Жуткое и Ужасы

Так получилось, что в последние годы моя жизнь тесно связана с нашим городским музеем. Здесь же познакомился со своей нынешней девушкой — она уже давно в музее и знает кучу интересных историй. Например, среди охранников есть правило — не делать обходы во втором часу ночи. Позже или раньше — пожалуйста, но в два часа будь добр сиди в своей будке. Старые хранители, которые в советское время еще дежурили по ночам, говорят, что на втором этаже ходит статуя Петра первого. Эдакий «каменный гость» в миниатюре. Но те ребята, что пренебрегли правилом «часа быка» говорят, что шаги уж больно лёгкие — будто кто-то с разбегу подбегает к перилам балкончика. Шлёп-шлёп-шлёп — и тишина. Много есть баек про «капризные экспонаты». Вроде картин, которые ни в коем случае в одном зале вешать нельзя, сразу температура поднимается, а в музее с этим строго. Или вот еще. С одного ковра, например, невозможно свести пятно. Отпечаток босой ступни. Бурая грязь кажется свежей, легко убирается при реставрации, но через неделю-другую снова на месте. Лежит в хранении, а ведь красивая вещь — свадебный подарок дочке первого хранителя этого музея. Про неё, кстати, есть своя история. Веке в 18, когда и открывался музей, эту девушку как раз замуж выдавали. Ну, приданное есть, жених тоже не бедный. Но тут на горизонте появился какой-то хмырь, дочку хранителя соблазнил, жениться отказался — та позора не выдержала и повесилась. Прямо в музее. Верёвку привязала к перилам и прыгнула со второго этажа, думала шея сломается, но не рассчитала. Длинновата верёвка оказалась — ногами в пол ударилась. Переломалась, конечно, пол-то мраморный. Так и промучилась в петле до утра, пока отец не пришел. Какое-то время пыталась стоять, но как на сломанных ногах стоять-то? Удушилась. На втором этаже вообще вечно всё не слава богу. Картина есть, довольно известная, кстати, Репина. Там девочка изображена — то ли спящая, то ли просто лежит, отдыхает. Говорят, нельзя на неё долго женщинам на последнем сроке смотреть. Замирает беременность. А вот совсем недавно случай был. Есть такая традиция — устраивать Ночь в музее. Бесплатный вход, экскурсии, нехитрые развлечения типа танцев в костюмах из ближайшего ТЮЗа. Люди ломятся со всего города — халява же. В одну из таких ночей компания студентов не досчиталась паренька. Зашло пятеро, вышло четверо. На телефон не отвечает — ну ладно, решили, что домой пошел раньше. А утром уже родители шум подняли. В музей, конечно, тоже заходили — его там в последний раз видели. Подруга говорит показывали фотографию сотрудникам, спрашивали, не помнит ли, чтобы он с кем-то говорил, выходил. Само собой никто его в такой толпе не запомнил. Потом его девушка ходила еще несколько раз. Зайдет, наберет номер на телефоне и прислушивается. Ловили её дважды у дверей в хранение — говорила, что точно слышит «свою» мелодию, которая у парня того стояла. Не пустили, конечно. Спасибо им. Не хочу себе лишний раз душу бередить. Иногда я спрашиваю подругу — не надоел ли ей музей. Она вздыхает — конечно надоел, но что поделаешь, длина верёвки позволяет ходить только по второму этажу

Деннис покоился в окружении своих родственников, хотя и не ощущал их присутствия. Внутри склепа было темно, а внутри его гроба — еще темнее. Он был жив, а окружающие мертвы, и все они собрались в одном месте. Это сильно осложняло дело, но Деннис еще не настолько пришел в себя, чтобы это осознать. Если ему в его нынешнем полубессознательном состоянии и снился какой-нибудь сон, то это могло быть воспоминание о роскошном ужине в Олд Лодж Инне и о предпринятой после ужина продолжительной прогулке в Эйферхилл через холмы в прекраснейшем из осенних миров. На этой возвышенной ноте его жизнь, по всей вероятности, и оборвалась. Теперь он возлежал в холодном, сыром склепе, наполненном особым тошнотворным запахом, источником которого могла быть лишь начавшая разлагаться бабушка, похороненная им же, Деннисом, на минувшей неделе. Очевидно, Деннис спокойно отошел во сне. На лице его не было следов той безнравственной жизни, которую он вел, — оно лицемерно отражало лишь набожную невинность, не подходившую этому человеку в той же степени, в какой сумело овладеть его тетушкой, последней в их роду. Впрочем, то, что случилось с Деннисом, не показалось бы достойным удивления, если знать, что его отец и дед отошли точно таким же образом: внезапно, после хорошего ужина. Брат его Уильям, к счастью, умер на военной службе и был оплакан человеком, которому пришлось соскребывать Уильяма со стены, по которой тот был размазан. Пожалуй, Уильяму повезло. Так вот, кончина Денниса не огорчила никого. Что касается тетушки, то та была очень довольна. Бабушка, внук и его тетя жили в Эйферхилле долго и постоянно враждовали, поэтому проводы бабушки и внука в последний путь доставили почтенной леди большое удовольствие. Однако ради справедливости следует заметить: она и не подозревала, что, когда Денниса укладывали в склеп к предкам, он легко дышал (совершенно незаметно, в закрытом гробу). При естественном ходе фамильного заболевания «покойничку» требовалось почти четверо суток, чтобы прийти в сознание, а столь солидный срок сам по себе служит гарантией, что никто не услышит яростного стука, если таковой воспоследует. С Деннисом же все должно было случиться по-другому. Был бы он добрым и проявлял уважение к усопшим родственникам — ему пришлось бы повторить путь, пройденный остальным семейством (надо сказать, довольно неприятный путь), но поскольку он… Что ж — он получил именно то, что заслужил. Утром, на четвертый день после того, как его поместили в склеп под эйферхиллской церковью, Деннис наконец открыл глаза — в белом, атласном мире. Это был тесный и ужасно неудобный мир. Руки его были прижаты к груди аккуратными скрытыми стежками, скрепляющими рукава с пиджаком. Спустя несколько часов, он все же нашел в себе силы попробовать шевельнуться… но безуспешно, что произошло, по сути, по его же вине, так как он оказался в тетушкином гробу (ведь по чистой случайности она пережила его). При внезапной кончине Денниса тетя сочла необходимым отдать гроб ему, не без оснований считая, что он более в таковом нуждается. В свое время Деннис, пребывая в гнусном настроении, заказал по ящику для бабушки и тети — жест, который привел к резким разногласиям между троицей, ведь обе леди посчитали это доказательством его желания избавиться от них, да это и в самом деле было так. Пережившая племянника тетушка была просто счастлива, когда его водружали в гроб, сделанный им специально для нее, — что ж, если он и оказался для него чуточку маловат, то по этому поводу можно было выразить сожаление. Тетушка помогала укладывать Денниса в свой гроб весьма проворно и, будучи методичной старой леди, ухитрилась согнуть ему колени до наступления окоченения… или, вернее, того состояния, которое было принято за окоченение приверженцами медицины. Но с точки зрения Денниса это нельзя считать неудачей: если бы его ноги не были согнуты тетей так непрофессионально, то крышка плотно закрылась бы над ним, ну а теперь крышка не препятствовала поступлению воздуха — влажного, спертого и мертвого, с запахом разложения бабушки. Воздух просачивался в щель между неплотно закрытой крышкой и ящиком и не давал Деннису задохнуться, в отличие от его деда и отца — по крайней мере, милосердно хотя бы надеяться на это. Он попытался надавить вверх, на обитую атласом крышку. Он пытался снова и снова изо всех имевшихся сил. Он стучал по ней, кричал, но слышать его могла лишь мертвая бабушка… Впрочем, она оставалась единственной из окружения, у кого еще не сгнила барабанная перепонка, — остальные давно миновали эту стадию, бедняги. Нельзя сказать, что уцелевшие бабушкины уши сейчас приносили какую-то пользу ей или Деннису, хотя позже они оказались неплохим деликатесом. Все было без толку. Страх сменялся отчаянием, отчаяние изнеможением. Когда он очнулся во второй раз, лучше ему не стало: атлас по-прежнему давил на щеку… нарумяненную щеку, так как тетушка очень постаралась. Он лежал молча и совершенно неподвижно, хорошо сознавая, что те небольшие силы, что в нем еще присутствовали, быстро уходят, а рядом со страхом рос мучительный голод, сравнимый разве только с такой же невыносимой жаждой. Необходимо было выбраться из тетушкиного гроба. Деннис не был лишен изобретательности. И знал некоторые секреты ящика, в котором лежал: один из них заключался в том, что он казался сделанным из хорошего дерева, но это было не так: подарить гроб и доставить этим неприятность — жест, типичный для Денниса, но он вовсе и не собирался хоронить своих родственниц с настоящим шиком. Он заплатил за лакировку, но не за хорошее дерево. Гроб был, как это часто случается с гробами, очень непрочным. Деннис довольно спокойно обдумал этот аспект, то есть с той долей самообладания, которую можно было ожидать, считаясь с обстоятельствами, в которых он оказался. Он хорошо знал склеп, потому что внимательно осмотрел его по случаю похорон бабушки, склеп продолговатой формы, с гробами, уложенными на полках ровными рядами — по три на каждой. Он знал, где должен был располагаться его собственный: как раз над дядюшкой Мортимером, умершим лет восемьдесят назад. Деннис сообразил, что если ему удастся весом своего гроба разрушить ветхий гроб дяди Мортимера, то оба гроба могут рухнуть на каменный пол склепа — и тогда есть надежда, что содержащий его самого ящик развалится. Чтобы совершить этот не такой уж незначительный подвиг, ему необходимо было раскачать гроб, а это оказалось чрезвычайно трудным делом. Если бы его ящик не оказался таким легким и если бы он не был собран на живую нитку, сомнительно, что он вообще смог бы его сместить, но он ухитрился сделать это. Гроб Денниса елозил по крышке того, где находился давно умерший Мортимер… Тот самый, который, к несчастью, отошел во сне, внезапно — после хорошего ужина… И старый, гнилой ящик стал медленно подаваться. Наконец, Деннис ощутил, как его гроб слегка наклоняется, и удвоил усилия: послышался легкий хруст, будто что-то раздавали, — это поверхность ящика соприкоснулась с тазовой костью Мортимера. Толчок, еще один — и гроб Денниса заскользил. В следующий миг он грохнулся о каменный пол — и Деннис потерял сознание. Очнувшись, он обнаружил нечто серое и пыльное у себя на груди: оно походило на мумию, закутанную в измятый саван, — высохшее коричневое лицо, стягивающая скулы безудержная улыбка, голые десны и глаза, смахивающие на желтые бобы в стручках-глазницах… Упавшие гробы придавили их друг к другу — Денниса и останки Мортимера. Неважно… Он вырвался! Дверь склепа пропускала полоску света, и он различал стоящие вокруг гробы — там и сям сквозь искрошенное дерево поблескивали белые кости и виднелась паутина, которая на самом деле могла быть и истлевшей тканью, и остатками кожи. Он прислонил распадавшегося на части Мортимера к разбитому гробу, смахнул, насколько мог, трупную пыль с волос и ресниц и утешился мыслью о том, что худшее позади, — остается лишь выбраться из склепа. Всего лишь выбраться… Эту задачу он решал со знанием дела. Странный семейный недуг, вызывавший мнимые кончины одного предка за другим — внезапно, после хорошего ужина, — предвосхитил по меньшей мере один из предков, не раз подвергавшийся за свои труды насмешкам. Деннис знал о существовании цепи, протянутой из-под земли наверх, к похоронному колоколу на кладбище. Колокол должен был служить тем «живым мертвецам», которые, будучи запечатанными в гробу, так и не смогли добраться до заветной цели. В наземном, покинутом Деннисом мире день был холодный, с порывистым ветром, который завывал и шумел в листьях склонившихся над кладбищенской стеной деревьев. По крыше церкви монотонно стучал дождь, пара черепиц, слетев, разбилась на каменных плитах двора — в остальном все было в порядке, если не считать чертовского холода. К пяти часам поднялась буря: над побережьем взревел шторм, а море билось в пирс у подножья площадки, на которой стояла церковь. В полутьме склепа, глубоко под фундаментом церкви, бедный Деннис ничегошеньки об этом не знал. Он жалобно шарил во мраке вокруг себя в поисках цепи от колокола. Он скользил по влажным гробам, путаясь неверными руками в телах давно усопших, а ногами случайно попадая в грудные клетки, и ящики один за другим рушились под его весом. Единственным утешением была влага на стенах: он собирал ее концом своего савана, чтобы прижать затем ко рту и хотя бы смочить губы. Это помогало, но не снимало мучительного голода. Он заставил себя забыть обо всем, кроме цепи, и в конце концов нашел ее. Собрав остатки сил, он продел в ее звенья пальцы и позволил себе покачаться на них. В верхнем мире, среди молний, громовых раскатов и шума моря, сквозь дождь слабо зазвонил колокол. Звук пролетел по пустынному кладбищу, но затерялся в шуме стихии. Люди спокойно укладывались спать — им и в голову не могло прийти, что Деннис повис на конце цепи, опершись коленями о мертвого племянника. Позже — должно быть, это случилось много позже — он очнулся. Ребра племянника не выдержали, и сломавшиеся кости оцарапали ему ляжки. Снаружи не доносилось ни звука, ни ободряющего голоса. Колокол не помог. Ему нужно попробовать что-то другое. Надо выбраться отсюда. Стальную дверь склепа не открыть. Но если разобрать кирпичи вокруг… Для работы ему нужен инструмент. Третий по счету вскрытый им гроб снабдил его тем, что он искал, — несгнившей берцовой костью: он отделил ее от скелета усопшего родственника и принялся за штукатурку, скреплявшую кирпичи, — но тщетно! На ней даже не осталось следа от его ударов… Это усилие почти прикончило его. Отчаянная необходимость в конце концов взяла верх — теперь, когда последняя надежда, казалось, растаяла. Вначале он попробовал грызть влажный край савана, но толку не было. Ему необходима пища — иначе он не выживет. Он взял одну из немногих уцелевших костей Мортимера и попробовал погрызть, но та рассыпалась в руках. Он пытался есть мох с влажного пола, выдирая его ногтями… но его было так мало. У Денниса не осталось иных желаний — лишь бы облегчить чувство голода. И тогда — именно тогда — он вспомнил про свою бабушку. Когда колокол зазвонил вновь, буря уже успокоилась, и на этот раз несколько человек услыхали его, что вызвало в них немалое и вполне справедливое чувство раздражения. Ведь было уже два часа ночи! Деннис, конечно, этого не знал, да и вряд ли это остановило бы его. Колокол звучал мощно, и в нем были сила и отчаяние находящегося под землей человека, звонящего для спасения своей жизни. Церковный служка, викарий, полисмен — цепочкой они поднялись на холм, к кладбищу, и увидели колокол и раскачивающую его цепь. Они предположили, что это как-то связано с бурей. «Подземный поток», — сказал полисмен без особой уверенности. В самом деле, придется спуститься и посмотреть. Идея эта никого не привлекала. Была середина ночи, а кладбище и колокол, как-никак, — собственность мертвецов. Викарий, мужчина практичный, был за то, чтобы удалить у колокола язык и уйти, но полисмен из чувства долга настоял на своем. В данных обстоятельствах необходимо было поднять с постели тетушку Денниса, что и удалось сделать, правда с немалым трудом, и, взяв факелы и дубинки, они отправились к источнику беспокойства. Это была торжественная процессия — пройдя в старые дубовые двери, она спустились вниз по сырым ступеням, к склепу — месту неприятному и редко посещаемому даже в лучшие времена — этому последнему пристанищу знати, то есть местных дворян. Пройдя проходом, вымощенным плитами, процессия достигла, наконец, огромной стальной двери. То, что последовало далее, было неприятным для всех, кроме Денниса. После того, как они отодвинули засов, дверь с силой распахнулась, и оттуда, шатаясь, вывалился Деннис — немыслимая фигура в рваном саване, с изодранными ногтями, и речью на устах… просто неприличной, в особенности, когда он обратился к тетушке… В невыразимом переполохе его отнесли наверх и уложили на подушечках с почетных скамеек для прихожан. Тем временем служка понесся из церкви за ближайшим доктором. Именно тетушка первой заметила зажатый в руке Денниса сустав — на нем еще осталось мясо, а кусочек его, зацепившись, повис на саване. Все это осталось между ними — даже тетушка согласилась на это. Деннис, на вкус которого бабушка никогда не была особенно привлекательной, с тех пор признавался всем и каждому, что он в неоплатном долгу перед старой леди. Больше никто и слова худого о бабушке от него не слышал. Как бы то ни было, но он чудесным образом воскрес к жизни... внезапно — после хорошего ужина.

Когда мы въехали в деревню был уже вечер. Темнеть еще не начало, но солнце уже ушло за горизонт. Я притормозил возле покосившегося зеленого забора, заглушил мотор и откинулся в кресле. — Вот… Приехали… — сказал я, закуривая сигарету. Светка, дремавшая на соседнем сиденье, вздрогнула и посмотрела на меня. — А? Уже? Быстро так… — заговорила она вполголоса, потихоньку просыпаясь. — Ага. Вот тут я и провел свое детство, — кивнул я в сторону бревенчатого дома за забором. — Пошли, что ли? — Пошли. Я вышел из машины и открыл багажник, в котором лежал наш скромный скарб. Светка вышла следом. — Красиво тут. — Наверное, — я пожал плечами. — Тебе не нравится? — Да не знаю. Обычно. — Ну ты даешь, — она улыбнулась. Я хлопнул дверцей багажника и направился к калитке. Дверь открылась не сразу. Пришлось хорошенько ее подергать так, что одна из досок почти отвалилась — осталась держаться на одном ржавом гвозде. — Ты идешь? — кивнул я в сторону дома. — Угу, — Светка ответила, внимательно оглядываясь по сторонам. Дом, в котором мы решили провести те выходные, принадлежал когда-то моему деду. Именно здесь я провел все свое детство. Родители все время уезжали на заработки, приезжали очень редко и то ненадолго и бабушка с дедушкой заменяли мне отца и мать. Когда стариков не стало, за домом несколько лет приглядывали. Иногда я, иногда родители. Но со временем интерес к нему пропал и вот уже три года сюда никто не наведывался. До тех пор, пока Светка, моя будущая жена, не захотела приехать, посмотреть на мою родину. Сколько я ее ни отговаривал, она была непреклонна. Ее не пугало ни то, что удобств тут никаких нет, ни то, что нормально приготовить не было возможности. Все мои аргументы лишь подзадоривали ее. В конце концов я махнул рукой — спорить с ней бесполезно. У нее к тому времени даже сумки уже были собраны. Войдя в дом, я без особой надежды шлепнул рукой по выключателю. К моему удивлению, в сенях загорелся свет. — Вот. А ты говорил — в темноте сидеть будем, хихикнула Света, заходя следом. — Ну ведь здорово же тут, — протянула она, проходя в комнату и надевая очки. Я поставил сумку с продуктами на стол. — Поесть приготовишь? Светка кивнула. Я пошел по дому осмотреться. Все было так, как несколько лет назад, когда я в последний раз приезжал сюда. Только многолетняя пыль повсюду выдавала что тут никто не живет. Вот на этой кровати все время отдыхал дед. Вон на тумбочке его любимый «Рекорд», по которому он любил смотреть хоккейные матчи и новости. Вспомнилось, почему-то, как он сокрушенно качал головой, сидя у телевизора. Я осторожно протянул руку к ручке выключателя. На секунду в голове промелькнули сомнения — а стоит ли. Но, спустя секунду, я решительно повернул переключатель. Раздался звонкий щелчок, который в тишине показался особенно громким. Телевизор зашипел и на экране появилась горизонтальная полоса, которая плавно растянулась на весь экран. — Даже телевизор работает, — раздался за спиной Светкин голос. От неожиданности я вздрогнул. — Да. Только один «снег» показывает. Хотя… — я стал поворачивать ручку переключателя. По первым трем каналам был белый шум, а вот на четвертом появилась картинка. Шла реклама. — Оставь хоть это. Хоть не в тишине сидеть, — попросила Света. Я согласился с ней. Тишина очень сильно давила. Да и вообще. Атмосфера любого пустующего дома очень угнетает, а уж старого дома — тем более. Низкие потолки, пыль, запах годами не проветриваемого помещения — все это вызывало только тоску и желание убежать отсюда подальше. Я вернулся в комнату, где Светка накрыла на стол. Ужином это можно было назвать с большой натяжкой, но с дороги жутко хотелось есть и даже свежезаваренная лапша быстрого приготовления с едва подогретой тушенкой казалась царским обедом. — Слушай, — Светка прервала молчание за столом, — тут так много икон, но все какие-то странные, не такие как в наших церквях. Почему? — Это бабушкины. Я ее почти не помню — она умерла когда мне было пять лет. Помню только что она ходила в какой-то молитвенный дом на краю деревни. Иконы писал один из ее «коллег по цеху» и раздавал прихожанам… В обмен на деньги, я думаю, хотя, точно не знаю. — Понятно. — Еще помню, как бабушка прибежала с очередного молебна, схватила икону и начала подбегать к каждому, крестить и читать какие-то молитвы. Ее руки тряслись, а голос дрожал. Я не понял, что случилось, но вечером услышал, как она за столом родителям рассказывала, что в деревне появился упырь. — Серьезно? — Ага, — усмехнулся я, — нападал по ночам на прохожих. Троих распотрошил так, что с трудом опознали. Мужики со всей деревни стали дежурить, чтобы поймать его. — И? — Поймали. Упырем оказался пьяный дядя Костя — местный ветеринар. Начал ловить «белочку» и нападать на людей. Забрали его в дурку, а что с ним дальше было — я не знаю. — Мда… — Света потерла переносицу и поправила очки. Неожиданно в окно что-то глухо стукнуло. Мы оба вздрогнули. — Это еще что такое, — я подошел к окну. На улице была уже ночь, но луна светила ярко поэтому можно было разглядеть если не все, то хотя бы то, что было возле дома. Ничего необычного я не увидел. Я осторожно потянул за ручку окна, чтобы открыть его. — Может, не стоит? — сказала Света вполголоса. — Да брось, — я старался скрыть страх, но предательский комок в горле превратил мой голос в хрип. Окно с хрустом открылось и сверху посыпалась пыль, осыпавшаяся краска и труха. Я высунулся в окно. — Эй! Кто здесь? В кустах напротив окна что-то зашевелилось, захлопало и вылетело в нашу сторону. Светка взвизгнула, а я присел и тут же услышал громкий смех. — Смотри, — выдавила через смех Света. Я посмотрел в ту сторону, куда она показывала, на полке сидел воробей и с гордым видом смотрел на нас. Мы, смеясь, выпроводили гостя на улицу и отправились спать. Проснулся я от того, что почувствовал, как Светка встает с кровати. — Ты чего? — спросил я. — В туалет схожу, — ответила она сонным голосом. — Ааа, — я зевнул, — щелкни телевизор, я, наверное, уже не засну. Светка повернула ручку переключателя и пошла к двери. По единственному каналу шел какой-то нафталиновый фильм, под который я благополучно и вырубился буквально сразу же. В очередной раз очнулся я от какого-то шипения. Через пару секунд я понял, что шипение исходило от телевизора, который уже вместо фильма показывал белый шум. Я потянулся и посмотрел на Светкину половину кровати. Пусто. «Не понял» — подумал я, «Снова в туалет вышла что ли?» Я встал с кровати. Сначала хотел выключить телевизор, но появившееся непонятное чувство тревоги подсказало, что надо сначала включить свет. — Света? — крикнул я, — ты в доме? Свееет? Тишина. Значит, точно на улице. Я вышел в соседнюю комнату, окна из которой выходили на туалет. Включил свет и подошел к окну. Луна светила по-прежнему очень ярко, я взглянул в окно и увидел ее. Она танцевала на поляне возле дома, задрав руки кверху, стоя на цыпочках, как настоящая балерина. Тревога отступила, я облегченно вздохнул и постучал в окно. Света обернулась и, увидев меня, улыбнулась. Быстренько подбежав к окну, она звонко засмеялась и, сквозь смех, бросила: — Иди дверь открой! — Сама, что ли, не можешь? — недовольно буркнул я. — Неа, открой уже! Я раздраженно пошел к двери. «Ну и шутки среди ночи» — возмущался я про себя. Подойдя к двери, я с удивлением обнаружил, что она не закрыта, а лишь прикрыта. Я рывком дернул дверь на себя и, скрестив руки на груди, уставился в проем. Светка подбежала к двери и улыбнулась. — Ну? И что за шутки? — я постарался сделать голос как можно раздраженнее. — Можно мне войти? — задала она глупый вопрос и снова улыбнулась. — Ты совсем что ли? — я не смог сдержать удивление. Я демонстративно отвернулся от нее и стал разглядывать комнату. Внезапно чувство тревоги вернулось. В комнате что-то явно было не то. Но что именно мне было непонятно. — Так войти — то можно? — Света повторила дурацкий вопрос. — Ну конеч… СТОП!!! Я оборвал себя на половине фразы. Как горячая рука стукнула меня по голове и виски запульсировали в унисон к участившемуся сердцебиению. Внезапно я понял что именно было не так в комнате. Зеркало. Оно стояло как раз напротив двери и в нем я видел отражение дорожки к дому, кустарники и бурьян. Но отражения Светки в нем не было. Ноги стали ватными, а в голове словно зазвенели колокола. Я медленно обернулся назад к двери. Света, а точнее, то, что себя за нее выдавало, стояло на пороге, приподняв одну ногу, собираясь сделать шаг. На лице по-прежнему сияла улыбка. Увидев мой, взгляд она… Оно заулыбалось еще шире. Потом еще шире. Такой неестественно широкой улыбки я еще никогда не видел. — Ну? — спросило оно, не переставая улыбаться, — я войду? Внезапно, словно флешбэк в фильме, в голове возник образ бабушки. Она стояла передо мной, маленьким еще мальчишкой, и строгим голосом наставляла, грозя пальцем: «Аки зло буде стукать се о врата, да не держи умысла просите ей до дому. Лише тогда сотворит се беду, когдато сам упросишь его войти». Вот почему существо в дверях задавало такие странные вопросы. Ему нужно мое приглашение чтобы войти в дом и сделать… А что оно может сделать? Я даже подумать об этом не решался. — Нет! — с трудом выдавил я. Улыбка сменилась недоумением. — Почему? — Уходи, прошу тебя! — я чувствовал, как постепенно теряю контроль над собой, приближаясь к истерике. Существо снова улыбнулось, на этот раз наполовину, отчего сильно исказилось. Это даже не улыбка, скорее гримаса. Это точно не было Светкой, такого выражения лица я у нее ни разу не видел. — Неужели не пустишь меня? Тут холодно все-таки. — Убирайся, — проблеял я. Я судорожно пытался вспомнить хотя бы одну молитву, но ничего в голову не приходило. — Отче наш… Отче наш… Ежисе… Еже… Иже еси… — Бормотал я, садясь на пол и крестясь. «Светка» звонко засмеялась: — Не получается? Глупенький! Это в сказках только работает. Впусти меня, наконец. Я же люблю тебя. Я ничего не ответил, лишь сидел на полу и крестился, чем, судя по всему, вызывал восторг существа на пороге. Улыбка не сходила с его лица, иногда оно издавало какие-то звуки, напоминающие нервное похихикивание, отчего ужас брал еще сильнее. Не знаю, сколько времени прошло, казалось, что целая вечность. За спиной существа небо стало светлеть. «Рассвет» — пронеслась мысль в голове. Брови на «Светкином» лице поднялись домиком. Оно повернулось сначала назад, потом уставилось на меня снова. Посверлив пару секунд меня взглядом, оно погрозило пальцем, развернулось и побрело прочь. Я проводил его взглядом до тех пор, пока позволял дверной проем и рухнул на пол. Проснулся я на полу оттого, что в лицо бил яркий свет. Я открыл глаза и осмотрелся. Судя по всему, время приближалось к обеду. Дверь была открыта настежь и слегка покачивалась от легкого ветра. С улицы доносилось пение птиц. Я поднялся на ноги. Все тело ужасно ломило, а в голове начали мелькать события минувшей ночи. — Что это, блин, было такое, — пробормотал я вслух. Я вошел в комнату, где мы спали. По-прежнему работал телевизор: на этот раз шел обзор новостей. Выключив его, я посмотрел на вещи, лежавшие на столе. Мой телефон, туалетная вода, одежда, бритва… «Где Светкины вещи?» — спросил я себя. Ничего, что могло указывать на ее пребывание. Перерыв все и не найдя ни одной, даже самой маленькой вещички, я сел на кровать и достал телефон. Пролистав все контакты на букву, «С» я не нашел ее номер. «Бред какой-то» — подумал я. Но ничего, ее номер я знал на память. Набрав хорошо знакомые цифры, я нажал на вызов. «Номер не существует» — ответил в трубке равнодушный голос.