная надежда эту фактуру изменить. Почему ложная? — да потому что если вы, будучи недовольной полной блондинкой маленького роста, проснетесь поутру в теле высокой худощавой брюнетки, вы будете недовольны и этим. Биохимическая природа дана вам не случайно: ваша психика, жестикуляция, темперамент соответствуют вашему облику. Вы так задуманы Творцом. Ваши телесные недостатки видны окружающим тогда, когда они видны вам самим. Иными словами, если вы их считаете таковыми. Смелость быть собой — проблема очень современная. Мы отказываемся от индивидуальности только потому, что не выделяться — проще. Но если вы не самореализуетесь, не дойдете до края отпущенных вам возможностей, то ваши дети начнут восхождение с той же унылой низовой точки, а преданная родителями вершина будет их подавлять. Невозможно хорошо двигаться, если вы в глубине души уверены, что некрасивы. Некрасивость — это невыявленность себя. Отважьтесь на верность самой себе не только на словах, но и на теле.

🎨Inge Löök

ЛИТЕРАТУРНЫЙ РОСТОМЕР Литературный ростомер привлекает внимание и даёт понять, что знаменитые писатели не абстрактные фигуры, а живые люди. Подсчитать точный рост писателей XIX века сегодня почти невозможно. В то время рост многих записывали чаще всего примерно, к тому же в старинных единицах измерения (аршинах и вершках). Так Чехов был 2 аршина 9 вершков, а Пушкин 2 аршина 5 вершков. По словам же жены Толстого, в молодости он был очень высок, но на поздних фото почтенный старец таким уже не кажется. • ДОВЛАТОВ СЕРГЕЙ ДОНАТОВИЧ (1941-1990)- 196 СМ Сергей Довлатов был очень высоким, что подтверждают многочисленные фотографии с современниками. В его произведениях неоднократно отмечается, что сам герой высокий - то его называют рослым, то спрашивают рост у него самого. Согласно эмиграционным документам, рост Довлатова был 196 сантиметров. • ГОРЬКИЙ МАКСИМ (ИМЯ ПРИ РОЖДЕНИИ АЛЕКСЕЙ МАКСИМОВИЧ ПЕШКОВ) (1868-1936) – 193 СМ. Горький был сильным человеком, и сохранял свою выносливость до поздней старости, несмотря на то, что с раннего возраста страдал от туберкулёза. По воспоминаниям, Горький имел повышенную сексуальность, что также удивительно учитывая историю болезни писателя. Данные о росте Максима Алексеевича разнятся, где-то указывается рост в 185 сантиметров, где-то в 193. Судя по фотографии, на которой он снят вместе с Львом Николаевичем Толстым - Горький действительно был чуть за 190 (если принимать на веру, что Толстой 181). «Внешность его была весьма заметная: высокий, сухощавый, несколько сутулившийся; длинные плоские волосы, закинутые назад, почти до плеч, маленькие светлые усы над бритым подбородком, умные, глубокие глаза и изредка, в минуты особой приязни, очаровательная улыбка, чуть заметная. В речи его характерно выделялась буква „о“, как у многих волжан, но это „о“ звучало мягко, едва заметно, придавая речи какую-то особую самобытность и простоту, а голос был мягкий, грудной, приятный. Одевался он обычно в чёрную суконную рубашку, подпоясанную узким ремешком, и носил высокие сапоги» [Н. Телешов. Записки писателя] • ТУРГЕНЕВ ИВАН СЕРГЕЕВИЧ (1818-1883) – 192 СМ. Иван Сергеевич был крупным мужчиной, с большой головой, крепким телосложением и высоким ростом. Тургенев был человеком мягким и имел высокий голос, что вкупе с его ростом выглядело необычно и даже забавно. «Познакомился я с Тургеневым в 1872 году; ему исполнилось тогда 54 года, но выглядел он гораздо старше. У него была внешность патриархального старца; длинные седые волосы и совершенно седая борода обрамляли его лицо, окрашенное лёгким румянцем. Из-под густых бровей на вас мягко смотрели глубоко посаженные ярко-голубые глаза. Во всей его фигуре было что-то львиное. С первого взгляда он внушал почтение, но очень скоро его мягкость и очаровательная простота возвращали вам непринуждённость. Все окружающие обожали его.» [«Тургенев в доме Виардо: Воспоминания Батиста Фори», пер. Леонтьевского Н.А.] • ПАСТЕРНАК БОРИС ЛЕОНИДОВИЧ (1890-1960)- 189 СМ Борис Леонидович был высокого роста, что заметно даже по фотографиям: длинные стройные руки и ноги, вытянутое лицо и вытянутое тело. • МАЯКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ (1893 – 1930) – 189 СМ. Маяковский был в фаворе у советской власти, и его творчество было исследовано гораздо больше остальных (Горький не в счёт), как и его личность. Все с самого детства знают, что Владимир Владимирович был очень высоким и крупным. Удивительно, что в таком сильном на вид теле, вкупе с высоким ростом и грозным лицом жила ранимая и гениальная душа. «Маяковский был высокого роста, со слегка впалой грудью, с длинными руками и большими кистями, красными от холода; голова юноши была увенчана густыми тёмными волосами, стричь которые он начал много позже; с жёлтыми щеками лицо его смягчено крупным, жадным к поцелуям, варенью и табаку ртом, прикрытым большими губами; нижняя во время разговора кривилась на левую сторону. Это придавало его речи, внешне, характер издёвки и наглости. Губы Маяковского всегда были плотно сжаты…Мы, видевшие Маяковского, – счастливее тех, кто потом будет только читать его гневно-живые строки, ибо мы – слышали звуки его баса-профундо, видели рост, знали его здоровенную руку и видели молнии гениальности на его необыкновенном лице…» [Д. Бурлюк. Воспоминания] • ЧЕХОВ АНТОН ПАВЛОВИЧ (1860-1904) – 187 СМ. Данные о росте Чехова рознятся, однако все источники сходятся во мнении, что Антон Павлович был не ниже 180 сантиметров. В отпускном билете Чехова указано, что его рост был 180 сантиметров, однако некоторые источники свидетельствуют, что писатель был несколько выше - 187 сантиметров. Разное восприятие Чехова можно объяснить тем, что в последние годы жизни (Чехов много лет страдал от туберкулёза), писатель осунулся, похудел и был истощён. Ходил с тросточкой. В этой связи Антон Павлович вполне мог казаться одним - тем кто помнил его молодым, крупным человеком, а тем кто застал годы болезни - маленьким, и слабым. В ранние студенческие годы, отправляясь на мероприятия и желая быть comme il faut, Чехов не раз брал взаймы у знакомых то сюртук, то фрачную пару. В январе 1884 года, например, вернувшись из Воскресенска со свадьбы знакомого студента, он в свойственной ему манере благодарил однокурсника Савельева: «Спасибо тебе восьмиэтажное (с чердаком и погребом). Не будь твоего сюртука, я погиб бы от равнодушия женщин!!! Впрочем, ты человек женатый и не понимаешь нас, холостяков. (Вздыхаю.) <…> Ещё> раз спасибо за сюртук. Желаю, чтобы он у тебя женился и народил множество маленьких сюртучков». Оставили воспоминания об облике писателя его современники. Например, Александр Куприн: «Никто даже из самых близких людей не видал его небрежно одетым; также не любил он разных домашних вольностей вроде туфель, халатов и тужурок. В восемь — девять часов его уже можно было застать ходящим по кабинету или за письменным столом, как всегда безукоризненно изящно и скромно одетого». Как-то игравший писателя актёр Юрий Яковлев (рост которого был 187 см), примерил подлинный чеховский пиджак. Артист долго удивлялся, что одежда пришлась ему впору. • ВЕНЕДИКТ ВАСИЛЬЕВИЧ ЕРОФЕЕВ (1938-1990)- 187 СМ. Венедикт Ерофеев был высоким, и к тому-же стройным, что как известно придаёт ещё больше роста в глазах смотрящего. По воспоминаниям его жены Галины Носовой, Венедикт был ростом 187 сантиметров, однако часто говорил, что его рост 188. Видимо писателю казалось, что так он становится значительнее. • ТОЛСТОЙ ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ (1828-1910) – 181 СМ. По воспоминаниям современников Лев Толстой даже в старости был довольно силён. Говорят, что писатель занимался с гирями, и упражнялся на перекладине. Также, по свидетельствам он неплохо боролся на руках. Сам же Толстой писал, что для него физическая активность не менее важна, чем умственная. В юные годы Лев Толстой одевался щеголевато, немало тратил на модные вещи и в целом придавал огромное значение внешнему виду. Как признавался сам писатель, «я занимался своей наружностью: старался быть светским, comme il faut». К 1870-ым гг. Толстой меняет стиль великосветского аристократа на менее вычурный. Основу гардероба писателя составляли простые свободные блузы из хлопка или фланели со стоячим воротником, которые писатель носил навыпуск и перехватывал ремнем. Именно в таких рубашках Толстого запечатлели многие фотографы и художники — и впоследствии подобный тип блуз получил название «толстовка». Личный секретарь писателя Н. Гусев писал: «Одежда Толстого была всегда одинакова — блуза, подпоясанная ремнём; зимой — тёмная, летом — белая, парусиновая. <…> В одежде Толстой любил опрятность и чистоту, но не щегольство и элегантность». • ЧУКОВСКИЙ КОРНЕЙ ИВАНОВИЧ (ИМЯ ПРИ РОЖДЕНИИ НИКОЛАЙ КОРНЕЙЧУКОВ) (1882-1969) – 181 СМ. Действительно, рост у Чуковского был выше среднего и даже использовался его детьми в качестве меры длины: «Кто выше его? Нет такого! Им, его длиною, можно измерять заборы, ели, сосны, волны, людей, сараи, деревья, высь и глубь». В Советском Союзе средний рост мужчины вплоть до 1950-х годов не превышал 170 сантиметров, поэтому на фоне остальных Корней Иванович и вправду смотрелся великаном. Настоящей же проблемой для Чуковского стал поиск обуви, поскольку к высокому росту прилагался и большой размер ноги. В своих воспоминаниях Лидия Чуковская пишет, что отцу был бы в пору сапог с вывески обувного магазина, но он был один, а ноги у Корнея Ивановича, к счастью, было две. • БЛОК АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ (1880 -1921) – 181 СМ. «Александр Блок был хорошего среднего роста (не менее восьми вершков) и, стоя один в своём красивом с высоким тёмно-синим воротником сюртуке, с очень стройной талией, благодаря прекрасной осанке и, может быть, каким-нибудь ещё неуловимым чертам, вроде вьющихся „по-эллински“ волос… производил… впечатление „юного бога Аполлона“» [В. Пяст. Встречи] • АХМАТОВА АННА АНДРЕЕВНА (1889-1966) – 177 СМ. «Из поэтесс… ярче всего запомнилась Анна Ахматова. Тоненькая, высокая, стройная, с гордым поворотом маленькой головки, закутанная в цветистую шаль, Ахматова походила на гитану*… Мимо неё нельзя было пройти, не залюбовавшись ею», — вспоминала Ариадна Тыркова. *Гитана - испанская цыганка • ДОСТОЕВСКИЙ ФЁДОР МИХАЙЛОВИЧ (1821-1881) - 169 СМ Современники Достоевского оставили немало воспоминаний о его характере, привычках, внешнем облике от юности и до последних лет жизни. Собранные вместе, эти воспоминания порой поражают своей противоречивостью. Так, А.Е.Ризенкампф вспоминал, что Федор Михайлович "… был в молодости довольно кругленький, полненький, светлый блондин, с лицом округленным и слегка вздернутым носом". Но А.Я.Панаева, встречавшая Достоевского в те же годы, писала, что он "был худенький, маленький, белокурый". А доктор С.Д.Яновский запомнил его таким: «роста он был ниже среднего, кости имел широкие и в особенности широк был в плечах и в груди…». Трудно объяснить такое расхождение в восприятии одного и того же человека разными людьми. Возможно, на общее впечатление от физического облика Достоевского оказывала влияние его “несветскость“, некоторая нервозность, застенчивость, особенно в молодые годы. По многим воспоминаниям можно увидеть, что первое впечатление при встрече с Достоевским порой почти разочаровывало: внешность неброская, не аристократичная, в лице было что-то болезненное - эта особенность отмечена почти всеми мемуаристами. Противоречие между внешней “обыкновенностью“ и глубокой одухотворённостью облика Достоевского подчёркнуто в воспоминаниях Вс.Соловьева: «Передо мною был человек небольшого роста, худощавый, но довольно широкоплечий, казавшийся гораздо моложе своих пятидесяти двух лет, с негустой русою бородою, высоким лбом, у которого поредели, но не поседели мягкие, тонкие волосы, с маленькими, светлыми карими глазами, с некрасивыми и на первый взгляд простым лицом. Но это было только первое и мгновенное впечатление - это лицо сразу и навсегда запечатлевалось в памяти, оно носило на себе отпечаток исключительной, духовной жизни». Это описание согласуется и с портретными зарисовками, оставленными другими мемуаристами (А.Е.Врангелем, Н.Н.Фон-Фохтом, В.В.Тимофеевой-Починковской и др.). • ЕСЕНИН СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1895-1925) – 168 СМ. В. Чернявский в книге «Три эпохи встреч» вспоминает: «Есенина я увидел впервые 28 марта 1915 года…В зале армии и флота был большой вечер поэтов.… Говорил он о своих стихах и надеждах с особенной застенчивой, но сияющей гордостью, смотря каждому прямо в глаза, и никакой робости и угловатости деревенского паренька в нём не было. Но в произношении его слышалось настойчивое „оканье“ и нет-нет попадались непонятные, по-видимому, рязанские словечки, звучащие, казалось нам, пленительной наивностью... В нём так и золотилась юность – не то тихая, не то озорная, веющая запахом далёкой деревни, земли, запах которой показался почти спасительным. И весь облик этого неизвестного худенького чужака, ласковый и доверчивый, располагал к нему всякого, кроме заядлых снобов, с которыми ему пришлось столкнуться позднее» • ЦВЕТАЕВА МАРИНА ИВАНОВНА (1892-1941) – 163 СМ. «Моя мать, Марина Ивановна Цветаева, была невелика ростом — 163 см, с фигурой египетского мальчика — широкоплеча, узкобёдра, тонка в талии» [Марина Цветаева: «Эфрон Ариадна: Моя мать Марина...»] «Мне выпало счастье встретить и узнать Марину Цветаеву и подружиться с ней на самой заре юности, в 1918 году. Ей было тогда двадцать шесть – двадцать семь лет.…Марина Цветаева – статная, широкоплечая женщина с широко расставленными серо-зелёными глазами. Её русые волосы коротко острижены, высокий лоб спрятан под чёлку. Тёмно-синее платье не модного, да и не старомодного, а самого что ни на есть простейшего покроя, напоминающего подрясник, туго стянуто в талии широким жёлтым ремнём. Через плечо перекинута жёлтая кожаная сумка вроде офицерской полевой или охотничьего патронташа – и в этой не женской сумке умещаются и сотни папирос, и клеенчатая тетрадь со стихами..». [Воспоминания П. Антокольского. «Современники»] • ПУШКИН АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ (1799-1837) – 161 СМ. М. Погодин был лично знаком с Пушкиным и в своих воспоминаниях так описывал рост знаменитого поэта: «Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства — это был среднего роста, почти низенький человечек…». Что касается точных цифр роста Пушкина, то по данным художника Григория Чернецова, который замерил 32-летнего писателя в 1832 году, он составлял 2 аршина и 5,5 вершков. Это примерно 166,7 см. В книге журналиста, историка Ю. И. Дружникова «Пушкин. Изнанка роковой интриги» указывается немного другой рост писателя — ниже. По его данным, он был 2 аршина и 4 вершка, а это около 160 см. • ГОГОЛЬ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1809-1852) – 158 СМ. Д.К. Малиновский в статье «Нечто о Гоголе» писал: «Небольшой рост, солидный сюртук, бархатный глухой жилет, высокий галстух и длинные тёмные волосы, гладко падавшие на острый профиль". Любовь писателя к модному костюму отмечала его сестра: «Братец был большим франтом: у него всегда в чемодане было несколько сюртуков, разных цветов, и целая коллекция жилетов». Автор: Мила Загарей

Доценте В давние времена, когда я была студенткой, у нас на факультете жила кошка. Обычная такая, серая-полосатая. Звали её Доценте (женский род от "доцент" по-литовски). А как должны звать университетскую кошку? Особенно такую, которая любит присутствовать на лекциях, экзаменах и зачётах. Познакомились мы с ней в тот день, когда я пришла сдавать свой первый вступительный экзамен - историю СССР. Нервничала, конечно. Волновалась. Но когда вошла в небольшую, залитую солнцем аудиторию, увидела, что на широком подоконнике удобно устроилась кошка и как ни в чём не бывало умывается. Зрелище было настолько по-домашнему уютное, что вся нервозность куда-то испарилась, и экзамен прошёл удивительно легко и спокойно. Тем более, что и экзаменаторы были на редкость доброжелательны. Может, и на них кошка действовала умиротворяюще? Когда начался учебный год, мы увидели, что Доценте очень любит лекции, причём предпочитает, чтобы народу было как можно больше. В аудиториях стояли длинные старинные скамейки-парты, за которые садилось пять-шесть человек. Кошка обычно устраивалась между двумя студентами и дремала, слушая лектора. Те, кого она выбирала, чувствовали себя весьма польщёнными и конспектировали, не забывая время от времени почесывать её за ухом. Особенно ей почему-то полюбился предмет "Античная литература". Лекции эти бывали по субботам - пожилой профессор, который их читал, был по совместительству министром высшего и среднего специального образования Литовской ССР. А по образованию был он филологом-классиком (латынь и древнегреческий). Предмет свой любил так, что даже министерские обязанности не могли его заставить отказаться от преподавания его обожаемой латыни и античной литературы. Казалось, что он всю неделю живёт ради этих нескольких субботних часов и просто не может их дождаться. Студенты это чувствовали и ценили - лекции были необыкновенно живые и занимательные. Несмотря на субботнее утро, их почти никогда никто не пропускал. Да и сам профессор был примечательной фигурой. Высоченный, широкоплечий, с пышной гривой седых волос, всегда необыкновенно элегантный в тёмном костюме и белой рубашке, да и голос - глубокий раскатистый бас-баритон. Двести человек слушали лекцию совершенно не напрягаясь, слышно было прекрасно даже в самых дальних уголках огромной аудитории-зала. Иногда профессор увлекался и начинал декламировать латинские или греческие гекзаметры, вышагивая от окна к двери. (Шаги помогали выдерживать ритм.) При этом он свой и без того мощный голос ещё возвышал, и тогда от его декламации начинали звенеть оконные стёкла... Это кошке уже не нравилось. Как только начинались стихи, она спрыгивала со скамейки и неторопливо шествовала по проходу, гордо держа хвост трубой. Дойдя до профессора, она тёрлась об его брюки, как бы советуя прекратить этот шум, а потом, не добившись результата, так же неспешно шла к выходу. Профессор, не прекращая декламировать, приоткрывал дверь (студенты огорчённо вздыхали - лекция была интересная, но с кошкой было как-то уютнее), выпускал её и продолжал вышагивать... Присутствовала кошка и на других занятиях. Преподаватель немецкого использовал её в грамматических примерах - Die Katze sitzt am Fenster.... Молоденькая и очень увлечённая преподавательница лексики в качестве устного упражнения предлагала рассказать, что думает кошка о студентах или вообще о жизни - первокурсники забывали о своей застенчивости, и рассказы иногда получались очень забавные... Замученный преподаватель логики, указывая на четвероногую "вольнослушательницу", призывал студентов слушать его лекции так же внимательно... А иногда устраивалась она с нами и в читальне. Долгими зимними вечерами круги света от ламп ложились на столы, и в тишине только страницы шуршали, да кошка мурлыкала… Блаженное чувство мира и покоя в эти вечерние часы вспоминалось потом долгие годы... Библиотекарям кошка совершенно не мешала. Они только радовались её присутствию - для книг мыши представляют серьёзную опасность. ... Весной у Доценте родились котята. Трое серых-полосатых, а один чёрненький с белой манишкой и в белых носочках. - Такая образованная дама, - притворно сокрушались студентки, - и где это, интересно, она смогла найти себе пару? Нужен-то ей Кот Учёный, а тут был, наверное, просто себе кот... Только вот где он? Посмотреть бы на этого кавалера. Кот не заставил себя долго ждать и объявился довольно скоро. Через неделю-другую мы обнаружили его в одном из маленьких университетских двориков, где он явно решил поселиться. Черный вальяжный красавец с белой грудью сидел на возвышении и задумчиво оглядывал окрестности. Осанкой и выражением лица, то есть, простите, морды, он нам кого-то мучительно напоминал. Приглядевшись поближе, мы внезапно поняли, кого именно... Кота назвали "Профессор". © автор неизвестен

«Прогулка» — художественный фильм Алексея Учителя, снятый в 2003 году в России. Девушка и двое ее случайных спутников проходят пол-Петербурга, флиртуя, пикируясь и за полтора часа реального времени проживая любовную драму. Прогулка эта, наполненная смехом и слезами, обыденной суетой улицы и какой-то почти зловещей тайной, держит зрителя в постоянном напряжении, но разрешается совершенно неожиданно. Впрочем, финал фильма, столь же непредсказуемый, сколь и закономерный, ставит все на свои места, навсегда соединяя рассказанную историю с городом. Такого Петербурга еще не было. Это не памятник, не фантом, не призрак, не руина. Это Петербург on-line — прекрасный суетный город, в котором легко и мучительно живут молодые русские европейцы.