Д Е В Ы

Евгений Евтушенко Много слов говорил умудренных, много гладил тебя по плечу, а ты плакала, словно ребенок, что тебя полюбить не хочу. И рванулась ты к ливню и к ветру, как остаться тебя ни просил. Черный зонт то тянул тебя кверху, то, захлопавши, вбок относил. И как будто оно опустело, погруженное в забытье, это детское тонкое тело, это хрупкое тело твое. И кричали вокруг водостоки, словно криком кричал белый свет: "Мы жестоки, жестоки, жестоки, и за это пощады нам нет". Все жестоко - и крыши, и стены, и над городом неспроста телевизорные антенны, как распятия без Христа...

Когда наступит тишина, у тишины в плену налей себе стакан вина и слушай тишину. Гляди рассеянно в окно- там улицы пусты. Ты умер бы давным-давно, когда б не верил ты, что стоит пристальней взглянуть, и все увидят ту, что освещает верный путь, неяркую звезду. Что надо только слух напрячь, и мир услышит вдруг и скрипки жалобу, и плач виолончели, друг. Борис Рыжий

Евгений Евтушенко Весенней ночью думай обо мне и летней ночью думай обо мне, осенней ночью думай обо мне и зимней ночью думай обо мне. Пусть я не там с тобой, а где-то вне, такой далекий, как в другой стране,— на длинной и прохладной простыне покойся, словно в море на спине, отдавшись мягкой медленной волне, со мной, как с морем, вся наедине. Я не хочу, чтоб думала ты днем. Пусть день перевернет все кверху дном, окурит дымом и зальет вином, заставит думать о совсем ином. О чем захочешь, можешь думать днем, а ночью — только обо мне одном. Услышь сквозь паровозные свистки, сквозь ветер, тучи рвущий на куски, как надо мне, попавшему в тиски, чтоб в комнате, где стены т

Евгений Евтушенко Сплетни могут все смести, как недобрый ветер, можно все еще спасти, если им не верить. Можно все еще спасти. Мы друг другом жили. Ты меня не отпусти в руки, мне чужие. Можно все еще спасти. Как на льду все тонко. Ты любовь перекрести, будто бы ребенка. Соблазняют нас пути, скользкие, как змеи. Можно все еще спасти, если быть умнее. Равнодушием не мсти. Нас разрушит злоба. Можно все еще спасти, если живы оба.

— Как больно, милая, как странно, Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, — Как больно, милая, как странно Раздваиваться под пилой. Не зарастет на сердце рана, Прольется чистыми слезами, Не зарастет на сердце рана — Прольется пламенной смолой. — Пока жива, с тобой я буду — Душа и кровь нераздвоимы, — Пока жива, с тобой я буду — Любовь и смерть всегда вдвоем. Ты понесешь с собой повсюду — Ты понесешь с собой, любимый, — Ты понесешь с собой повсюду Родную землю, милый дом. — Но если мне укрыться нечем От жалости неисцелимой, Но если мне укрыться нечем От холода и темноты? — За расставаньем будет встреча, Не забывай меня, любимый, За расставаньем будет встреча, Вернемся о

Самуил Маршак Люди пишут, а время стирает, Все стирает, что может стереть. Но скажи,— если слух умирает, Разве должен и звук умереть? Он становится глуше и тише, Он смешаться готов с тишиной. И не слухом, а сердцем я слышу Этот смех, этот голос грудной.

Говори со мной, слышишь? Пожалуйста, говори. Как бескрылые самолеты падают в Сомали, Как в песке утопают голые корабли, Отвергнутые волнами. Как тебя накрывает его цунами, Словно к кончикам пальцев электричество подвели. Как сначала искрит, а потом нули, Как тоска безответная гонит на край земли Тех, кто давно уже поселился там. Как Господь расставляет фигурки картонные по углам, И не знает никто, сколько клеток счастливых у этой его доски: Нелюбившие любящим станут теперь близки – Чувства мелки, объятья редки, слова резки, Но расстаться – значит скользнуть из Его руки Обнаженным огромным сердцем. В безысходность. На самое ее дно. Там его еще теплым вынут и заменят на крохотно

Вероника Тушнова Биенье сердца моего, тепло доверчивого тела... Как мало взял ты из того, что я отдать тебе хотела. А есть тоска, как мёд сладка, и вянущих черёмух горечь, и ликованье птичьих сборищ, и тающие облака... Есть шорох трав неутомимый, и говор гальки у реки, картавый, не переводимый ни на какие языки. Есть медный медленный закат и светлый ливень листопада... Как ты, наверное, богат, что ничего тебе не надо!

Я так боюсь, что всех, кого люблю, утрачу вновь... Я так теперь лелею и коплю людей любовь. И если кто смеется — не боюсь: настанут дни, когда тревогу вещую мою поймут они. Ольга Фёдоровна Берггольц