Все́волод Эдуа́рдович Багри́цкий (19 апреля 1922, Одесса — 26 февраля 1942) — русский литератор, поэт и журналист, военный корреспондент. При жизни его стихи почти не публиковались.
Всеволод родился в Одессе 19 апреля 1922 года. Отец - Эдуард Багрицкий. Мама - Лидия Суок.
Багрицкий-отец часто срывался с якоря и надолго исчезал. Жене обычно говорил: "Прокормитесь как-нибудь сами..."
Лида - нежный и хрупкий росток, выросший в музыкальной семье - была абсолютно беспомощна в быту. Остается загадкой, как Сева не умер в младенчестве. Кроватки у ребенка не было, спал в ящике.
В 1925 году молодая семья переехала в подмосковное Кунцево. Багрицкий-отец тут же завел собаку и пятнадцать птиц. Потом появились шестнадцать аквариумов. Поэт-романтик готов был возиться с живностью и днем и ночью, а вот с сыном ему было не так интересно.
Сева рос сорвиголовой. К гостям мог выскочить с ножичком и порезать отцовским друзьям брюки. Из кунцевской шпаны Багрицкий-сын сколотил шайку, наводившую ужас на местных дачников.
Приятель отца рассказывал: "Входит Сева. Мальчик чем-то недоволен. Он требует чего-то в повышенном тоне. Багрицкий говорит с ним как со взрослым. Недовольный Сева уходит, зыркнув на нас быстрыми глазами. Багрицкий улыбается:
- Знаете, этот бандит - бешеный общественник у себя в школе..."
Отец умер в 1934 году. В 1937-м арестовали мать. Из дневника 15-летнего Всеволода Багрицкого: "Люди ко всему привыкают - холоду, голоду, безденежью, смерти. Так привыкли и к арестам. Маму увезли под утро..."
Сева занимался в театральной студии, которой руководили Алексей Арбузов и Валентин Плучек. Написал песни к спектаклю "Город на заре", который с февраля по май 1941 года прошел с успехом сорок два раза.
В июле 1941 года Сева начал работать в "Литературной газете". Одновременно поступил на первый курс Литинститута.
До войны юноша был снят с воинского учета из-за сильной близорукости. Оказавшись в эвакуации в Чистополе, Сева обратился к Фадееву с просьбой направить его во фронтовую печать.
Фадеев не отказал. Всеволод служил в редакции газеты "Отвага" 2-й ударной армии Волховского фронта. Писал стихи, очерки, вел дневник.
12 февраля 1942 года. "Мне 19 лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму?.. Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтобы мы вновь встретились, живые и мертвые..."
16 февраля 1942 года. "Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года семь месяцев, как арестована моя мать. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография... Вот перечень моих "счастливых" дней... Теперь я брожу по холодным землянкам, мерзну в грузовиках, молчу, когда мне трудно. Чужие люди окружают меня. Мечтаю найти себе друга и не могу. Не вижу ни одного человека, близкого мне по своим ощущениям, я не говорю - взглядам... Окружающие меня люди втихомолку ругают начальство. А я до сих пор не могу понять, почему нужно бояться батальонного комиссара".
Всеволод погиб в деревне Новая Кересть в районе Мясного Бора. Он беседовал с героем будущего очерка, офицером-зенитчиком, когда началась бомбежка. После налета бойцы распахнули дверь в избу и увидели, что поэт и его герой лежат друг против друга.
Багрицкого похоронили на опушке леса у высокой сосны, на которой художник редакции газеты "Отвага" вырезал: "Поэт-воин Всеволод Багрицкий. Убит 26 февраля 1942 года". И тут же - строки Марины Цветаевой, которые Всеволод часто вспоминал:
Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой моей земли.
Стихи Всеволода Багрицкого
Бывает так, что в тишине
Пережитое повторится.
Сегодня дальний свист синицы
О детстве вдруг напомнил мне.
И это мама позабыла
С забора трусики убрать...
Зимует Кунцево опять,
И десять лет не проходило.
Пережитое повторится...
И папа в форточку свистит,
Синица помешала бриться,
Синица к форточке летит.
Кляня друг друга, замерзая,
Подобны высохшим кустам,
Птиц недоверчивых пугая,
Три стихотворца входят к нам.
Встречает их отец стихами,
Опасной бритвою водя.
И строчки возникают сами,
И забывают про меня.
Чистополь
...Есть глухая тоска
В белоснежных полях
До озноба в виске,
До тумана в глазах.
Как я быстро привык
О друзьях забывать, -
Спросят нас, кто погиб,
И начнешь бормотать.
Удилами исхлестаны губы,
Опрокинуты дни на дыбы.
Тех, кого мы любили, - на убыль!
Тех, кого схоронили, - забыть!
Самовар, словно маленький карлик,
Задыхался, мычал и укачивал.
Мы с тобой этот вечер украли
У голодных степей азиатчины.
* * *
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.
Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати.
Текст: Дмитрий Шеваров
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 20
-
Нас водила молодость в сабельный поход,
"Нас бросала молодость на Кронштадтский лёд!
Боевые лошади уносили нас,
На широкой площади убивали нас!
Но глаза незрячие открывали мы,
Но в крови горячечной поднимались мы...."
Исай Кузнецов вспоминал: «Была комната Севы, удобная тем, что находилась в пяти минутах ходьбы от школы, где мы репетировали, комната с оставшимися от его отца, Эдуарда Багрицкого, аквариумами, со старой Севиной нянькой, ходившей за ним. Здесь мы – Сева, Миша Львовский, Саша Галич, Зяма и я – сочиняли песенки и сценки для капустников, слушали молодых поэтов или просто, что называется, трепались. Иногда, впрочем, и выпивали, хотя называть это выпивкой, учитывая сегодняшние масштабы этого занятия, конечно, смешно». (Из книги Я. И. Гройсмант, Т.А. Правдиной «Зяма – это же Гердт!»).
В том же 1938 году выходит первый сборник стихов Всеволода Багрицкого. Об этом он пишет матери и посылает ей свои стихи:
Солнце жирное висит.
Закрывается рукою
Загорелый одессит.
Шелестит вода о камень,
Небо плавает в воде...
Море, полное бычками,
Как в большой сковороде.
В 1939-м после настойчивых писем и заявлений Всеволоду разрешают свидание с матерью. Он пишет на станции Жарык, ожидая поезда в Москву:
Я хотел их остановить.
Наша жизнь такая плохая,
Что не стоит о ней говорить.
Вскоре он записывает в дневнике: «4 августа 1937 года арестовали маму. 15 сентября умер мой брат. Арест матери я воспринял как должное. В то время ночное исчезновение какого-нибудь человека не вызывало удивления. Люди ко всему привыкают — холоду, голоду, безденежью, смерти. Так привыкли и к арестам. Все казалось закономерным. Маму увезли под утро. Встретился я с ней через два года посреди выжженной солнцем казахстанской степи». Всеволод упорно пытается что-то сделать для матери.«Я и Юра Олеша в приемной Фадеева. … Фадеев принял нас очень любезно. Ходили по делу мамы. Есть надежда».