Предыдущая публикация
КРЕПОСТЬ (1)
Инга считала себя такой же частью этих мест, как сухой воздух, что пах полынью, или огромные камни, сорвавшиеся со стен древней крепости, или ящерки, греющиеся на этих камнях.Она тут родилась, правда, не совсем тут, ближе к морю, но в этот маленький городок их семья переехала, когда Инга только что начала ходить, и за восемнадцать лет девушка стала плотью от плоти его.
Семья у них была чисто женская. Нет, конечно, когда-то у бабушки был муж, но Инга уже не помнила своего дедушку, он умер давно, еще до ее рождения. Был у нее и отец, и вот его-то она как раз и помнила, и очень любила. Но он мыкался тут, не мог найти работу, которая позволила бы его семье жить относительно безбедно. И он устроился вахтовиком, стал каждый месяц летать через всю страну далеко, за Урал.
Мама стала «латать дыры». После долгих лет безденежья семье требовалось все – от нового постельного белья вместо обветшавшего до пальтишка и сапожек для растущей Инги. Отцу нравилось в Сибири – он рассказывал о светлых летних ночах, имеющих оловянный отблеск, о смешных бурундуках, о том, как пружинит под ногами мох на болотах, когда он ходит собирать клюкву.
Но отец нашел не только свое место в жизни. Он отыскал еще и родственную душу. Некую Ларису, которая работала у него на «кусту» поварихой. Он не вернулся – у Ларисы была своя квартира в Саратове. А там, в Сибири, им дали номер в гостинице для вахтовиков.
Отец продолжал присылать для Инги деньги – много, наверное, большую часть своего северного заработка. Инга не хотела их трогать. Одни называют это «юношеским максимализмом», другие «той душевной чистотой», которая бывает лишь в молодости. Инга требовала отсылать переводы назад, она не хотела ничего быть связанной с этим человеком – с момента его «измены» и до конца дней. Удар оказался тем больнее, чем сильнее она была привязана к отцу – единственная дочка, привыкшая считать себя самой любимой.
Мама терялась. Переводила взгляд с Инги на бабушку. Бедная мама. Если бы Инга захотела мысленно представить ее – первое, что подала бы память – это всегда испуганный, всегда неуверенный взгляд.
— Не хочешь денег, не бери, твое право, — спокойно сказала бабушка, и сделала знак дочери, — Тоня, оставь ее.
— Я понимаю, что маме будет трудно, — Инга знала, о чем думают близкие
, — Я…я работать пойду…
— Жить можно по-разному: лучше, хуже, — сказала бабушка, — Приспособимся. Но помни о маме, у нее слабое здоровье.
Когда женщины остались наедине, бабушка велела дочери:
Ноль причин откладывать покупку
Разбейте оплату на части без переплат
Перейти на сайт
— Заведи счет на имя Инги, и клади деньги на него. Мы действительно выкрутимся как-нибудь. И у девочки совесть будет чиста – если захочет, когда-нибудь вернет отцу все до копейки. И ты сможешь спокойно смотреть в глаза Сергею. Порой мужья укоряют бывших жен, что те жируют на их алименты. Ну а если вы все когда-нибудь помиритесь, эти деньги ой, как пригодятся Инге, когда она станет взрослой.
Про вторую часть плана Инга не знала, и стоически смирилась с тем, что их маленькая семья обходится самым необходимым. Мама работала в библиотеке – она любила книги настолько, что порой притаскивала их даже с помоек. Такое в последнее время было поветрие – люди выбрасывали книги, порой свои, порой доставшиеся в наследство от старшего поколения. Всё, что угодно можно найти в интернете. Зачем захламлять дом пыльными томиками?
Мама приносила такие книжки, то нагрузив пакет, то просто прижимая к груди. Их собственная библиотека разрослась уже настолько, что часть ее перекочевала в «гостевой домик» в саду.
Но в библиотеке платили копейки, и мама по вечерам писала курсовые и дипломные работы для студентов. За каждой работой стояла конкретная цель. Вещи покупались самые дешевые, и все равно – впереди маячил длинный перечень того, без чего никак нельзя обойтись, и каждый пункт в этом плане был – мамина полубессонная ночь.
Инга привыкла не просить для себя ничего. Даже добавки за столом – слишком часто обед варили с расчетом на два-три дня. Зато девочке рано пришлось думать о том, как приспособить свои руки и голову к какому-то делу.
Сначала Инга помогала бабушке, вертелась у нее под руками. Если сравнивать семью с кораблем, что плывет по морю, именуемому Бытом, то маму никак нельзя было назвать капитаном. Она не поднялась бы выше старательного матроса. И, когда отец ушел, на капитанский мостик встала бабушка, а Инга сделалась ее правой рукой. Стоять ли у плиты, чистить ли абрикосы, подшивать шторы – Инга безропотно училась всему и делала все, хотя натура ее просила совсем другого, и усидчивость была ей чужда.
Еще когда отец жил дома, Инга поняла, счастье – это когда после раннего завтрака сорвешься из дома, и все дорожки-тропинки твои. И с небом ты можешь быть наедине, и сил внутри столько, что как досадное недоразумение воспринимаешь невозможность – раскинуть руки и полететь, чтобы качали тебе упругие потоки теплого ветра.
Это от отца получила она любовь к бродяжничеству, и он же научил дочь ему. Когда можешь весь день довольствоваться куском хлеба, захваченным из дома – лишь бы он был посыпан солью. Когда запоминаешь дорогу так, что ни за что не заблудишься, вернешься обратно, куда бы ни забрел. Когда не обращаешь внимания на усталость, на боль в ногах и можешь идти столько, сколько требуется, если дело того стоит.
А оно стоило. Инга не искала, подобно другим, красивые как на картинке, виды, не делала селфи. Не стремилась она и к каким-то любимым молодежью развлечениям. Сначала на это просто не хватало денег, а потом девушка стала чувствовать себя белой вороной среди сверстников, и даже не пыталась стать «своей в стае». Она попросту не знала и не могла обсуждать того, что знали и любили они, а то, что трогало ее, пугало, приводило в изумление или восторг – оставляло их совершенно равнодушными.
— Я знаю, кем ты хочешь стать, — как-то раз сказала ей одноклассница Варя, которая сидела с Ингой на одной парте, и отношения с которой у Инги были более доверительными, чем с другими ребятами, — Ты экскурсии водить хочешь, да?
Это случилось после того, как учительница задала им писать банальнейшее сочинение о любви к «малой Родине». Инга захлебнулась темой – ей столько хотелось всего сказать. Она была пропитана легендами насквозь – как ее волосы соленым морским воздухом. Ей хотелось рассказать сразу обо всем – и о любимом роднике, возле которого разбойник когда-то похитил девушку, а она не смирилась со своей участью и стала русалкой. И о долине, где длинные тени от скал, причудливых, точно фигуры, оживают в последний час перед заходом солнца. Скалы неподвижны, а тени колеблются, тянутся друг к другу, точно беседуют без слов, жестикулируя. И про камень, который исполняет желания, но берет за это страшную цену – тоже нельзя было не упомянуть.
— Я зачиталась, — сказала ей на другой день учительница, — Расскажи нам, я хочу, чтобы ребята тоже послушали. Своими словами расскажи. Может, добавишь что-нибудь еще…
И вместо урока русского языка класс в тот день слушал Ингу. Среди детей были те, каждое лето, а то и на новогодние каникулы ездил с родителями за границу, но сейчас они восторженно допрашивали девочку:
— А это где? А ты сама там была? Как туда проехать? А желания правда сбываются.
Вот тогда Варя и бросила, укладывая учебники в сумку:
— Ты, наверное, станешь экскурсоводом…
— Варя, — тихо сказала Инга, — Ты – гений.
Еще в старших классах школы она устроилась в музейный комплекс – тут их было черт знает сколько. Взяли ее смотрителем – это значило: подай, прими, пошла вон – за себя, за того парня, и еще за уборщицу. А потом она стала вести экскурсии – сначала в низкий сезон, когда народу мало, потом – наравне с другими, уже опытными женщинами.
А теперь у нее была своя страничка в интернете, и на авторские экскурсии, которые предлагала Инга, записывались в очередь. Она купила машину, кредит за которую ей предстояло выплачивать до «Второго пришествия» - и возила людей по тем уголкам, куда редко заглядывают гиды, разве что отчаянные любители.
В основном, ее клиентами были семьи, или молодые пары, не чуждые романтики. И многие, очень многие, в конце экскурсии, восторженные, благодаря Ингу, спрашивали:
— А в крепость вы не возите?
В крепость Инга не возила никого, хотя долгое время это был очень популярный маршрут, пока кто-то наверху не решил, что для туристов это может быть опасно – камни осыпаются, а порой и целые глыбы рушатся с крепостных стен, обваливаются своды пещер. Хорошо бы реконструкцию.
Но на реконструкцию, конечно, не было денег. И экскурсии стали полулегальными – их предлагали в рамках других маршрутов, проходивших поблизости.
Гид соблазнял:
— А давайте доплатим еще по столько-то с носа и заедем в самое необыкновенное место, какое есть в наших краях.
Но Инга никого и никогда не водила в крепость. Это была ее святыня.
Андрей ныл под ухом, что его жестоко разыграли. Он, можно сказать, едва остался жив. Обострение язвы. Когда его тем вечером прихватило, никто из домашних не подумал, что все настолько серьезно и, можно сказать, даже плохо.
Но Лиза не захотела долго смотреть на страдания мужа (Андрей лежал в позе зародыша, боялся шевельнуться, чтобы не стало больнее) и вызвала «скорую». Все полагали, что дело ограничится капельницами и стационаром «на недельку», в крайнем случае – операцией, но лучше Андрею не становилось. Обследования вроде не показывали ничего критичного, и друг-хирург взял его «на стол», скорее, руководствуясь интуицией, которая не раз выручала и будет выручать настоящих врачей. И вот там, в процессе, обнаружилось, что от умных аппаратов, оказывается, кое-что может ускользнуть, и другу с трудом удалось Андрея у смерти.
Он тяжело отходил от наркоза и еще несколько дней даже самые сильные лекарства существенно не облегчали его страданий. К нему с особенной теплотой относилась старшая медсестра. Ей же и пришла в голову идея – любой ценой дать Андрею выспаться, потому что «сон – это здоровье». Она уговорила врача добавить к назначенным препаратам еще и снотворные. Наверное, на кого-то это бы не оказало существенного эффекта, но для Андрея средство оказалось чудодейственным.
Боли существенно уменьшились, он ощутил в себе тот перелом, после которого начинается хоть и медленный, долгий, но все же путь на поправку.
И тогда же его многочисленным друзьям пришла в голову идея разыграть его жену, которую они терпеть не могли. Уж слишком Лиза была влюблена в саму себя, а что еще хуже – женившись, Андрей, которого до этого знала в городе каждая собака, стал вести гораздо более замкнутый образ жизни. Теперь уже Лиза решала – куда они пойдут, и пойдут ли вообще, кого пригласить в гости, а перед кем закрыт дверь, ну и прочее.
Когда Лиза жаловалась мужу, что ее терпеть не могут женщины, поэтому она не уживется ни в одном коллективе, за ее кокетством чувствовалось: «Они не любят меня потому, что я красивее их, и потому что ты носишь меня на руках». Но хватало и мужчин, на которых Лиза не только не производила никакого впечатления – она их раздражала. Уж слишком манерна, зациклена на себе, привыкла к тому, чтобы ей служили.
…Лиза обычно навещала мужа после того, как заканчивались часы посещений. В больнице у них с Андреем был блат, и Лиза в очередной раз демонстрировала, что она «не такая как все». Она не набивала сумку банками с горячей едой, приносила только фрукты и воду. Сидела возле постели мужа – изящная бабочка, как думала она сама, гадюка – как считали другие.
Шутка, которую задумали приятели, оказалась жестокой не только по отношению к Лизе, но и к самому Андрею. Но когда они задумывали ее, она показалась им настолько удачной, что друзья, как говорится, забили на последствия.
Без труда нашлась разбитная « подружка подружки», одного из них, которая согласилась сыграть роль… Белый халат под каким-то предлогом выпросили у той же старшей медсестры.
Один из друзей дежурил в коридоре, дожидаясь прихода Лизы, чтобы подать условный знак. А Андрей спал – свое снотворное он сегодня получил раньше времени.
И Лиза, войдя в палату, застала дивную картину. Медсестра – почти в чем мать родила – только условный белый халатик на плечах – сидела перед ее мужем в позе, которую молодая женщина сочла самой неприличной из возможных - ноги раздвинуты, демонстрируя «прелести». Медсестра держала тарелку с омлетом, набирала его в ложечку и явно собиралась кормить Андрея…
Друзья достаточно хорошо знали характер Лизы, чтобы просчитать, как она будет себя вести. Молодая женщина не завизжала, не устроила истерику, она просто бросила сумку и пулей вылетела из палаты.
Через несколько минут один из приятелей вошел, улыбаясь так, точно сцена доставила ему наслаждение.
— Упорхнула домой… Пусть хоть раз ощутит себя не королевой, а займет то место, которое она заслуживает по стервозному своему характеру.
…С тех пор Лиза не появлялась в больнице, когда Андрей звонил– бросала трубку. А когда его выписали – ему пришлось вернуться к родителям. Он надеялся – временно, рано или поздно они с Лизой все равно помирятся.
— Главное, она даже не заметила, что я спал, — сокрушался он, — Они ведь, подлецы, выбрали такую позу, что лица моего она не видела, а только эту сестричку-стриптизершу, будь она неладна. А я-то даже понятия не имел, какую авантюру эти подлецы задумали. Звоню им – они ржут аки кони:
— Скажи нам спасибо, что избавили тебя от такой змеи, по крайней мере дали передышку, отдохнешь от нее.
Леонид слушал стенания Андрея и занимался своими делами. Может быть, поэтому Андрей к нему п пришел – знал, что тут его выслушают, но не посмеются, не осудят и не засыплют советами.
***
Леонид жил отшельником, если это можно сказать о человеке, кто поселился не в пещере или в хижине, чья квартира была на верхнем этаже пятиэтажки. Двушка в «хрущевке», на краю «большого города», дальше начинался частный сектор. С балкона было видно реку.
Возле дома свернулось автобусное кольцо, был тут мини-рынок и несколько магазинов. Леонид спускался сюда за продуктами и, купив необходимое, почти сразу поднимался к себе.
Но иногда он все же гулял. То доходил до реки – старые домики тут давно уже оттеснили от набережной двух и трехэтажные особняки. И пройти к берегу можно было лишь одной дорогой – мимо глухих высоких заборов, надежно отгораживающих владения «элиты» от «черни». Леонид шел, не отдавая себе отчета в том, что гуляет по-тюремному, заложив руки за спину. И подолгу стоял у воды, даже если было ветрено и сыро, и на Волгу холодно просто смотреть.
Порой он выбирал другой маршрут и поднимался в горы. До них было рукой подать – всего-то пара улиц – и вот уже подножье одной из них. А на вершину вела асфальтированная дорога, плелась серпантином – по ней каждый день возили смену – на горе стояла телемачта, и здесь же – радиотелевизионная станция.
Серпантин намного удлинял путь, но идти напрямик не стоило, в теплое время на склонах часто попадались гадюки, только и следи, чтобы не наступить на одну из них.
Никто из друзей Леонида не жил так, как он – его считали чудаком, но соглашались, что возможно – профессия обязывает. Леонид писал книги. Те, кто знал его много лет, говорили, что раньше он был иным – романтиком с жаждой странствий, спортсменом, которому удалось достичь немалого, человеком, даже чрезмерно открытым.
И со своей Галей, Леонид познакомился во время одного из походов. Оба принадлежали к тем «безбашенным», о ком поется в старой песне:
Выверен старый компас,
Получены карты и кроки,
И выштопан на штормовке
Лавины предательский след.
Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство дороги,
Где ветер рвет горизонты
И раздувает рассвет…
Леонид привез девушку в свой город сразу после того похода, прямо с Кавказа. Они снимали комнату, потом в наследство от кого-то получили эту квартиру, которую Леонид с тех пор так и не сменил. И те несколько лет, что они с Галей прожили тут – дом их был открыт для всех, и не было вечера, чтобы не собирались друзья, и даже соседи приходили послушать песни под гитару и говорили:
— С вами, ребята, никакой Грушинки не надо…
Леонид писал тогда свою вторую книгу. Первую приняли хорошо, и это дало ему уверенность в том, что путь выбран правильно, нужно лишь идти и идти по нему, ежедневно отмеряя нужное количество шагов, то бишь, строк.
Заканчивать роман Леонид уехал к морю, и Галя, конечно, поехала с ним. Начинался уже низкий сезон, цены упали. И это позволяло надеяться, что можно будет прожить у моря несколько месяцев, с деньгами в семье пока еще было негусто.
Но в конце октября Леонид вернулся домой, чтобы похоронить Галю. Смерть молодой женщины стала трагической случайностью, но даже среди самых близких друзей никто ничего не знал доподлинно. Вроде бы Галя разбилась, упав с высоты – то ли во время экскурсии, то ли во время вылазки с мужем в горы, а может на скалы. В это можно было поверить – ребята не отличались особой осторожностью и прежде не раз позволяли себе всякие авантюрные приключения.
Хоронили Галю в закрытом гробу, и о похоронах Леонид никого не извещал – кто узнал каким-то окольным способом, тот и пришел. И сразу было заметно, что Леонид изменился разительно. Он молчал как воды в рот набрал, практически не отвечал на вопросы, пропускал мимо ушей соболезнования. И, видимо, хотел, чтобы его оставили в покое.
Что ж, горе на всех действует по-разному – некоторые идут «в люди», чтобы выплакаться на чужом плече, а некоторые не хотят обнажать кровоточащую рану в душе.
В конце концов, от Леонида отстали – дали ему возможность жить так, как он теперь хотел. А он жаждал затворничества. С той поры почти все время он проводил в квартире, не позволяя себе ничего, кроме редких прогулок. Но книги по-прежнему писал.
Правда и они изменились. Если прежде это были романы с закрученным сюжетом, где приключения героев не давали читателю лишний раз вздохнуть, то теперь Леонид, видимо, был неспособен на такое. Когда-то он увлекался биатлоном, занимал места на соревнованиях, и теперь писал повести о спорте – в стиле реализма, со знанием дела, но уже далеко не такие увлекательные.
Прежде у него была винтовка для биатлона, и отличные лыжи. Расставшись со спортом, он все это продал. Но позже снова купил ружье – дорогое охотничье. Теперь оно висело у него дома, над кроватью и было, пожалуй, самой ценной вещью в доме.
— Зачем оно тебе? — удивился как-то Андрей.
Он чаще других заходил к другу. Леонид не закрыл окончательно дверь для былых приятелей, и все знали, что к нему можно прийти, попроситься пожить на несколько дней, например, если случилась семейная ссора. И вот теперь Андрей у него чуть ли не прописался.
— Ты же все равно не ходишь на охоту. Говоришь, что не можешь никого убивать…
Леонид взглянул на друга без улыбки:
— Может быть, я об этом только говорю…Или это было раньше.
Андрей растерялся – не зная, воспринимать это как шутку или как… Что-то было во взгляде Леонида такое… До этого момента Андрей был уверен в том, что друг не способен поднять ни на кого руку. А теперь оставалось лишь поскорее оборвать неловкую паузу и перевести разговор на другое.
Впрочем, это было легко.
— Ну и как мне с Лизой помириться? – тоскливо спросил Андрей, — Она ни по телефону со мной разговаривать не желает, и дом не впускает…
Для всех ясно было: Лиза хочет, чтобы прощение у нее вымаливали, но в душе она тоже боится, что у Андрея не хватит терпения. Она ходит по грани – по ее версии Андрей должен продемонстрировать такую степень раскаяния и вымаливать прощения такими способами, чтобы это стало легендой среди общих знакомых. Но есть и обратный вариант – Андрей может плюнуть на все и найти себе другую. Тогда Лизе тоже придется начинать жизнь с чистого листа, а для нее ничего нет хуже.
— Я не понимаю, — сказал Леонид, — Чего ты переживаешь? Лиза твоя жива – это самое главное. Все остальное…
И он махнул рукой, так что Андрей осекся, и больше ничего не мог сказать.
*
У Инги в левом ухе было украшение – сережка. Почему-то одна. Маленькая рубиновая «слезка». Она была продета в мочку всегда, сколько Инга себя помнила.
Сережка была неброская, и Инга почти никогда не вспоминала о ней, за исключением одного раза – когда она лет в тринадцать решила «по-настоящему» проколоть оба уха и вдеть серьги. У девочек в этом возрасте это прямо поветрие. Почему-то в определенный момент жизни ничего так не хочется, как эти самые сережки в ушах.
— Хорошо, сходим к косметологу, — согласилась мама, когда Инга, не удержавшись, рассказала ей о своем желании, — И на день рождения я подарю тебе серьги. Золотые не смогу, конечно. Но вот серебро…
— А эту я сниму, — Инга подцепила ногтем красную капельку, — Все равно парной нет, хожу как пират, ношу в одном ухе.. Сниму…
— Нет! — вскрикнули одновременно мама и бабушка.
— Почему? — Инга подняла брови, — Я чего-то не знаю? Это какая-то семейная легенда? Сережка вам дорога как память?
Она переводила взгляд с одной женщины на другую, и чувствовалось, что близкие мнутся, не решаются ей что-то рассказать.
— Просто носи, и все, — сказала, наконец, мама.
— И считай, что это страшная сказка, — добавила бабушка.
У Инги загорелись глаза — страшные сказки она любила больше всего на свете, в детской библиотеке ею были прочитаны все томики. И гораздо больше, чем веселые истории про разных белочек и зайчиков, любила она те, где были лешие, русалки, колдуны. Когда такого начитаешься, что ночью решаешься выйти из своей комнаты в туалет, только если зажжешь свет во всей квартире.
И если какая-то мистика живет в истории их семьи, как близкие надеялись от нее что-то утаить?
— Мам?
Мать явно была более «слабым звеном». Если кто-то и проговорится, то именно она. Но Антонина лишь глаза отвела.
— Да бабушка же, — взмолилась Инга.
— Будем надеяться, что все уже все забыли, — сказала бабушка веским тоном, — Мешает тебе эта штучка? Нет? Вот и забудь про нее. И запомни, что не все вещи нужно знать.
— Но это же мое ухо!
— Просто нас когда-то угораздило оказаться не в том месте, не в тот час, — вздохнула мама.
Поймала на себе взгляд бабушки, замолчала на полуслове – и как отрезало. Больше, сколько Инга к ней ни приставала, мама ни словечка не сказала на эту тему.
И только много позже, прибегнув к недостойному приему – подслушиванию, Инга хотя бы приблизительно поняла в чем тут было дело.
Мама часто приходила к бабушке посидеть перед сном. Как ни уставала она, но поговорить, обсудить то, что произошло за день, на что-то пожаловаться, в чем-то спросить совета – это было важнее сна. Порой мама устраивалась рядом с бабушкой на краешке дивана, и шепталась с ней так долго, то тут же и засыпала.
И вот из обрывков этих шепотов-перешепотов Инга и узнала историю.
…Когда-то в той старой крепости на горе жили правители здешних мест. Подумать только – там, где сейчас только ветер гуляет по пустым улицам, где почти и домов не осталось, даже руин – уж и все камни растащили, там прежде кипела жизнь, и тысячи человек ежедневно ходили по дорогам, вымощенным камнями. Из долины наверх привозили воду. Тут была и школа, и рынок и, конечно, крепостные стены. А хозяин этих мест имел власть неограниченную. Его дом (дворцом бы назвать – но слишком уж построен он был как крепость – глухие стены, окна – только во двор) был самым большим, стоял на самом краю, над обрывом.
А внутри – это доподлинно знали – вот только никто не мог подробно рассказать об этом – были и темницы, и даже место, где совершались казни. Случалось, что те, кто прогневил хозяина, или пленники, которых он надеялся выгодно обменять, сидели тут и по двадцать лет.
С годами крепость перестала играть свою роль, у людей уж не было нужды укрываться за ее стенами. И жителей тут становилось все меньше и меньше. Это ведь своего рода испытание – каждый день карабкаться в горы – жить пусть и «вблизи неба», но наособицу от всех прочих. Экономить воду, за каждой малостью спускаться вниз, в долину. Оставались старики, те кто верен традициям, кто хочет умереть вблизи родного очага и быть похороненным на старом кладбище, рядом со своими близкими.
Настало время, когда и семья хозяина покинула свой дом. Теперь бывшие правители здешних мест жили внизу, у моря. С годами они вроде бы смешались со всеми прочими, но не затерялись среди них. Было в прежних властелинах нечто такое… Все представители рода продолжали считать себя высшей расой, теми, кому принадлежит эта земля, вместе со всеми проживающими на ней людьми.
И обязательно один из мужчин рода становился, как сказали бы в Италии, местным «доном», тем, кто неофициально, но по-настоящему правит, решает вопросы жизни и смерти. К кому идут на поклон, и кто жестоко мстит тем, кто задел его интересы.
…Они тогда приехали к морю. Инге было лет пять или шесть, и она очень любила такие вылазки, хотя домашние совершали их нечасто – всегда или работа находилась, или денег не хватало. Но несколько раз за лето, они все же садились в машину и отправлялись на целый день к морю. Чтобы вдоволь наплаваться, посидеть на берегу, насладиться полюбившимися местами, пообедать где-нибудь в кафе, побродить по магазинчикам, где продают то, чего нет у них в городке, и с наступлением темноты вернуться домой.
И матери, и бабушке этот день не мог не врезаться в память. Инга была одета в сарафанчик – светлый в голубую клетку. Она уже сильно загорела, белокурые волосы спутал ветер. Народу на пляже было меньше, чем обычно – ветер, что нес в лицо песок, отпугивал отдыхающих. Да и волны на море поднялись приличные. Но Инга носилась по кромке берега как дух. То по щиколотку забегала в воду, то отступала, чтобы волна не окатила ее с головой, то выхватывала из воды какой-нибудь особенно ярко раскрашенный камушек.
И даже мама, далекая от всякого творчества, в этот момент залюбовалась дочерью.
— Если бы здесь был сейчас какой-нибудь художник или фотограф – он бы точно восхитился — как Инга хороша! Как Инга хороша.
Она не знала, что в этот момент за ней наблюдает еще одна пара – отец и сын, что расположились неподалеку в шатре. Снять «домик» на пляже далеко не все могли себе позволить, поэтому большинство шатров пустовало. Но нынче день ветренный, и отцу с сыном было удобнее, когда их защищала от летящего песка яркая цветная ткань.
— Смотри, — сказал мальчик, указывая на Ингу.
Ему было лет двенадцать, у него был восточный тип лица, и что-то надменное читалось во всех его манерах.
Отец взглянул на девочку и вопросительно поднял брови:
— И что?
***
Ну ты же выбираешь себе, кто тебе понравился, — пояснил мальчик, — И не надо мне тут говорить, что это не так. Я уже не маленький, я знаю…
— Кто и что тебе рассказал? — спросил отец бесстрастным тоном.
— И да, про эту девушку, что выпрыгнула из окна и разбилась, я знаю тоже…
Отец потянулся, закинул руки за голову и сказал, глядя на море:
— Ну вот видишь, не всегда наши желания хорошо заканчиваются.
— Ну это у тебя, — сказал мальчик, — У меня другое дело.
Отец усмехнулся. Сын, Алик, был единственным человеком, который мог говорить с ним в таком тоне. Нет, его не воспитывали на восточный лад, когда ребенку до определенного возраста позволено все – Алик знал укорот, и умел себя вести как должно – если это требовалось. И все же страха перед отцом он не испытывал, и в глубине души был уверен, что пойдет куда дальше него. Время от времени это прорывалось.
— Она тебе что, так понравилась? — спросил Алик, — По-моему, она была совсем некрасивая.
— Много ты понимаешь…
Не то, чтобы в голосе отца чувствовалось смущение. Просто ему было неприятно вспоминать об этой истории.
— Ну хорошо, — нетерпеливо сказал Алик, — Ты выбрал ту, а я выбираю эту. Мне она понравилась.
— И что ты с ней будешь делать?
Алик пожал плечами:
— Пока ничего. Пусть живет себе. А когда она подрастет, я ее увезу к нам.
— Ты у меня прямо турок, — тон у отца был вроде бы насмешливый, но в нем чувствовалась подлинная теплота, — это они похищали себе невест.
— Невест? — удивился мальчик, — Мне кажется, чаще шла речь о рабынях.
Инга набегалась по берегу, теперь ей хотелось в море, и хотя она уже вполне прилично держалась на воде, но раз с ними не было рядом отца – бабушка заставляла внучку надеть детский надувной жилетик, который спереди застегивался на шнуровку.
Инга побежала клянчить разрешения выкупаться и что-то рассказывала бабушке, оживленно жестикулируя.
— Паша, — отец подозвал «серого человека», всегда и всюду сопровождавшего их, и сейчас тот немедленно нагнулся к хозяину, — Узнай, кто это такие… По их виду…мне кажется, они если и приехали, то не издалека.
— Да, Герман Ефимович. Узнать, и что…
— Нам бы девочку застолбить. На будущее, так сказать.
— Эту?
Павел не указал напрямую на Ингу, но сделал некое движение глазами…
— Эту.
— Я понял вас.
Алик ухмыльнулся. Он понимал, что позволил себе больше обычного, вел себя даже нагло, и был вполне уверен, что отец ему откажет. Но видно он выбрал удачный день, и у отца было хорошее настроение.
И вообще – не мешает время от времени проверить границы дозволенного.
…Бабушка и мама были в полном шоке, когда вечером к ним домой заявились Паша и накрашенная девица из косметического салона. Гоняя во рту жвачку, она пистолетом проколола Инге ухо и закрепила в нем сережку. Впрочем, девица, судя по всему, была не злой. Она болтала с девочкой, говорила, что к ней в салон приводят и двухлетних малышек, и вообще тут говорить не о чем: проколоть мочку - это раз-два – и готово. А сережка очень красивая, это камень – рубин, камень любви, и еще на нем есть крошечная такая печать, которую можно увидеть, если хорошо присмотреться.
Близкие попытались сначала возмущаться, говорить о том, что и речи быть не может…Но Паша дважды веско повторил имя, наводившее на всех страх, и намекнул, что разлад с этим человеком может кончиться плохо. В конце концов – забрать Ингу сейчас – это плевое дело, и полиция мало чем сможет помочь. Для всех девочка просто пропадет без вести, такое случается.
— Да, и если вы попытаетесь спрятать или увезти ее –это тоже не вариант. Появится кое у кого желание, вас из-под земли достанут. Да не плачьте вы, по-человечески я вас понимаю. И вот что посоветую. Никто вас сейчас трогать не будет. Живите как жили, растите девочку. Сто к одному, что все это быстро забудется – и ни про вас, ни про эту сережку никто никогда не вспомнит.
— Но зачем ее нацепили? — тут попробуй не плакать, перепуганная донельзя мама то и дело смахивала слезы ладонью.
Павел пожал плечами:
— Ну а что прикажете выбрать, если речь идет о ребенке? Колечко или браслет? Малышка растет, украшение быстро станет тесным. Кулончик какой-нибудь? Потеряет… А серьга – вещь надежная.
— Рабовладельцы тоже так считали. — вставила бабушка, и голос ее почему-то был скрипучим.
Павел внимательно посмотрел на нее.
— Что ж, вы все правильно поняли. Но еще раз говорю – я почти уверен, что все обойдется. За сим – откланиваюсь.
Вот за эту фразу смятенные родственники тогда и уцепились. Если сидеть тихо, не пытаться бороться, спорить... Если не лезть на рожон – оно, глядишь и пронесет.
И трудно было представить себе более тихую жизнь, чем вела семья в последующие годы.
Городок у них маленький, меньше тридцати тысяч людей тут живет, и от моря два десятка километров, так что даже летом здесь нет такого столпотворения как на побережье. Приезжают, в основном, те, кто интересуется историей – все-таки на картах это местечко появилось еще в шестнадцатом веке, да и настоящих древностей тут полно. Пещеры выдолбленные в горах и скалах первыми поселенцами теснятся так густо, что кое-где склоны гор напоминают соты.
Но если не ходить туда, куда возят туристов, то в остальном городок – тихий и сонный. Узкие улицы, глухие каменные заборы. За таким забором Инга и выросла.
А потом, когда уже она сама потянулась к людям, когда стала работать в музее – страшный случай как-то подзабылся, изгладился из памяти. Слишком много лет прошло. Теперь-то точно все всё забыли. И про Ингу, и про ее «красную метку».
Мать при этом все же косвенно следила за судьбой Хозяина. Знала, что несколько лет он прожил заграницей. А когда вернулся, сын его остался где-то там, доучивался в Европе. Матери известно было, что далекие предки Хозяина когда-то владели крепостью, а теперь он сам построил себе дом, перед которым старая крепость меркла. Настоящий замок на берегу моря. И бабушка говорила, что он сидит там – прости, Господи – как паук, к которому тянутся нити всего темного, мрачного, противозаконного, происходившего в их краю.
И парень этот, сын его, в конце концов вернулся. Зачем? Чего ему в тех Европах не сиделось? А вот приехал же... Вроде как отец решил постепенно вводить его в курс своих дел, передавать бразды правления.
Оставалось надеяться, что они с Ингой никогда не встретятся.
*
Обычно экскурсии проходили так. Или Инга сажала гостей в свою видавшую виды машину – на это обычно соглашались те, кто попроще, не такие взыскательные – и везла по достопримечательностям. Или ее клиенты не желали ехать ни на чем, кроме собственных иномарок, и тогда в условленном месте она садилась к ним в авто, и брала на себя роль гида.
Сегодня работа была чуть необычнее прежней. Этих ребят она должна была подхватить прямо на вокзале. Приехали они на считанные дни: спортивные соревнования, график плотный, и парни пожелали для себя именно такую программу. Сойдут с поезда – и сразу экскурсия, а уж потом в гостиницу.
А Инге что? Главное, что группа как всегда маленькая – она не брала больше четырех-пяти человек, а обычно меньше. И деньги ей уже перевели на карточку. Так что она стояла на платформе, и смотрела, как мимо медленно проплывают вагоны.
Своих «клиентов» она узнала сразу. Три молодых человека – на таких взглянешь и сразу поставишь диагноз «баскетбол», и с ними дядька постарше, даже виски уже седые.
Ребят, видимо, вдохновило, что их гид – такая юная девушка, но Инга, сдержанной улыбкой отвечая на шуточки, на попытки флирта, рассадила в машине всех так, что рядом с ней на переднем сидении оказался старший в группе.
Часть дороги предстояла скучная, через степь, порой таксисты просили пассажиров:
— Разговаривайте со мной, а то, боюсь, задремлю за рулем.
Но Инге такое не грозило. В конце концов, были степняки, и их битвы, их вожди, их курганы. Она и тут умудрялась рассказывать захватывающие истории, птичкой заливалось, и случилось, что туристы едва ли не с сожалением вздыхали, когда вдали показывалось море – ведь это означало конец рассказа.
Инга говорила, а сама мельком смотрела в зеркало на человека, сидевшего рядом с ней. Ей он чем-то напоминал слона. Может быть, это называется «римский профиль», но Инге казалось, что лоб и него так плавно, без изгибов переходит в нос, что это похоже на короткий слоновий хобот.
Инга вспомнила прошлую зиму. Ей тогда подфартило с заказом. Она как цыплят опекала туристов, прилетевшую из Питера, и они не хотели ее отпускать, попросили, чтобы она отмечала с ними новый год на одной из самых роскошных баз отдыха. Это помимо гонорара за экскурсию.
Те дни были странными.
Здесь снег идет редко-редко, бывает, что и не дождешься за всю зиму. А тогда новогодняя неделя выдалась снежной. И туристы уже не знали, какие придумать себе развлечения. Они и на коньках катались на искусственном льду, и баня была – это уж само собой, и конный клуб, а кое-кто даже вертолет заказал. Ну и, конечно, само новогоднее торжество, когда в кафе, стилизованном под русский терем, накрыли столы, и до утра там гуляли и танцевали.
А Инга тогда сбежала. Она объелась людьми, своей ролью «весь вечер на арене» - и сбежала в коттедж, где ее поселили. Один из гостей пошел за ней. Это был темноволосый мужчина средних лет. Он принес шампанское и не принес задних мыслей. Просто он был интроверт, и не хотел остаток ночи провести в толпе. А лучше сидеть в гостиной, с этой милой девушкой. Смотреть на огонь в камине, и через панорамные окна – на заснеженный, освещенный огоньками гирлянд лес, пить шампанское и разговаривать.
Егор был женат, и жалел, что сложилось так, что его Оля не смогла поехать. Её неожиданно завалили делами на работе, а путевки были уже куплены, и Оля выгнала его – отдыхать за двоих.
Егор тогда и сказал Инге.
— Я думаю, что каждый человек похож на какое-нибудь животное.
— А вы?
— На собаку, я полагаю.
С точки зрения Инги он был похож на енота – невысокого роста, изящный, с глубоко посаженными темными глазами. Но Инга промолчала из вежливости. Но вот сейчас его вспомнила. Потому что и вот сейчас - со слоном получилось уж очень точное определение.
…В этот раз она возила гостей почти до самого вечера. Показала им главный курортный городок, местную Ниццу. Поднялась вместе с ними на борт парусного корабля. Раньше его много снимали в кино, а теперь тут был бар. Они постояли на смотровых площадках, напились воды из родника, утонули в легендах и купили на память мешочки из рогожки с душистыми травами.
Финальным пунктом был ресторанчик, где подавали рыбу, которая еще утром плавала в море, и угощали местными винами. Потом Инга должна была отвезти своих гостей к порогу гостиницы.
Она не пригубили вина, а ребята напились изрядно, и им казалось, что у них уже дружба навек, и они звали Ингу прийти, поболеть за них завтра на соревнованиях.
— Можно вас попросить еще об одной услуге? — спросил старший.
Инга узнала – его звали Леонидом, и он вовсе не был тренером или каким-то сопровождающим, а просто дружил с отцом одного из ребят и приехал «за компанию».
И сейчас, когда он обратился к ней, она подняла брови, улыбаясь приветливо. Но на самом деле – ох, как не любила она этих неожиданных просьб, мало ли что взбредет в голову.
— Инга, а в крепость ты не возишь? — перебил Кирилл, после третьего бокала решивший перейти с девушкой «на ты».
— Нет, в крепость не вожу.
— А почему? — у Кирилла уже и голос поплыл, нужно было прислушиваться, чтобы разобрать слова.
— Бабушка не пускает.
Кирилл смотрел на нее с веселым изумлением.
— Опасно, — пояснила Инга, — Пещеры осыпаются, подземные лабиринты…. Не пускает и все…Так что вы хотели?
Как и она, Леонид в этот вечер практически не пил.
— Живет у вас тут некто Герман Ефимович, хозяин и владелец мест здешних, — начал Леонид неторопливо, — И, говорят, выстроил он себе такой замок, что английская королева позавидует. Как бы мне того… посмотреть на него поближе? Я понимаю про частную собственность и тому подобное. Но не подвезете вы меня в такое местечко, с которого открывается на замок этот хороший обзор. Я понимаю, что это – сверх программы, я доплачу…
***
Инга остановила машину там, где это мало кто мог бы сделать. Только тот, кто знает каждый камень и выступ в здешних краях. Дорога была узкой. Слева – крутой склон вел к морю. Здесь густо рос лес. Но при взгляде на него Инге вспоминалось болото. Зеленые пышные кроны создавали обманчивое впечатление ковра. Точно мох издали. Но на него нельзя ступить – провалишься.
Справа – поднимались отвесные скалы. На такие можно взобраться только с альпинистским снаряжением. Ни один чужак не припарковался бы здесь. Но Инга нашла небольшой выступ, поставила машину так, чтобы она не мешала тем, кто будет ехать мимо. Хотя движение тут нельзя было назвать оживленным. «В никуда» вела дорога – в небольшое село, где ни достопримечательностей, и ничего интересного для туристов.
— Здесь, — начал было Леонид.
— Я покажу вам тропинку.
И Инга вывела его к чуть заметной тропе, которая тоже круто уходила вниз, но все же давала возможность спуститься к самому морю.
— Это место очень любили дайверы, — пояснила Инга, — Раньше у них была другая дорога, нормальная. Можно было подъехать к воде на машине, у этих ребят всегда же с собой снаряжение, ну и палатки берут, всякое такое. Много груза.
А потом, когда построили замок, ту дорогу перекрыли. Даже суд был. Знаете, такой — между «народ имеет право» и «частная собственность». Собственность победила. Кое-кто попробовал наплевать. В основном, это были не те, кто тут живет, а те, кто приезжал сюда каждый год, чтобы понырять. Тут вода чистая-чистая, и кажется, что ты не плывешь, а паришь в голубом небе как ангел.
Ну вот, кто-то попробовал ездить как прежде. Выбирали правда время, когда обычно бывает тихо – раннее утро, поздний вечер. Надеялись, что их никто не засечет. Но на дороге неизменно вставали люди – охрана, вы не поверите. С настоящим оружием – автоматы или что-то вроде того – на груди. Камуфляж…Ну, и все поняли, что дело серьезно, и прекратили попытки. Осталась эта тропка. Она в стороне. Ее проложили самые упертые. Там лес почти до самого моря, можно спуститься и понырять власть. Назад правда лезть неудобно. Зато замок оттуда отлично видно.
Леонид смотрел на нее несколько секунд. Инга не могла бы сразу сказать, что она читала в этом взгляде. Благодарность – да, но явно было что-то еще.
— Спасибо вам, Инга. Все, дальше я сам…
Он протянул ей деньги, но девушка взяла из его руки лишь одну из купюр. Она всегда честно оценивала свою работу и чаевых не брала.
— А как вы будете выбираться отсюда?
— Словлю попутку.
— Тут попутки ходят раз в полчаса или в час. А то и еще реже.
Леонид пожал плечами – для него это была мелочь.
— Давайте я вас подожду, — предложила Инга, — Моя мама говорит, что Хозяин поселился таким отшельником, потому что для него не закончились девяностые.
— Нет, деточка, — мягко сказал Леонид, — Все это началось раньше, гораздо раньше. И спасибо вам за предложение, но я хотел бы остаться один. А еще больше спасибо за то, что…без вас я бы этот путь не нашел.
Он кивнул ей, прощаясь, и начал спускаться по тропе, сразу верно оценив ее. Чтобы сохранить равновесие, кое-где приходилось держаться за корни деревьев, иногда дорогу преграждали овраги, в которые приходилось спускаться, а потом карабкаться по их скользким от глины склонам. Право, надо было очень любить дайвинг, чтобы тащиться сюда. А когда подумаешь о том, что этой дорогой придется еще и подниматься… К тому же – что бы ни задумал Леонид – задерживаться не стоило. Скоро стемнеет, а тьма на юге опускается быстро, почти в одно мгнове ние.
Прошло, наверное, минут двадцать, когда перед Леонидом открылся берег. Лес расступился, и он увидел узкую полосу, покрытую крупной галькой. А еще он увидел замок. Он поднимался по правую руку, и, казалось, вырастал из моря, хотя построили его на невысокой скале. Он был выложен из камня, серого, но столь темного оттенка, что сейчас, в вечернем свете, замок казался черным.
Какой-нибудь историк, или архитектор, или искусствовед, конечно, не удержался бы и начал рассуждать о том, что замок выстроен в соответствии с традициями народа, который жил тут на протяжении веков. Ничего общего не было тут с готикой, с теми замками-дворцами, которые не смогли бы защитить своих хозяев от неприятелей, но сами по себе являлись произведениями искусства.
Нет, человек, построивший такое – прежде всего думал о своей безопасности. Глухие стены, узкие, как бойницы, окна, стены и ворота – высотой в три человеческих роста… Сколько же нужно было совершить зла, чтобы так бояться возмездия.
Леонид помнил то утро, когда пропала Галя. Он садился за компьютер рано, лучше всего работалось ему в рассветные часы, потом голова уже не была такой ясной. Галя принесла ему кофе, подошла сзади. Он увидел только ее руку с дешевым металлическим браслетом – она ставила перед ним дымящуюся чашку. Потом он ощутил прикосновение ее губ – к волосам.
Галя легко поцеловала его.
— Я на рынок, — сказала она, — Представляешь, все закончилось, даже позавтракать нечем.
…Увлеченный работой, он спохватился лишь часов в десять, когда ощутил голод. Галя к этому времени еще не вернулась.
Вспоминать о том, что последовало за этим – было невыносимо. Суматошные отчаянные поиски, и ужас в душе – с первой минуты. Почему-то он с самого начала был уверен в том, что случилось что-то очень плохое, страшно плохое, чего нельзя поправить. Галя не могла заблудиться, заболтаться с подругами (у нее тут и подруг-то не было), заглянуть в кино или пойти купаться. Стряслась беда.
…Галю нашли примерно две недели спустя, вот на таком же берегу, возле обрывистого берега, и совершенно неизвестно было, как она могла туда попасть. Она лежала на камнях – изломанная кукла, в рваной одежде – и только лицо ее смерть сделала совершенно спокойным.
Полиция, которая до этого момента честно искала молодую женщину, вдруг повела дальнейшее расследование так, слово уверена была в одной-единственной версии, и едва ли не Леонид оказывался во всем виноватым.
— Вы, наверное, поссорились, — внушал Леониду следователь, — Вот она ушла и… Когда-то говорили: «Руки на себя наложила».
Леонид смотрел на него потрясенными глазами, он даже говорить не мог – терял дар речи. Галя была самым дорогим в его жизни. Что он – без нее?
— А весьма вероятно, что просто неосторожность, — чуть отступал следователь, — Места тут красивые, ей захотелось рассмотреть что-то поближе, камни под ногами посыпались, она сорвалась…
— Вы хотите сказать, что прямо с базара, с тяжелой сумкой, никому ничего не сказав, Галя отправилась за тридевять земель любоваться видами7 И это, по-вашему, не бред?
Следователь пожал плечами:
— Ну мало ли что женщине в голову пришло…
И только позже, спрашивая сам -всех и каждого, Леонид нашел немолодого торговца, который рассказал ему – он видел, как Галю заталкивали в машину.
— Бывает у нас такое, — отводя глаза, сказал торговец, — Обычно эти женщины потом возвращаются…через какое-то время. Вам просто не повезло.
От этого же человека Леонид узнал и о всесильном хозяине здешних мест.
— В полицию с этим не ходите, бесполезно. Там у него не просто все схвачено, там его боятся до колик. Да и я, как вы понимаете, свидетелем бы не стал, жизнь, извините, дороже. Вы и так уже роете много, это привлекает внимание. Вернетесь однажды к себе домой, а там его люди. И вам скажут – или вы немедленно бросаете все и уезжаете, или вас найдут вот так же, на берегу. А может, не найдут вовсе. Сворачивайте вы это дело – против лома, как говорится, нет приема.
Леонид откуда-то знал – Галю не уби-ли. То есть, не убили в прямом смысле слова. Она улучила минуту, и то ли попыталась сбежать – но неудачно, то ли просто бросилась с высоты… Она никогда не боялась высоты, в горах других постоянно приходилось остерегать ее, приглядывать за ней. И высота же оказала ей последнее благодеяние – спасла от того, чего Галя перенести не могла.
Леонид послушался совета. Но не потому, что решил смириться, простить, забыть…Просто сейчас власть Хозяина здесь была абсолютной, броня, в которой не найдешь уязвимого места. Но если ждать, если всю жизнь положить на то, чтобы дождаться своего часа, своей минуты – одной-единственной… То этот шанс рано или поздно появится.
…Инга ждала его возле машины. Сидела на корточках, перебирала мелкие камушки. Отыскивала среди них прозрачные осколки кварца. Была у нее такая привычка.
— Поехали. — сказала она, поднимаясь, и отряхивая ладони о шорты, — Я знала, что вы выберетесь до темноты.
— Дождалась, — он был искренне удивлен.
— Ну как же я вас брошу…
И все же свет уже почти померк, и первое, что сделала Инга, сев за руль – включила фары.
*
— Мама, давай уедем отсюда, мне почему-то страшно…
Инга сама не ожидала, что у нее вырвутся эти слова. Про Хозяина она знала всю жизнь, сколько себя помнила, и не раз бывала в этих местах, вблизи его замка. Но сегодня этот чужой человек – такой странный, немного напоминавший слона – одним своим присутствием рядом взволновал ее, теперь она предчувствовала недоброе. Так звери чувствуют приближающееся землетрясение. о
Мама только что накормила Ингу жареной картошкой, налила ей чаю, и вернулась к своему вязанию.
— И куда мы уедем? — спросила она, и в голосе ее почувствовалось некое даже раздражение.
Точно она знала, и Инга должна была знать, что сидят они в западне, и некуда им отсюда рыпнуться. В семье – ни копейки лишней, и никаких родственников-знакомых, готовых приютить их у себя, нет и в помине.
Да и как бросить дом? Дом – единственное, что у них есть.
Мама прожила тут много лет, никуда не выезжая. Она боялась всего. Никогда не бывшая заграницей, она боялась загранпаспортов, чужого языка, «непонятных денег», которые непонятно сколько будут в рублях – так в первом же магазине останешься без копейки.
И свой страны мама боялась тоже – поездов с пьяными вахтовиками, самолетов, которые разбиваются, сутенеров на вокзалах, мошенников и наперсточников.
— А если я поеду к отцу? — спросила Инга, — Ведь там почти прямой поезд ходит. Только одна пересадка, в самом конце…
— Даже не думай, — вскинулась мама, — Очень ты ему нужна – у него уже есть маленькие дети в том браке – сын и дочь, вот пусть он ими и занимается.
— Я же не говорю – к нему жить, — мягко поправилась Инга, — Просто в тот город, где он. Может быть, он подскажет что-то с работой… А потом я сниму квартиру… Я уже взрослая, мама. И зря ты говоришь, что я ему не нужна. Он же все эти годы присылал мне деньги, и к дню рождения тоже, я знаю. Они у тебя на книжке лежат.
Бабушка посмотрела на маму с выражением, которое ясно говорило – видишь, я была права. И мама смешалась, отыскала зацепку:
— Нет-нет, я тебя не пущу… В поезд – одной, через всю страну…
— У меня была знакомая, — меланхолично сказала бабушка, — Она старше меня. Ребенком выжила в окопах Сталинграда. Потом окончила рыбный техникум, и ей дали направление на Сахалин. Маленького росточка такая… Черноглазая, большой бант в косе. Ехала с геологами до Владивостока. В поезде, через всю страну. На третьей полке где-то, потому что мест не хватало. А потом на катере – на остров. И работала там мастером на комбинате…
— Мама!
Мать указывала глазами, пальцами, умоляла прекратить этот разговор, не сбивать Ингу с пути истинного.
*
Инга поехала в крепость. Это было для нее своеобразным местом силы. Руины на время закрыли от туристов уже окончательно – слишком велик стал риск несчастных случаев – пещеры и подземные ходы надо было как-то укрепить, чтобы не случился неожиданный обвал.
Но не было в их краях места, куда Инга не знала бы потайных троп. Оставив машину у подножья, она стала подниматься в гору.
И город вымер. Здесь и там
Остатки башен по стенам,
Кривые улицы, кладбища,
Пещеры, рытые в скалах,
Давно безлюдные жилища,
Обломки, камни, пыль и прах,
Где взор отрады не находит;
Две-три семьи как тени бродят
Средь голых стен; но дороги
Для них родные очаги,
И храм отцов, от моха черный,
Над коим плавные круги,
Паря, чертит орел нагорный
Эти строки, написанные давно, по-настоящему оживали здесь, в этих древних стенах, хотя теперь здесь нельзя было уже встретить и «две-три семьи».
***
Один раз Инга провела здесь ночь, конечно, утаив это от близких. Не на спор, и не с молодым человеком. Просто она с детства ощущала свою причастность к древней крепости, свое родство с теми, кто жил здесь. О предках Хозяина было известно доподлинно, что они владели те самым домом, от которого остались одни руины. Но Инга знала откуда-то, что и ее пра-прадеды и пра-прабабки были родом из этих мест. Может кто-то из них был гончаром или мелким торговцем, каждый день спускался в низину, в город, открывал свою лавку. Может быть теперь от их дома не осталось даже пыли, но их души… они все еще находились здесь.
Эти люди поколение за поколением выживали здесь, где драгоценна каждая капля воды, и где так скудно растет даже трава на раскаленных от солнца камнях. Выживали, отбивались от врагов, и остались здесь после того, как семья Хозяина ушла отсюда. А значит, это место принадлежало им по праву, а не по хищному закону силы.
И Инга сказала дома, что остается ночевать у подруги, а сама – ближе к вечеру – поднялась в крепость, и облюбовала себе место – у перекрестка дорог. Сквозь брусчатку пробивались кустики сухой полыни, еще сохранилась каменная арка над одной из дорог. Рядом были две кенасы - древние храмы.. Один проще, меньше, отделанный деревом, второй больше – с тяжелыми колоннами, и дверьми, которые на памяти Инги были вечно заперты, хоть она и заглядывала в окна, стараясь понять, что внутри .
Закат превратил крепость в зрелище совершенно фантастическое. И сам он был особенным. Инге казалось, что никогда еще она не видела таких ярких красок неба – насыщенных фиолетовых, золотых и багряных цветов. Это был тот час, когда пробуждается то, что немыслимым, сказочным представало днем – все потустороннее, чье дыхание ощущается в воздухе, и что нельзя выразить словами.
…Инга просидела здесь до рассвета. Порой она уверена была, что различает еле заметные светлые тени, стремительные или проплывающие медленно. Но страха она не ощущала. Она точно ждала, что кто-то заговорит с ней или подаст знак.
Над головой были крупные, точно крупинки блестящей соли, звезды. Время от времени можно было увидеть длинный прочерк метеора. Инга вспомнила детство. Тогда ей подарили маленький телескоп «Умка», и для нее было настоящим потрясением увидеть самой, своими глазами, что Луна – это не золотистый диск, столь естественный на ночном небе и на картинах, что его . уже почти не замечаешь. Нет, Луна - это каменный шар, испещренный кратерами, и шар этот висит в черной пустоте космоса. Одно дело – читать об этом, и совсем другое – увидеть воочию.
А метеоры ей долго не удавалось засечь взглядом, хотя бабушка показывала:
— Вон, вон полетел. Да яркий какой!
Когда Инга наконец увидела «летящие звезды», ей вспомнились руки отца – как тот чиркал спичкой, прикуривая. И она подумала, что, может быть, там, в небесах, это делает Бог.
Потом у нее затекли ноги, и она поднялась. Инга думала, что каждый шаг ее будет глухо отдаваться – брусчатка же под ногами. Но она шла совершенно неслышно, как дух. Дошла до кенасы п погладила одну из колонн – это было движение, в котором она сама не отдавала себе отчета.
А потом по улочке, прошла под аркой, и вдыхая горький запах полыни, подумала, что так пахнут звезды. Она не стала спускаться в подземелья, хотя ей уже приходилось там бывать. Но она не взяла с собой фонарик – а без него боялась споткнуться на ступенях, оступиться, провалиться куда-нибудь.
Поэтому она вышла за крепостные стены, и пошла к той могиле, обелиск над которой наособицу высился на склоне горы. Инга знала, что здесь похоронена совсем юная девочка. Она умерла, будучи еще моложе, чем Инга сейчас. Девочка из богатой семьи – во время осады носила в крепость воду, Худенькой, ей удавалось проскользнуть, меж прутьев ограды, она проделывала этот путь вновь и вновь с тяжелой ношей, и сердце не выдержало. Девочка-птица…
Тогда Инга встретила рассвет рядом с могилой, но страха по-прежнему не было. Напротив, в ней крепло чувство, что она не одна.
Конечно, Инга и слова дома не сказала про свою ночную эскападу, мама схватилась бы за сердце, да и бабушка испугалась бы задним числом.
Но после этого много раз, в трудные минуты, Инга приходила сюда, чтобы вновь обрести внутренние силы и душевное равновесие.
…И сейчас она в полной тишине долго сидела на траве, у края дороги. Лишь ветер шевелил ее волосы и, время от времени, пел в узких улочках, словно далеко прозвучавший звук струны.
*
Сегодня она везла новую группу – мужа, жену и двоих детей. Семье не хотелось покупать общую экскурсию. С детьми никогда не угадаешь – вдруг их затошнит, нужно будет остановить машину. Вдруг захочется или придется вернуться?
И программу мать с отцом просили подстроить под детей, девочке было восемь лет, а мальчику пять. Чтобы не утомительно, не жарко, интересно… Чтобы было где напиться и перекусить. Инга отвезла их в Музей сказок, и долго ходила вместе со своими гостями по дорожкам парка, рассказывая не хуже завзятого экскурсовода о сказочных персонажах, пережидая, пока дети наудивляются и навосхищаются вдоволь, и будут сделаны фотографии.
Потом они перекусили в кафе, а закончить день должны были на смотровой площадке - надо же было и взрослым дать возможность полюбоваться здешней красотой.
Для Инги основное очарование было – море, всегда живое в его ярчайшем, праздничном, то голубом, то синем, то сине-зеленом переливе цветов. Но и расстилающийся внизу, тонущий в зелени южный город был очень хорош.
День был будний, а эта смотровая площадка не из самых известных, поэтому, когда они сюда подъезжали, Инга прикидывала, и не сомневалась уже, что на площадке они окажутся одни. Но в самый последний момент их подрезала машина – большой черный джип, причем подрезала так неожиданно и нагло, что дело могло кончиться плохо – Инга едва не съехала с дороги. А это была бы катастрофа – серпантин тут всюду, и склоны везде круты.
Ее обдало ледяным ужасом – не столько за себя, но чужие ведь люди в машине, дети, черт побери! Она почти никогда не ругалась с другими водителями. Не вступала в спор, и хотя почти всегда, если что-то случалось на дороге – виновата была не она, Инга проглатывала и «курицу», и «этих баб за руль нельзя пускать», и «безмозглую блун-динку». Лишь бы отвязались поскорее.
Но сейчас, когда она увидела, что джип остановился возле той самой площадки, куда направлялись и они, Инга не смогла сдержаться.
Она хлопнула дверцей и пошла к черной машине, четырьмя размашистыми шагами одолев разделявшее их расстояние.
— Вы с ума сошли? — набросилась она на парня, ступившего на землю, — Вы понимаете, что чуть нас всех не угробили.
И осеклась. Потому что амбал этот рассматривал ее без малейшего чувства вины, с легкой такой ухмылочкой, будто не человек, а ящерка ему на дороге попалась, которую он сейчас раздавит ногой.
И тогда она его узнала. Его портреты не публиковали в газетах, но в интернете она нередко встречала и упоминания о нем. И его фотографии. Слишком часто сын Хозяина попадал во всяческие истории. И обычно на машине, да. То гоняет со своими друзьями по дорогам ночного города на бешеной скорости и собьет кого-то, то его клевреты ввяжутся в спровоцированную им драку, то прогремит на весь край какая-нибудь совершенно скандальная вечеринка – оргией бы ее назвать, да ни у кого не хватает смелости.
Возмущение боролось в Инге со страхом, тем более, как оказалось – в машине Алик ехал не один (он никогда один не ездил), и две его приятеля – того же возраста и пожалуй еще более крепкого телосложения теперь стояли рядом с ним. И ухмылялись столь же недобро.
Инга вспомнила про сережку, она хотела проверить, прикрывают ли ее волосы, но не решилась – оставалось ли надеяться, что вьющиеся белокурые пряди скрыли мочки ушей.
Но надежда оказалась тщетной.
— А я тебя помню, — сказал Алик, не обращая внимание на гнев Инги. Не беря в расчет ее настроение вообще, — Это ты тогда по пляжу шлепала голыми пятками. Ты меня тоже забыть не могла – вон, до сих пор знак мой носишь.
Он оглядывал ее с видом хозяина, вернувшегося домой, и проверяющего, ничего не случилось ли с его добром.
— Ты тогда такая плюга-вка была…. Я думал: сейчас – хорошенькое, но шут его знает, что из тебя вырастет. А выросло – ничего…. Очень даже ничего-о-о….
Ее туристы стали выходить из машины, и Инге надо было бы подойти к ним, но она не могла – стояла столбом, пока сын Хозяина обходил ее, рассматривая со всех сторон.
— Где живешь?
— Какая тебе разница…
— Действительно – какая? Потому что ты сейчас поедешь с нами.
— Не поеду…
— Да кто тебя спрашивать-то будет? — ухмылка стала еще шире.
Инга знала, что кричать бесполезно – не было никого вокруг. Не этому же отцу семейства за нее вступаться. Отделают его как Тузик грелку. И все же, когда ее тащили в машину, она бросала отчаянные взгляды на растерявшуюся семью. Если только эти люди не побоятся, если расскажут…
— Вы ничего не видели, - подошел к ним один из клевретов, после того как двери джипа уже захлопнулись, поглоти Ингу, — Ясно вам?
— Но как же… как мы будем отсюда выбираться? Мы даже не знаем где находимся, — мужчина ничего не решился сказать, решилась женщина, и голос у нее дрожал, — У нас же дети…
— Попутку поймаете, не сдохнете.
С этими словами парень сел в машину. И джип рванул с места так резко, что чуть не по ногам туристам проехался – они еле успели отскочить. И еще несколько минут откашливались – такая поднялась пыль.
Взрослых настолько впечатлило пережитое, что они не сразу смогли начать говорить, хотя дети и тормошили их, пытаясь понять, что происходит.
…Уже поздно вечером в гостиницу, где остановилась семья, пришла мать Инги. Она сгорала от тревоги, и отыскала записную книжку дочери, куда Инга заносили график своих экскурсий и телефоны клиентов.
Только ей, этой плачущей женщине, но никак не полиции, решились рассказать муж с женой о том, что произошло на смотровой площадке. Но они не запомнили ни номер машины (твердили, что были в шоке, и им не до того, и на этом стояли твердо). Ни внешность не смогли описать толком – такой амбал, здоровый, в черной майке, и с ним еще друзья…
А потом смотрели в окно, как маленькая фигурка женщины, закрывшей лицо руками, уходит прочь, в ночь.
*
«Только не бросай меня в терновый куст», - это фраза всплыла в голове Инги, и это почему-то стало единственным, за что она могла держаться, как за спасательный круг.
…Они ехали уже минут десять, и Инга была стиснута на заднем сиденье между двумя громилами. Она старалась не обращать внимания на их грязные шуточки. Ей одно сейчас нужно было – выцарапать у судьбы призрачный шанс на спасенье.
— В замок меня повезешь? — коротко спросила Инга, по прежнему игнорируя друзей Алика.
— А что?
— Давно хотела там побывать.
— Дак ты чо…Не тока экскурсовод, но еще девочка по вызову? Еще не все дома у клиентов посмотрела?
— У тебя не была, это правда, вы ж туда никого не пускаете, сидите как пауки в паутине…Но выход всегда есть.
— И какой же у тебя выход есть? Я тебя уверяю – там ворота как дверь у сейфа – блоха не проскочит, не сбежишь, роднуля…
— Выход есть – в окно. У твоего папашки сбежала уж так одна. А я смерти не боюсь, ты не думай…зубами перегрызу, — она кивнула на запястье.
Что-то изменилось, почти неуловимо, но Инга это почувствовала
— Совсем ничего не боишься? — спросил Алик.
Но прежней железной уверенности, прежней насмешки уже не было в его голосе.
— Почему – ничего? — Инга говорила намеренно жестким тоном, каким в жизни не говорила никогда, — Крепости вон боюсь, там говорят, призраки толпами гуляют, на пятки друг другу наступают. У меня там подружка на спор оставалась на ночь, так чуть не поседела. А твоих прибамбасов с замком не боюсь, да.
— Алька, а что, хорошая идея, — оживился один из парней, — Там сейчас реконструкция, никого из людей нет. Давай ее засунем в одну из этих ям…посидит ночку другую, а потом заберем. Шелковая ведь будет. Это все лучше, чем эта бешеная руки себе грызть начнет или тебе горло.
Алик раздумывал минуту, а потом оживился.
— А что, давай…
Он предчувствовал необычное развлечение. Почти ничего не осталось – недоступного ему, почти всем на свете он был уже пресыщен. Но тряхнуть семейной историей – ведь его предки сажали своих врагов – а может и пленниц – в эти страшные пещеры, поступить так же, как и они – это было весьма заманчиво.
И оттуда не сбежишь – даже если есть в такой пещере маленькое окошко, оно весьма узкое, в него не пролезешь. А протиснешься на свою беду – окажешься над обрывом, там только и бросаться вниз, чтоб уж наверняка. А если эта сумасшедшая и бросится – никто никогда на Алика не подумает. Это не та старая история с отцом.
Хоть и мог Хозяин почти все, но ох, как много денег понадобилось ему, чтобы замять ту давнюю историю. А здесь – неосторожная девчонка, одна полезна в горы, разбилась – сама виновата.
Впрочем, Алик не сомневался, что девка из тех подземных ходов не выберется никогда.
Окончание в следующем посте...
Автор Татьяна Дивергент
Но Лиза не захотела долго смотреть на страдания мужа (Андрей лежал в позе зародыша, боялся шевельнуться, чтобы не стало больнее) и вызвала «скорую». Все полагали, что дело ограничится капельницами и стационаром «на недельку», в крайнем случае – операцией, но лучше Андрею не становилось. Обследования вроде не показывали ничего критичного, и друг-хирург взял его «на стол», скорее, руководствуясь интуицией, которая не раз выручала и будет выручать настоящих врачей. И вот там, в процессе, обнаружилось, что от умных аппаратов, оказывается, кое-что может ускользнуть, и другу с трудом удалось Андрея у смерти.
Он тяжело отходил от наркоза и еще несколько дней даже самые сильные лекарства существенно не облегчали его страданий. К нему с особенной теплотой относилась старшая медсестра. Ей же и пришла в голову идея – любой ценой дать Андрею выспаться, потому что «сон – это здоровье». Она уговорила врача добавить к назначенным препаратам еще и снотворные. Наверное, на кого-то это бы не оказало существенного эффекта, но для Андрея средство оказалось чудодейственным.
Боли существенно уменьшились, он ощутил в себе тот перелом, после которого начинается хоть и медленный, долгий, но все же путь на поправку.
И тогда же его многочисленным друзьям пришла в голову идея разыграть его жену, которую они терпеть не могли. Уж слишком Лиза была влюблена в саму себя, а что еще хуже – женившись, Андрей, которого до этого знала в городе каждая собака, стал вести гораздо более замкнутый образ жизни. Теперь уже Лиза решала – куда они пойдут, и пойдут ли вообще, кого пригласить в гости, а перед кем закрыт дверь, ну и прочее.
Когда Лиза жаловалась мужу, что ее терпеть не могут женщины, поэтому она не уживется ни в одном коллективе, за ее кокетством чувствовалось: «Они не любят меня потому, что я красивее их, и потому что ты носишь меня на руках». Но хватало и мужчин, на которых Лиза не только не производила никакого впечатления – она их раздражала. Уж слишком манерна, зациклена на себе, привыкла к тому, чтобы ей служили.
…Лиза обычно навещала мужа после того, как заканчивались часы посещений. В больнице у них с Андреем был блат, и Лиза в очередной раз демонстрировала, что она «не такая как все». Она не набивала сумку банками с горячей едой, приносила только фрукты и воду. Сидела возле постели мужа – изящная бабочка, как думала она сама, гадюка – как считали другие.
Шутка, которую задумали приятели, оказалась жестокой не только по отношению к Лизе, но и к самому Андрею. Но когда они задумывали ее, она показалась им настолько удачной, что друзья, как говорится, забили на последствия.
Без труда нашлась разбитная « подружка подружки», одного из них, которая согласилась сыграть роль… Белый халат под каким-то предлогом выпросили у той же старшей медсестры.
Один из друзей дежурил в коридоре, дожидаясь прихода Лизы, чтобы подать условный знак. А Андрей спал – свое снотворное он сегодня получил раньше времени.
И Лиза, войдя в палату, застала дивную картину. Медсестра – почти в чем мать родила – только условный белый халатик на плечах – сидела перед ее мужем в позе, которую молодая женщина сочла самой неприличной из возможных - ноги раздвинуты, демонстрируя «прелести». Медсестра держала тарелку с омлетом, набирала его в ложечку и явно собиралась кормить Андрея…
Друзья достаточно хорошо знали характер Лизы, чтобы просчитать, как она будет себя вести. Молодая женщина не завизжала, не устроила истерику, она просто бросила сумку и пулей вылетела из палаты.
Через несколько минут один из приятелей вошел, улыбаясь так, точно сцена доставила ему наслаждение.
— Упорхнула домой… Пусть хоть раз ощутит себя не королевой, а займет то место, которое она заслуживает по стервозному своему характеру.
…С тех пор Лиза не появлялась в больнице, когда Андрей звонил– бросала трубку. А когда его выписали – ему пришлось вернуться к родителям. Он надеялся – временно, рано или поздно они с Лизой все равно помирятся.
— Главное, она даже не заметила, что я спал, — сокрушался он, — Они ведь, подлецы, выбрали такую позу, что лица моего она не видела, а только эту сестричку-стриптизершу, будь она неладна. А я-то даже понятия не имел, какую авантюру эти подлецы задумали. Звоню им – они ржут аки кони:
— Скажи нам спасибо, что избавили тебя от такой змеи, по крайней мере дали передышку, отдохнешь от нее.
Леонид слушал стенания Андрея и занимался своими делами. Может быть, поэтому Андрей к нему п пришел – знал, что тут его выслушают, но не посмеются, не осудят и не засыплют советами.
***
Леонид жил отшельником, если это можно сказать о человеке, кто поселился не в пещере или в хижине, чья квартира была на верхнем этаже пятиэтажки. Двушка в «хрущевке», на краю «большого города», дальше начинался частный сектор. С балкона было видно реку.
Возле дома свернулось автобусное кольцо, был тут мини-рынок и несколько магазинов. Леонид спускался сюда за продуктами и, купив необходимое, почти сразу поднимался к себе.
Но иногда он все же гулял. То доходил до реки – старые домики тут давно уже оттеснили от набережной двух и трехэтажные особняки. И пройти к берегу можно было лишь одной дорогой – мимо глухих высоких заборов, надежно отгораживающих владения «элиты» от «черни». Леонид шел, не отдавая себе отчета в том, что гуляет по-тюремному, заложив руки за спину. И подолгу стоял у воды, даже если было ветрено и сыро, и на Волгу холодно просто смотреть.
Порой он выбирал другой маршрут и поднимался в горы. До них было рукой подать – всего-то пара улиц – и вот уже подножье одной из них. А на вершину вела асфальтированная дорога, плелась серпантином – по ней каждый день возили смену – на горе стояла телемачта, и здесь же – радиотелевизионная станция.
Серпантин намного удлинял путь, но идти напрямик не стоило, в теплое время на склонах часто попадались гадюки, только и следи, чтобы не наступить на одну из них.
Никто из друзей Леонида не жил так, как он – его считали чудаком, но соглашались, что возможно – профессия обязывает. Леонид писал книги. Те, кто знал его много лет, говорили, что раньше он был иным – романтиком с жаждой странствий, спортсменом, которому удалось достичь немалого, человеком, даже чрезмерно открытым.
И со своей Галей, Леонид познакомился во время одного из походов. Оба принадлежали к тем «безбашенным», о ком поется в старой песне:
Выверен старый компас,
Получены карты и кроки,
И выштопан на штормовке
Лавины предательский след.
Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство дороги,
Где ветер рвет горизонты
И раздувает рассвет…
Леонид привез девушку в свой город сразу после того похода, прямо с Кавказа. Они снимали комнату, потом в наследство от кого-то получили эту квартиру, которую Леонид с тех пор так и не сменил. И те несколько лет, что они с Галей прожили тут – дом их был открыт для всех, и не было вечера, чтобы не собирались друзья, и даже соседи приходили послушать песни под гитару и говорили:
— С вами, ребята, никакой Грушинки не надо…
Леонид писал тогда свою вторую книгу. Первую приняли хорошо, и это дало ему уверенность в том, что путь выбран правильно, нужно лишь идти и идти по нему, ежедневно отмеряя нужное количество шагов, то бишь, строк.
Заканчивать роман Леонид уехал к морю, и Галя, конечно, поехала с ним. Начинался уже низкий сезон, цены упали. И это позволяло надеяться, что можно будет прожить у моря несколько месяцев, с деньгами в семье пока еще было негусто.
Но в конце октября Леонид вернулся домой, чтобы похоронить Галю. Смерть молодой женщины стала трагической случайностью, но даже среди самых близких друзей никто ничего не знал доподлинно. Вроде бы Галя разбилась, упав с высоты – то ли во время экскурсии, то ли во время вылазки с мужем в горы, а может на скалы. В это можно было поверить – ребята не отличались особой осторожностью и прежде не раз позволяли себе всякие авантюрные приключения.
Хоронили Галю в закрытом гробу, и о похоронах Леонид никого не извещал – кто узнал каким-то окольным способом, тот и пришел. И сразу было заметно, что Леонид изменился разительно. Он молчал как воды в рот набрал, практически не отвечал на вопросы, пропускал мимо ушей соболезнования. И, видимо, хотел, чтобы его оставили в покое.
Что ж, горе на всех действует по-разному – некоторые идут «в люди», чтобы выплакаться на чужом плече, а некоторые не хотят обнажать кровоточащую рану в душе.
В конце концов, от Леонида отстали – дали ему возможность жить так, как он теперь хотел. А он жаждал затворничества. С той поры почти все время он проводил в квартире, не позволяя себе ничего, кроме редких прогулок. Но книги по-прежнему писал.
Правда и они изменились. Если прежде это были романы с закрученным сюжетом, где приключения героев не давали читателю лишний раз вздохнуть, то теперь Леонид, видимо, был неспособен на такое. Когда-то он увлекался биатлоном, занимал места на соревнованиях, и теперь писал повести о спорте – в стиле реализма, со знанием дела, но уже далеко не такие увлекательные.
Прежде у него была винтовка для биатлона, и отличные лыжи. Расставшись со спортом, он все это продал. Но позже снова купил ружье – дорогое охотничье. Теперь оно висело у него дома, над кроватью и было, пожалуй, самой ценной вещью в доме.
— Зачем оно тебе? — удивился как-то Андрей.
Он чаще других заходил к другу. Леонид не закрыл окончательно дверь для былых приятелей, и все знали, что к нему можно прийти, попроситься пожить на несколько дней, например, если случилась семейная ссора. И вот теперь Андрей у него чуть ли не прописался.
— Ты же все равно не ходишь на охоту. Говоришь, что не можешь никого убивать…
Леонид взглянул на друга без улыбки:
— Может быть, я об этом только говорю…Или это было раньше.
Андрей растерялся – не зная, воспринимать это как шутку или как… Что-то было во взгляде Леонида такое… До этого момента Андрей был уверен в том, что друг не способен поднять ни на кого руку. А теперь оставалось лишь поскорее оборвать неловкую паузу и перевести разговор на другое.
Впрочем, это было легко.
— Ну и как мне с Лизой помириться? – тоскливо спросил Андрей, — Она ни по телефону со мной разговаривать не желает, и дом не впускает…
Для всех ясно было: Лиза хочет, чтобы прощение у нее вымаливали, но в душе она тоже боится, что у Андрея не хватит терпения. Она ходит по грани – по ее версии Андрей должен продемонстрировать такую степень раскаяния и вымаливать прощения такими способами, чтобы это стало легендой среди общих знакомых. Но есть и обратный вариант – Андрей может плюнуть на все и найти себе другую. Тогда Лизе тоже придется начинать жизнь с чистого листа, а для нее ничего нет хуже.
— Я не понимаю, — сказал Леонид, — Чего ты переживаешь? Лиза твоя жива – это самое главное. Все остальное…
И он махнул рукой, так что Андрей осекся, и больше ничего не мог сказать.
*
У Инги в левом ухе было украшение – сережка. Почему-то одна. Маленькая рубиновая «слезка». Она была продета в мочку всегда, сколько Инга себя помнила.
Сережка была неброская, и Инга почти никогда не вспоминала о ней, за исключением одного раза – когда она лет в тринадцать решила «по-настоящему» проколоть оба уха и вдеть серьги. У девочек в этом возрасте это прямо поветрие. Почему-то в определенный момент жизни ничего так не хочется, как эти самые сережки в ушах.
— Хорошо, сходим к косметологу, — согласилась мама, когда Инга, не удержавшись, рассказала ей о своем желании, — И на день рождения я подарю тебе серьги. Золотые не смогу, конечно. Но вот серебро…
— А эту я сниму, — Инга подцепила ногтем красную капельку, — Все равно парной нет, хожу как пират, ношу в одном ухе.. Сниму…
— Нет! — вскрикнули одновременно мама и бабушка.
— Почему? — Инга подняла брови, — Я чего-то не знаю? Это какая-то семейная легенда? Сережка вам дорога как память?
Она переводила взгляд с одной женщины на другую, и чувствовалось, что близкие мнутся, не решаются ей что-то рассказать.
— Просто носи, и все, — сказала, наконец, мама.
— И считай, что это страшная сказка, — добавила бабушка.
У Инги загорелись глаза — страшные сказки она любила больше всего на свете, в детской библиотеке ею были прочитаны все томики. И гораздо больше, чем веселые истории про разных белочек и зайчиков, любила она те, где были лешие, русалки, колдуны. Когда такого начитаешься, что ночью решаешься выйти из своей комнаты в туалет, только если зажжешь свет во всей квартире.
И если какая-то мистика живет в истории их семьи, как близкие надеялись от нее что-то утаить?
— Мам?
Мать явно была более «слабым звеном». Если кто-то и проговорится, то именно она. Но Антонина лишь глаза отвела.
— Да бабушка же, — взмолилась Инга.
— Будем надеяться, что все уже все забыли, — сказала бабушка веским тоном, — Мешает тебе эта штучка? Нет? Вот и забудь про нее. И запомни, что не все вещи нужно знать.
— Но это же мое ухо!
— Просто нас когда-то угораздило оказаться не в том месте, не в тот час, — вздохнула мама.
Поймала на себе взгляд бабушки, замолчала на полуслове – и как отрезало. Больше, сколько Инга к ней ни приставала, мама ни словечка не сказала на эту тему.
И только много позже, прибегнув к недостойному приему – подслушиванию, Инга хотя бы приблизительно поняла в чем тут было дело.
Мама часто приходила к бабушке посидеть перед сном. Как ни уставала она, но поговорить, обсудить то, что произошло за день, на что-то пожаловаться, в чем-то спросить совета – это было важнее сна. Порой мама устраивалась рядом с бабушкой на краешке дивана, и шепталась с ней так долго, то тут же и засыпала.
И вот из обрывков этих шепотов-перешепотов Инга и узнала историю.
…Когда-то в той старой крепости на горе жили правители здешних мест. Подумать только – там, где сейчас только ветер гуляет по пустым улицам, где почти и домов не осталось, даже руин – уж и все камни растащили, там прежде кипела жизнь, и тысячи человек ежедневно ходили по дорогам, вымощенным камнями. Из долины наверх привозили воду. Тут была и школа, и рынок и, конечно, крепостные стены. А хозяин этих мест имел власть неограниченную. Его дом (дворцом бы назвать – но слишком уж построен он был как крепость – глухие стены, окна – только во двор) был самым большим, стоял на самом краю, над обрывом.
А внутри – это доподлинно знали – вот только никто не мог подробно рассказать об этом – были и темницы, и даже место, где совершались казни. Случалось, что те, кто прогневил хозяина, или пленники, которых он надеялся выгодно обменять, сидели тут и по двадцать лет.
С годами крепость перестала играть свою роль, у людей уж не было нужды укрываться за ее стенами. И жителей тут становилось все меньше и меньше. Это ведь своего рода испытание – каждый день карабкаться в горы – жить пусть и «вблизи неба», но наособицу от всех прочих. Экономить воду, за каждой малостью спускаться вниз, в долину. Оставались старики, те кто верен традициям, кто хочет умереть вблизи родного очага и быть похороненным на старом кладбище, рядом со своими близкими.
Настало время, когда и семья хозяина покинула свой дом. Теперь бывшие правители здешних мест жили внизу, у моря. С годами они вроде бы смешались со всеми прочими, но не затерялись среди них. Было в прежних властелинах нечто такое… Все представители рода продолжали считать себя высшей расой, теми, кому принадлежит эта земля, вместе со всеми проживающими на ней людьми.
И обязательно один из мужчин рода становился, как сказали бы в Италии, местным «доном», тем, кто неофициально, но по-настоящему правит, решает вопросы жизни и смерти. К кому идут на поклон, и кто жестоко мстит тем, кто задел его интересы.
…Они тогда приехали к морю. Инге было лет пять или шесть, и она очень любила такие вылазки, хотя домашние совершали их нечасто – всегда или работа находилась, или денег не хватало. Но несколько раз за лето, они все же садились в машину и отправлялись на целый день к морю. Чтобы вдоволь наплаваться, посидеть на берегу, насладиться полюбившимися местами, пообедать где-нибудь в кафе, побродить по магазинчикам, где продают то, чего нет у них в городке, и с наступлением темноты вернуться домой.
И матери, и бабушке этот день не мог не врезаться в память. Инга была одета в сарафанчик – светлый в голубую клетку. Она уже сильно загорела, белокурые волосы спутал ветер. Народу на пляже было меньше, чем обычно – ветер, что нес в лицо песок, отпугивал отдыхающих. Да и волны на море поднялись приличные. Но Инга носилась по кромке берега как дух. То по щиколотку забегала в воду, то отступала, чтобы волна не окатила ее с головой, то выхватывала из воды какой-нибудь особенно ярко раскрашенный камушек.
И даже мама, далекая от всякого творчества, в этот момент залюбовалась дочерью.
— Если бы здесь был сейчас какой-нибудь художник или фотограф – он бы точно восхитился — как Инга хороша! Как Инга хороша.
Она не знала, что в этот момент за ней наблюдает еще одна пара – отец и сын, что расположились неподалеку в шатре. Снять «домик» на пляже далеко не все могли себе позволить, поэтому большинство шатров пустовало. Но нынче день ветренный, и отцу с сыном было удобнее, когда их защищала от летящего песка яркая цветная ткань.
— Смотри, — сказал мальчик, указывая на Ингу.
Ему было лет двенадцать, у него был восточный тип лица, и что-то надменное читалось во всех его манерах.
Отец взглянул на девочку и вопросительно поднял брови:
— И что?
***
Ну ты же выбираешь себе, кто тебе понравился, — пояснил мальчик, — И не надо мне тут говорить, что это не так. Я уже не маленький, я знаю…
— Кто и что тебе рассказал? — спросил отец бесстрастным тоном.
— И да, про эту девушку, что выпрыгнула из окна и разбилась, я знаю тоже…
Отец потянулся, закинул руки за голову и сказал, глядя на море:
— Ну вот видишь, не всегда наши желания хорошо заканчиваются.
— Ну это у тебя, — сказал мальчик, — У меня другое дело.
Отец усмехнулся. Сын, Алик, был единственным человеком, который мог говорить с ним в таком тоне. Нет, его не воспитывали на восточный лад, когда ребенку до определенного возраста позволено все – Алик знал укорот, и умел себя вести как должно – если это требовалось. И все же страха перед отцом он не испытывал, и в глубине души был уверен, что пойдет куда дальше него. Время от времени это прорывалось.
— Она тебе что, так понравилась? — спросил Алик, — По-моему, она была совсем некрасивая.
— Много ты понимаешь…
Не то, чтобы в голосе отца чувствовалось смущение. Просто ему было неприятно вспоминать об этой истории.
— Ну хорошо, — нетерпеливо сказал Алик, — Ты выбрал ту, а я выбираю эту. Мне она понравилась.
— И что ты с ней будешь делать?
Алик пожал плечами:
— Пока ничего. Пусть живет себе. А когда она подрастет, я ее увезу к нам.
— Ты у меня прямо турок, — тон у отца был вроде бы насмешливый, но в нем чувствовалась подлинная теплота, — это они похищали себе невест.
— Невест? — удивился мальчик, — Мне кажется, чаще шла речь о рабынях.
Инга набегалась по берегу, теперь ей хотелось в море, и хотя она уже вполне прилично держалась на воде, но раз с ними не было рядом отца – бабушка заставляла внучку надеть детский надувной жилетик, который спереди застегивался на шнуровку.
Инга побежала клянчить разрешения выкупаться и что-то рассказывала бабушке, оживленно жестикулируя.
— Паша, — отец подозвал «серого человека», всегда и всюду сопровождавшего их, и сейчас тот немедленно нагнулся к хозяину, — Узнай, кто это такие… По их виду…мне кажется, они если и приехали, то не издалека.
— Да, Герман Ефимович. Узнать, и что…
— Нам бы девочку застолбить. На будущее, так сказать.
— Эту?
Павел не указал напрямую на Ингу, но сделал некое движение глазами…
— Эту.
— Я понял вас.
Алик ухмыльнулся. Он понимал, что позволил себе больше обычного, вел себя даже нагло, и был вполне уверен, что отец ему откажет. Но видно он выбрал удачный день, и у отца было хорошее настроение.
И вообще – не мешает время от времени проверить границы дозволенного.
…Бабушка и мама были в полном шоке, когда вечером к ним домой заявились Паша и накрашенная девица из косметического салона. Гоняя во рту жвачку, она пистолетом проколола Инге ухо и закрепила в нем сережку. Впрочем, девица, судя по всему, была не злой. Она болтала с девочкой, говорила, что к ней в салон приводят и двухлетних малышек, и вообще тут говорить не о чем: проколоть мочку - это раз-два – и готово. А сережка очень красивая, это камень – рубин, камень любви, и еще на нем есть крошечная такая печать, которую можно увидеть, если хорошо присмотреться.
Близкие попытались сначала возмущаться, говорить о том, что и речи быть не может…Но Паша дважды веско повторил имя, наводившее на всех страх, и намекнул, что разлад с этим человеком может кончиться плохо. В конце концов – забрать Ингу сейчас – это плевое дело, и полиция мало чем сможет помочь. Для всех девочка просто пропадет без вести, такое случается.
— Да, и если вы попытаетесь спрятать или увезти ее –это тоже не вариант. Появится кое у кого желание, вас из-под земли достанут. Да не плачьте вы, по-человечески я вас понимаю. И вот что посоветую. Никто вас сейчас трогать не будет. Живите как жили, растите девочку. Сто к одному, что все это быстро забудется – и ни про вас, ни про эту сережку никто никогда не вспомнит.
— Но зачем ее нацепили? — тут попробуй не плакать, перепуганная донельзя мама то и дело смахивала слезы ладонью.
Павел пожал плечами:
— Ну а что прикажете выбрать, если речь идет о ребенке? Колечко или браслет? Малышка растет, украшение быстро станет тесным. Кулончик какой-нибудь? Потеряет… А серьга – вещь надежная.
— Рабовладельцы тоже так считали. — вставила бабушка, и голос ее почему-то был скрипучим.
Павел внимательно посмотрел на нее.
— Что ж, вы все правильно поняли. Но еще раз говорю – я почти уверен, что все обойдется. За сим – откланиваюсь.
Вот за эту фразу смятенные родственники тогда и уцепились. Если сидеть тихо, не пытаться бороться, спорить... Если не лезть на рожон – оно, глядишь и пронесет.
И трудно было представить себе более тихую жизнь, чем вела семья в последующие годы.
Городок у них маленький, меньше тридцати тысяч людей тут живет, и от моря два десятка километров, так что даже летом здесь нет такого столпотворения как на побережье. Приезжают, в основном, те, кто интересуется историей – все-таки на картах это местечко появилось еще в шестнадцатом веке, да и настоящих древностей тут полно. Пещеры выдолбленные в горах и скалах первыми поселенцами теснятся так густо, что кое-где склоны гор напоминают соты.
Но если не ходить туда, куда возят туристов, то в остальном городок – тихий и сонный. Узкие улицы, глухие каменные заборы. За таким забором Инга и выросла.
А потом, когда уже она сама потянулась к людям, когда стала работать в музее – страшный случай как-то подзабылся, изгладился из памяти. Слишком много лет прошло. Теперь-то точно все всё забыли. И про Ингу, и про ее «красную метку».
Мать при этом все же косвенно следила за судьбой Хозяина. Знала, что несколько лет он прожил заграницей. А когда вернулся, сын его остался где-то там, доучивался в Европе. Матери известно было, что далекие предки Хозяина когда-то владели крепостью, а теперь он сам построил себе дом, перед которым старая крепость меркла. Настоящий замок на берегу моря. И бабушка говорила, что он сидит там – прости, Господи – как паук, к которому тянутся нити всего темного, мрачного, противозаконного, происходившего в их краю.
И парень этот, сын его, в конце концов вернулся. Зачем? Чего ему в тех Европах не сиделось? А вот приехал же... Вроде как отец решил постепенно вводить его в курс своих дел, передавать бразды правления.
Оставалось надеяться, что они с Ингой никогда не встретятся.
*
Обычно экскурсии проходили так. Или Инга сажала гостей в свою видавшую виды машину – на это обычно соглашались те, кто попроще, не такие взыскательные – и везла по достопримечательностям. Или ее клиенты не желали ехать ни на чем, кроме собственных иномарок, и тогда в условленном месте она садилась к ним в авто, и брала на себя роль гида.
Сегодня работа была чуть необычнее прежней. Этих ребят она должна была подхватить прямо на вокзале. Приехали они на считанные дни: спортивные соревнования, график плотный, и парни пожелали для себя именно такую программу. Сойдут с поезда – и сразу экскурсия, а уж потом в гостиницу.
А Инге что? Главное, что группа как всегда маленькая – она не брала больше четырех-пяти человек, а обычно меньше. И деньги ей уже перевели на карточку. Так что она стояла на платформе, и смотрела, как мимо медленно проплывают вагоны.
Своих «клиентов» она узнала сразу. Три молодых человека – на таких взглянешь и сразу поставишь диагноз «баскетбол», и с ними дядька постарше, даже виски уже седые.
Ребят, видимо, вдохновило, что их гид – такая юная девушка, но Инга, сдержанной улыбкой отвечая на шуточки, на попытки флирта, рассадила в машине всех так, что рядом с ней на переднем сидении оказался старший в группе.
Часть дороги предстояла скучная, через степь, порой таксисты просили пассажиров:
— Разговаривайте со мной, а то, боюсь, задремлю за рулем.
Но Инге такое не грозило. В конце концов, были степняки, и их битвы, их вожди, их курганы. Она и тут умудрялась рассказывать захватывающие истории, птичкой заливалось, и случилось, что туристы едва ли не с сожалением вздыхали, когда вдали показывалось море – ведь это означало конец рассказа.
Инга говорила, а сама мельком смотрела в зеркало на человека, сидевшего рядом с ней. Ей он чем-то напоминал слона. Может быть, это называется «римский профиль», но Инге казалось, что лоб и него так плавно, без изгибов переходит в нос, что это похоже на короткий слоновий хобот.
Инга вспомнила прошлую зиму. Ей тогда подфартило с заказом. Она как цыплят опекала туристов, прилетевшую из Питера, и они не хотели ее отпускать, попросили, чтобы она отмечала с ними новый год на одной из самых роскошных баз отдыха. Это помимо гонорара за экскурсию.
Те дни были странными.
Здесь снег идет редко-редко, бывает, что и не дождешься за всю зиму. А тогда новогодняя неделя выдалась снежной. И туристы уже не знали, какие придумать себе развлечения. Они и на коньках катались на искусственном льду, и баня была – это уж само собой, и конный клуб, а кое-кто даже вертолет заказал. Ну и, конечно, само новогоднее торжество, когда в кафе, стилизованном под русский терем, накрыли столы, и до утра там гуляли и танцевали.
А Инга тогда сбежала. Она объелась людьми, своей ролью «весь вечер на арене» - и сбежала в коттедж, где ее поселили. Один из гостей пошел за ней. Это был темноволосый мужчина средних лет. Он принес шампанское и не принес задних мыслей. Просто он был интроверт, и не хотел остаток ночи провести в толпе. А лучше сидеть в гостиной, с этой милой девушкой. Смотреть на огонь в камине, и через панорамные окна – на заснеженный, освещенный огоньками гирлянд лес, пить шампанское и разговаривать.
Егор был женат, и жалел, что сложилось так, что его Оля не смогла поехать. Её неожиданно завалили делами на работе, а путевки были уже куплены, и Оля выгнала его – отдыхать за двоих.
Егор тогда и сказал Инге.
— Я думаю, что каждый человек похож на какое-нибудь животное.
— А вы?
— На собаку, я полагаю.
С точки зрения Инги он был похож на енота – невысокого роста, изящный, с глубоко посаженными темными глазами. Но Инга промолчала из вежливости. Но вот сейчас его вспомнила. Потому что и вот сейчас - со слоном получилось уж очень точное определение.
…В этот раз она возила гостей почти до самого вечера. Показала им главный курортный городок, местную Ниццу. Поднялась вместе с ними на борт парусного корабля. Раньше его много снимали в кино, а теперь тут был бар. Они постояли на смотровых площадках, напились воды из родника, утонули в легендах и купили на память мешочки из рогожки с душистыми травами.
Финальным пунктом был ресторанчик, где подавали рыбу, которая еще утром плавала в море, и угощали местными винами. Потом Инга должна была отвезти своих гостей к порогу гостиницы.
Она не пригубили вина, а ребята напились изрядно, и им казалось, что у них уже дружба навек, и они звали Ингу прийти, поболеть за них завтра на соревнованиях.
— Можно вас попросить еще об одной услуге? — спросил старший.
Инга узнала – его звали Леонидом, и он вовсе не был тренером или каким-то сопровождающим, а просто дружил с отцом одного из ребят и приехал «за компанию».
И сейчас, когда он обратился к ней, она подняла брови, улыбаясь приветливо. Но на самом деле – ох, как не любила она этих неожиданных просьб, мало ли что взбредет в голову.
— Инга, а в крепость ты не возишь? — перебил Кирилл, после третьего бокала решивший перейти с девушкой «на ты».
— Нет, в крепость не вожу.
— А почему? — у Кирилла уже и голос поплыл, нужно было прислушиваться, чтобы разобрать слова.
— Бабушка не пускает.
Кирилл смотрел на нее с веселым изумлением.
— Опасно, — пояснила Инга, — Пещеры осыпаются, подземные лабиринты…. Не пускает и все…Так что вы хотели?
Как и она, Леонид в этот вечер практически не пил.
— Живет у вас тут некто Герман Ефимович, хозяин и владелец мест здешних, — начал Леонид неторопливо, — И, говорят, выстроил он себе такой замок, что английская королева позавидует. Как бы мне того… посмотреть на него поближе? Я понимаю про частную собственность и тому подобное. Но не подвезете вы меня в такое местечко, с которого открывается на замок этот хороший обзор. Я понимаю, что это – сверх программы, я доплачу…
***
Инга остановила машину там, где это мало кто мог бы сделать. Только тот, кто знает каждый камень и выступ в здешних краях. Дорога была узкой. Слева – крутой склон вел к морю. Здесь густо рос лес. Но при взгляде на него Инге вспоминалось болото. Зеленые пышные кроны создавали обманчивое впечатление ковра. Точно мох издали. Но на него нельзя ступить – провалишься.
Справа – поднимались отвесные скалы. На такие можно взобраться только с альпинистским снаряжением. Ни один чужак не припарковался бы здесь. Но Инга нашла небольшой выступ, поставила машину так, чтобы она не мешала тем, кто будет ехать мимо. Хотя движение тут нельзя было назвать оживленным. «В никуда» вела дорога – в небольшое село, где ни достопримечательностей, и ничего интересного для туристов.
— Здесь, — начал было Леонид.
— Я покажу вам тропинку.
И Инга вывела его к чуть заметной тропе, которая тоже круто уходила вниз, но все же давала возможность спуститься к самому морю.
— Это место очень любили дайверы, — пояснила Инга, — Раньше у них была другая дорога, нормальная. Можно было подъехать к воде на машине, у этих ребят всегда же с собой снаряжение, ну и палатки берут, всякое такое. Много груза.
А потом, когда построили замок, ту дорогу перекрыли. Даже суд был. Знаете, такой — между «народ имеет право» и «частная собственность». Собственность победила. Кое-кто попробовал наплевать. В основном, это были не те, кто тут живет, а те, кто приезжал сюда каждый год, чтобы понырять. Тут вода чистая-чистая, и кажется, что ты не плывешь, а паришь в голубом небе как ангел.
Ну вот, кто-то попробовал ездить как прежде. Выбирали правда время, когда обычно бывает тихо – раннее утро, поздний вечер. Надеялись, что их никто не засечет. Но на дороге неизменно вставали люди – охрана, вы не поверите. С настоящим оружием – автоматы или что-то вроде того – на груди. Камуфляж…Ну, и все поняли, что дело серьезно, и прекратили попытки. Осталась эта тропка. Она в стороне. Ее проложили самые упертые. Там лес почти до самого моря, можно спуститься и понырять власть. Назад правда лезть неудобно. Зато замок оттуда отлично видно.
Леонид смотрел на нее несколько секунд. Инга не могла бы сразу сказать, что она читала в этом взгляде. Благодарность – да, но явно было что-то еще.
— Спасибо вам, Инга. Все, дальше я сам…
Он протянул ей деньги, но девушка взяла из его руки лишь одну из купюр. Она всегда честно оценивала свою работу и чаевых не брала.
— А как вы будете выбираться отсюда?
— Словлю попутку.
— Тут попутки ходят раз в полчаса или в час. А то и еще реже.
Леонид пожал плечами – для него это была мелочь.
— Давайте я вас подожду, — предложила Инга, — Моя мама говорит, что Хозяин поселился таким отшельником, потому что для него не закончились девяностые.
— Нет, деточка, — мягко сказал Леонид, — Все это началось раньше, гораздо раньше. И спасибо вам за предложение, но я хотел бы остаться один. А еще больше спасибо за то, что…без вас я бы этот путь не нашел.
Он кивнул ей, прощаясь, и начал спускаться по тропе, сразу верно оценив ее. Чтобы сохранить равновесие, кое-где приходилось держаться за корни деревьев, иногда дорогу преграждали овраги, в которые приходилось спускаться, а потом карабкаться по их скользким от глины склонам. Право, надо было очень любить дайвинг, чтобы тащиться сюда. А когда подумаешь о том, что этой дорогой придется еще и подниматься… К тому же – что бы ни задумал Леонид – задерживаться не стоило. Скоро стемнеет, а тьма на юге опускается быстро, почти в одно мгнове ние.
Прошло, наверное, минут двадцать, когда перед Леонидом открылся берег. Лес расступился, и он увидел узкую полосу, покрытую крупной галькой. А еще он увидел замок. Он поднимался по правую руку, и, казалось, вырастал из моря, хотя построили его на невысокой скале. Он был выложен из камня, серого, но столь темного оттенка, что сейчас, в вечернем свете, замок казался черным.
Какой-нибудь историк, или архитектор, или искусствовед, конечно, не удержался бы и начал рассуждать о том, что замок выстроен в соответствии с традициями народа, который жил тут на протяжении веков. Ничего общего не было тут с готикой, с теми замками-дворцами, которые не смогли бы защитить своих хозяев от неприятелей, но сами по себе являлись произведениями искусства.
Нет, человек, построивший такое – прежде всего думал о своей безопасности. Глухие стены, узкие, как бойницы, окна, стены и ворота – высотой в три человеческих роста… Сколько же нужно было совершить зла, чтобы так бояться возмездия.
Леонид помнил то утро, когда пропала Галя. Он садился за компьютер рано, лучше всего работалось ему в рассветные часы, потом голова уже не была такой ясной. Галя принесла ему кофе, подошла сзади. Он увидел только ее руку с дешевым металлическим браслетом – она ставила перед ним дымящуюся чашку. Потом он ощутил прикосновение ее губ – к волосам.
Галя легко поцеловала его.
— Я на рынок, — сказала она, — Представляешь, все закончилось, даже позавтракать нечем.
…Увлеченный работой, он спохватился лишь часов в десять, когда ощутил голод. Галя к этому времени еще не вернулась.
Вспоминать о том, что последовало за этим – было невыносимо. Суматошные отчаянные поиски, и ужас в душе – с первой минуты. Почему-то он с самого начала был уверен в том, что случилось что-то очень плохое, страшно плохое, чего нельзя поправить. Галя не могла заблудиться, заболтаться с подругами (у нее тут и подруг-то не было), заглянуть в кино или пойти купаться. Стряслась беда.
…Галю нашли примерно две недели спустя, вот на таком же берегу, возле обрывистого берега, и совершенно неизвестно было, как она могла туда попасть. Она лежала на камнях – изломанная кукла, в рваной одежде – и только лицо ее смерть сделала совершенно спокойным.
Полиция, которая до этого момента честно искала молодую женщину, вдруг повела дальнейшее расследование так, слово уверена была в одной-единственной версии, и едва ли не Леонид оказывался во всем виноватым.
— Вы, наверное, поссорились, — внушал Леониду следователь, — Вот она ушла и… Когда-то говорили: «Руки на себя наложила».
Леонид смотрел на него потрясенными глазами, он даже говорить не мог – терял дар речи. Галя была самым дорогим в его жизни. Что он – без нее?
— А весьма вероятно, что просто неосторожность, — чуть отступал следователь, — Места тут красивые, ей захотелось рассмотреть что-то поближе, камни под ногами посыпались, она сорвалась…
— Вы хотите сказать, что прямо с базара, с тяжелой сумкой, никому ничего не сказав, Галя отправилась за тридевять земель любоваться видами7 И это, по-вашему, не бред?
Следователь пожал плечами:
— Ну мало ли что женщине в голову пришло…
И только позже, спрашивая сам -всех и каждого, Леонид нашел немолодого торговца, который рассказал ему – он видел, как Галю заталкивали в машину.
— Бывает у нас такое, — отводя глаза, сказал торговец, — Обычно эти женщины потом возвращаются…через какое-то время. Вам просто не повезло.
От этого же человека Леонид узнал и о всесильном хозяине здешних мест.
— В полицию с этим не ходите, бесполезно. Там у него не просто все схвачено, там его боятся до колик. Да и я, как вы понимаете, свидетелем бы не стал, жизнь, извините, дороже. Вы и так уже роете много, это привлекает внимание. Вернетесь однажды к себе домой, а там его люди. И вам скажут – или вы немедленно бросаете все и уезжаете, или вас найдут вот так же, на берегу. А может, не найдут вовсе. Сворачивайте вы это дело – против лома, как говорится, нет приема.
Леонид откуда-то знал – Галю не уби-ли. То есть, не убили в прямом смысле слова. Она улучила минуту, и то ли попыталась сбежать – но неудачно, то ли просто бросилась с высоты… Она никогда не боялась высоты, в горах других постоянно приходилось остерегать ее, приглядывать за ней. И высота же оказала ей последнее благодеяние – спасла от того, чего Галя перенести не могла.
Леонид послушался совета. Но не потому, что решил смириться, простить, забыть…Просто сейчас власть Хозяина здесь была абсолютной, броня, в которой не найдешь уязвимого места. Но если ждать, если всю жизнь положить на то, чтобы дождаться своего часа, своей минуты – одной-единственной… То этот шанс рано или поздно появится.
…Инга ждала его возле машины. Сидела на корточках, перебирала мелкие камушки. Отыскивала среди них прозрачные осколки кварца. Была у нее такая привычка.
— Поехали. — сказала она, поднимаясь, и отряхивая ладони о шорты, — Я знала, что вы выберетесь до темноты.
— Дождалась, — он был искренне удивлен.
— Ну как же я вас брошу…
И все же свет уже почти померк, и первое, что сделала Инга, сев за руль – включила фары.
*
— Мама, давай уедем отсюда, мне почему-то страшно…
Инга сама не ожидала, что у нее вырвутся эти слова. Про Хозяина она знала всю жизнь, сколько себя помнила, и не раз бывала в этих местах, вблизи его замка. Но сегодня этот чужой человек – такой странный, немного напоминавший слона – одним своим присутствием рядом взволновал ее, теперь она предчувствовала недоброе. Так звери чувствуют приближающееся землетрясение. о
Мама только что накормила Ингу жареной картошкой, налила ей чаю, и вернулась к своему вязанию.
— И куда мы уедем? — спросила она, и в голосе ее почувствовалось некое даже раздражение.
Точно она знала, и Инга должна была знать, что сидят они в западне, и некуда им отсюда рыпнуться. В семье – ни копейки лишней, и никаких родственников-знакомых, готовых приютить их у себя, нет и в помине.
Да и как бросить дом? Дом – единственное, что у них есть.
Мама прожила тут много лет, никуда не выезжая. Она боялась всего. Никогда не бывшая заграницей, она боялась загранпаспортов, чужого языка, «непонятных денег», которые непонятно сколько будут в рублях – так в первом же магазине останешься без копейки.
И свой страны мама боялась тоже – поездов с пьяными вахтовиками, самолетов, которые разбиваются, сутенеров на вокзалах, мошенников и наперсточников.
— А если я поеду к отцу? — спросила Инга, — Ведь там почти прямой поезд ходит. Только одна пересадка, в самом конце…
— Даже не думай, — вскинулась мама, — Очень ты ему нужна – у него уже есть маленькие дети в том браке – сын и дочь, вот пусть он ими и занимается.
— Я же не говорю – к нему жить, — мягко поправилась Инга, — Просто в тот город, где он. Может быть, он подскажет что-то с работой… А потом я сниму квартиру… Я уже взрослая, мама. И зря ты говоришь, что я ему не нужна. Он же все эти годы присылал мне деньги, и к дню рождения тоже, я знаю. Они у тебя на книжке лежат.
Бабушка посмотрела на маму с выражением, которое ясно говорило – видишь, я была права. И мама смешалась, отыскала зацепку:
— Нет-нет, я тебя не пущу… В поезд – одной, через всю страну…
— У меня была знакомая, — меланхолично сказала бабушка, — Она старше меня. Ребенком выжила в окопах Сталинграда. Потом окончила рыбный техникум, и ей дали направление на Сахалин. Маленького росточка такая… Черноглазая, большой бант в косе. Ехала с геологами до Владивостока. В поезде, через всю страну. На третьей полке где-то, потому что мест не хватало. А потом на катере – на остров. И работала там мастером на комбинате…
— Мама!
Мать указывала глазами, пальцами, умоляла прекратить этот разговор, не сбивать Ингу с пути истинного.
*
Инга поехала в крепость. Это было для нее своеобразным местом силы. Руины на время закрыли от туристов уже окончательно – слишком велик стал риск несчастных случаев – пещеры и подземные ходы надо было как-то укрепить, чтобы не случился неожиданный обвал.
Но не было в их краях места, куда Инга не знала бы потайных троп. Оставив машину у подножья, она стала подниматься в гору.
И город вымер. Здесь и там
Остатки башен по стенам,
Кривые улицы, кладбища,
Пещеры, рытые в скалах,
Давно безлюдные жилища,
Обломки, камни, пыль и прах,
Где взор отрады не находит;
Две-три семьи как тени бродят
Средь голых стен; но дороги
Для них родные очаги,
И храм отцов, от моха черный,
Над коим плавные круги,
Паря, чертит орел нагорный
Эти строки, написанные давно, по-настоящему оживали здесь, в этих древних стенах, хотя теперь здесь нельзя было уже встретить и «две-три семьи».
***
Один раз Инга провела здесь ночь, конечно, утаив это от близких. Не на спор, и не с молодым человеком. Просто она с детства ощущала свою причастность к древней крепости, свое родство с теми, кто жил здесь. О предках Хозяина было известно доподлинно, что они владели те самым домом, от которого остались одни руины. Но Инга знала откуда-то, что и ее пра-прадеды и пра-прабабки были родом из этих мест. Может кто-то из них был гончаром или мелким торговцем, каждый день спускался в низину, в город, открывал свою лавку. Может быть теперь от их дома не осталось даже пыли, но их души… они все еще находились здесь.
Эти люди поколение за поколением выживали здесь, где драгоценна каждая капля воды, и где так скудно растет даже трава на раскаленных от солнца камнях. Выживали, отбивались от врагов, и остались здесь после того, как семья Хозяина ушла отсюда. А значит, это место принадлежало им по праву, а не по хищному закону силы.
И Инга сказала дома, что остается ночевать у подруги, а сама – ближе к вечеру – поднялась в крепость, и облюбовала себе место – у перекрестка дорог. Сквозь брусчатку пробивались кустики сухой полыни, еще сохранилась каменная арка над одной из дорог. Рядом были две кенасы - древние храмы.. Один проще, меньше, отделанный деревом, второй больше – с тяжелыми колоннами, и дверьми, которые на памяти Инги были вечно заперты, хоть она и заглядывала в окна, стараясь понять, что внутри .
Закат превратил крепость в зрелище совершенно фантастическое. И сам он был особенным. Инге казалось, что никогда еще она не видела таких ярких красок неба – насыщенных фиолетовых, золотых и багряных цветов. Это был тот час, когда пробуждается то, что немыслимым, сказочным представало днем – все потустороннее, чье дыхание ощущается в воздухе, и что нельзя выразить словами.
…Инга просидела здесь до рассвета. Порой она уверена была, что различает еле заметные светлые тени, стремительные или проплывающие медленно. Но страха она не ощущала. Она точно ждала, что кто-то заговорит с ней или подаст знак.
Над головой были крупные, точно крупинки блестящей соли, звезды. Время от времени можно было увидеть длинный прочерк метеора. Инга вспомнила детство. Тогда ей подарили маленький телескоп «Умка», и для нее было настоящим потрясением увидеть самой, своими глазами, что Луна – это не золотистый диск, столь естественный на ночном небе и на картинах, что его . уже почти не замечаешь. Нет, Луна - это каменный шар, испещренный кратерами, и шар этот висит в черной пустоте космоса. Одно дело – читать об этом, и совсем другое – увидеть воочию.
А метеоры ей долго не удавалось засечь взглядом, хотя бабушка показывала:
— Вон, вон полетел. Да яркий какой!
Когда Инга наконец увидела «летящие звезды», ей вспомнились руки отца – как тот чиркал спичкой, прикуривая. И она подумала, что, может быть, там, в небесах, это делает Бог.
Потом у нее затекли ноги, и она поднялась. Инга думала, что каждый шаг ее будет глухо отдаваться – брусчатка же под ногами. Но она шла совершенно неслышно, как дух. Дошла до кенасы п погладила одну из колонн – это было движение, в котором она сама не отдавала себе отчета.
А потом по улочке, прошла под аркой, и вдыхая горький запах полыни, подумала, что так пахнут звезды. Она не стала спускаться в подземелья, хотя ей уже приходилось там бывать. Но она не взяла с собой фонарик – а без него боялась споткнуться на ступенях, оступиться, провалиться куда-нибудь.
Поэтому она вышла за крепостные стены, и пошла к той могиле, обелиск над которой наособицу высился на склоне горы. Инга знала, что здесь похоронена совсем юная девочка. Она умерла, будучи еще моложе, чем Инга сейчас. Девочка из богатой семьи – во время осады носила в крепость воду, Худенькой, ей удавалось проскользнуть, меж прутьев ограды, она проделывала этот путь вновь и вновь с тяжелой ношей, и сердце не выдержало. Девочка-птица…
Тогда Инга встретила рассвет рядом с могилой, но страха по-прежнему не было. Напротив, в ней крепло чувство, что она не одна.
Конечно, Инга и слова дома не сказала про свою ночную эскападу, мама схватилась бы за сердце, да и бабушка испугалась бы задним числом.
Но после этого много раз, в трудные минуты, Инга приходила сюда, чтобы вновь обрести внутренние силы и душевное равновесие.
…И сейчас она в полной тишине долго сидела на траве, у края дороги. Лишь ветер шевелил ее волосы и, время от времени, пел в узких улочках, словно далеко прозвучавший звук струны.
*
Сегодня она везла новую группу – мужа, жену и двоих детей. Семье не хотелось покупать общую экскурсию. С детьми никогда не угадаешь – вдруг их затошнит, нужно будет остановить машину. Вдруг захочется или придется вернуться?
И программу мать с отцом просили подстроить под детей, девочке было восемь лет, а мальчику пять. Чтобы не утомительно, не жарко, интересно… Чтобы было где напиться и перекусить. Инга отвезла их в Музей сказок, и долго ходила вместе со своими гостями по дорожкам парка, рассказывая не хуже завзятого экскурсовода о сказочных персонажах, пережидая, пока дети наудивляются и навосхищаются вдоволь, и будут сделаны фотографии.
Потом они перекусили в кафе, а закончить день должны были на смотровой площадке - надо же было и взрослым дать возможность полюбоваться здешней красотой.
Для Инги основное очарование было – море, всегда живое в его ярчайшем, праздничном, то голубом, то синем, то сине-зеленом переливе цветов. Но и расстилающийся внизу, тонущий в зелени южный город был очень хорош.
День был будний, а эта смотровая площадка не из самых известных, поэтому, когда они сюда подъезжали, Инга прикидывала, и не сомневалась уже, что на площадке они окажутся одни. Но в самый последний момент их подрезала машина – большой черный джип, причем подрезала так неожиданно и нагло, что дело могло кончиться плохо – Инга едва не съехала с дороги. А это была бы катастрофа – серпантин тут всюду, и склоны везде круты.
Ее обдало ледяным ужасом – не столько за себя, но чужие ведь люди в машине, дети, черт побери! Она почти никогда не ругалась с другими водителями. Не вступала в спор, и хотя почти всегда, если что-то случалось на дороге – виновата была не она, Инга проглатывала и «курицу», и «этих баб за руль нельзя пускать», и «безмозглую блун-динку». Лишь бы отвязались поскорее.
Но сейчас, когда она увидела, что джип остановился возле той самой площадки, куда направлялись и они, Инга не смогла сдержаться.
Она хлопнула дверцей и пошла к черной машине, четырьмя размашистыми шагами одолев разделявшее их расстояние.
— Вы с ума сошли? — набросилась она на парня, ступившего на землю, — Вы понимаете, что чуть нас всех не угробили.
И осеклась. Потому что амбал этот рассматривал ее без малейшего чувства вины, с легкой такой ухмылочкой, будто не человек, а ящерка ему на дороге попалась, которую он сейчас раздавит ногой.
И тогда она его узнала. Его портреты не публиковали в газетах, но в интернете она нередко встречала и упоминания о нем. И его фотографии. Слишком часто сын Хозяина попадал во всяческие истории. И обычно на машине, да. То гоняет со своими друзьями по дорогам ночного города на бешеной скорости и собьет кого-то, то его клевреты ввяжутся в спровоцированную им драку, то прогремит на весь край какая-нибудь совершенно скандальная вечеринка – оргией бы ее назвать, да ни у кого не хватает смелости.
Возмущение боролось в Инге со страхом, тем более, как оказалось – в машине Алик ехал не один (он никогда один не ездил), и две его приятеля – того же возраста и пожалуй еще более крепкого телосложения теперь стояли рядом с ним. И ухмылялись столь же недобро.
Инга вспомнила про сережку, она хотела проверить, прикрывают ли ее волосы, но не решилась – оставалось ли надеяться, что вьющиеся белокурые пряди скрыли мочки ушей.
Но надежда оказалась тщетной.
— А я тебя помню, — сказал Алик, не обращая внимание на гнев Инги. Не беря в расчет ее настроение вообще, — Это ты тогда по пляжу шлепала голыми пятками. Ты меня тоже забыть не могла – вон, до сих пор знак мой носишь.
Он оглядывал ее с видом хозяина, вернувшегося домой, и проверяющего, ничего не случилось ли с его добром.
— Ты тогда такая плюга-вка была…. Я думал: сейчас – хорошенькое, но шут его знает, что из тебя вырастет. А выросло – ничего…. Очень даже ничего-о-о….
Ее туристы стали выходить из машины, и Инге надо было бы подойти к ним, но она не могла – стояла столбом, пока сын Хозяина обходил ее, рассматривая со всех сторон.
— Где живешь?
— Какая тебе разница…
— Действительно – какая? Потому что ты сейчас поедешь с нами.
— Не поеду…
— Да кто тебя спрашивать-то будет? — ухмылка стала еще шире.
Инга знала, что кричать бесполезно – не было никого вокруг. Не этому же отцу семейства за нее вступаться. Отделают его как Тузик грелку. И все же, когда ее тащили в машину, она бросала отчаянные взгляды на растерявшуюся семью. Если только эти люди не побоятся, если расскажут…
— Вы ничего не видели, - подошел к ним один из клевретов, после того как двери джипа уже захлопнулись, поглоти Ингу, — Ясно вам?
— Но как же… как мы будем отсюда выбираться? Мы даже не знаем где находимся, — мужчина ничего не решился сказать, решилась женщина, и голос у нее дрожал, — У нас же дети…
— Попутку поймаете, не сдохнете.
С этими словами парень сел в машину. И джип рванул с места так резко, что чуть не по ногам туристам проехался – они еле успели отскочить. И еще несколько минут откашливались – такая поднялась пыль.
Взрослых настолько впечатлило пережитое, что они не сразу смогли начать говорить, хотя дети и тормошили их, пытаясь понять, что происходит.
…Уже поздно вечером в гостиницу, где остановилась семья, пришла мать Инги. Она сгорала от тревоги, и отыскала записную книжку дочери, куда Инга заносили график своих экскурсий и телефоны клиентов.
Только ей, этой плачущей женщине, но никак не полиции, решились рассказать муж с женой о том, что произошло на смотровой площадке. Но они не запомнили ни номер машины (твердили, что были в шоке, и им не до того, и на этом стояли твердо). Ни внешность не смогли описать толком – такой амбал, здоровый, в черной майке, и с ним еще друзья…
А потом смотрели в окно, как маленькая фигурка женщины, закрывшей лицо руками, уходит прочь, в ночь.
*
«Только не бросай меня в терновый куст», - это фраза всплыла в голове Инги, и это почему-то стало единственным, за что она могла держаться, как за спасательный круг.
…Они ехали уже минут десять, и Инга была стиснута на заднем сиденье между двумя громилами. Она старалась не обращать внимания на их грязные шуточки. Ей одно сейчас нужно было – выцарапать у судьбы призрачный шанс на спасенье.
— В замок меня повезешь? — коротко спросила Инга, по прежнему игнорируя друзей Алика.
— А что?
— Давно хотела там побывать.
— Дак ты чо…Не тока экскурсовод, но еще девочка по вызову? Еще не все дома у клиентов посмотрела?
— У тебя не была, это правда, вы ж туда никого не пускаете, сидите как пауки в паутине…Но выход всегда есть.
— И какой же у тебя выход есть? Я тебя уверяю – там ворота как дверь у сейфа – блоха не проскочит, не сбежишь, роднуля…
— Выход есть – в окно. У твоего папашки сбежала уж так одна. А я смерти не боюсь, ты не думай…зубами перегрызу, — она кивнула на запястье.
Что-то изменилось, почти неуловимо, но Инга это почувствовала
— Совсем ничего не боишься? — спросил Алик.
Но прежней железной уверенности, прежней насмешки уже не было в его голосе.
— Почему – ничего? — Инга говорила намеренно жестким тоном, каким в жизни не говорила никогда, — Крепости вон боюсь, там говорят, призраки толпами гуляют, на пятки друг другу наступают. У меня там подружка на спор оставалась на ночь, так чуть не поседела. А твоих прибамбасов с замком не боюсь, да.
— Алька, а что, хорошая идея, — оживился один из парней, — Там сейчас реконструкция, никого из людей нет. Давай ее засунем в одну из этих ям…посидит ночку другую, а потом заберем. Шелковая ведь будет. Это все лучше, чем эта бешеная руки себе грызть начнет или тебе горло.
Алик раздумывал минуту, а потом оживился.
— А что, давай…
Он предчувствовал необычное развлечение. Почти ничего не осталось – недоступного ему, почти всем на свете он был уже пресыщен. Но тряхнуть семейной историей – ведь его предки сажали своих врагов – а может и пленниц – в эти страшные пещеры, поступить так же, как и они – это было весьма заманчиво.
И оттуда не сбежишь – даже если есть в такой пещере маленькое окошко, оно весьма узкое, в него не пролезешь. А протиснешься на свою беду – окажешься над обрывом, там только и бросаться вниз, чтоб уж наверняка. А если эта сумасшедшая и бросится – никто никогда на Алика не подумает. Это не та старая история с отцом.
Хоть и мог Хозяин почти все, но ох, как много денег понадобилось ему, чтобы замять ту давнюю историю. А здесь – неосторожная девчонка, одна полезна в горы, разбилась – сама виновата.
Впрочем, Алик не сомневался, что девка из тех подземных ходов не выберется никогда.
Окончание в следующем посте...
Автор Татьяна Дивергент
Следующая публикация
Комментарии 5
https://ok.ru/group/70000001811695/topic/157549670301167