"Я расстегнул все пуговицы"
Сгубили их рай и ад жизни. Загулы, повальное пьянство (как заметит его мать, "уезжают два красавца, приезжают две свиньи") и ощущение, что им - все можно. Ведь из их коттеджа сбежал в ночь Бродский, так хотевший познакомиться с Беллой.
"Ужин нас ждал роскошный, - вспомнит Найман, поэт. - Хрусталь, фарфор, серебро; водки, бифштексы, зелень, антикварный стол, за которым ели... Дальше было безобразие... просто пьянство... какие-то выкрики, гримасы, какие-то персики, сок которых течет тебе в рукав... Нас отвели в спальню, где стояла широченная кровать... Я проснулся, потому что Бродский настойчиво меня будил. Горела люстра... Сказал, что не может оставаться в доме больше ни минуты, пошли. Я спросил, который час. Полтретьего... Мы оделись и вышли в открытый космос. Мотаясь и застревая в сугробах, чудом добрели до шоссе. Одинокий грузовик подхватил нас..."
Богема не выдержала богемы! И главное: если Белле для стихов нужен был лишь клочок бумаги, то ему, педанту, нужен был распорядок. "Вставал в 7, делал зарядку, - запишет Алла, последняя жена, - в 8 на столе должен был стоять легкий завтрак: геркулесовая каша, три штучки кураги, два расколотых грецких ореха и чашка кофе. Если это было готово в четверть девятого, сердился. Если обед запаздывал - рвал и метал..." И так - 26 последних лет. Рвал и метал домашних, чтобы... Чтобы "рвать и метать" в "Дневнике" - "гениальной книге", по словам Кувалдина, от которой к старости из глаз писателя ушел не только цвет, они стали, сказал, "как бумажные"...
"Я расстегнул все пуговицы!" - рявкнул, передавая рукопись. Вот, дескать, вам за "чужака" и "изгоя".
Всех измордовал - как "каблуком под ребро"! Евтушенко, "позер и ломака", не добр, а "весь пропитан злобой", Булат "не удовлетворен, замкнут и черств", Галич, друг, умер не от инфарктов, нет, а "от повышения дозы морфия", редколлегия журнала, куда входил одно время, - "вонь носков, немытых тел, перегара". А остальные (через страницу): холуи, люмпены, холопы, сброд и быдло, совки и охлос. И - через каждую страницу жалобы ("не пустили в Данию", "тянут с фильмом"), хвастовство ("увел даму, побил мужа, съел бифштекс") и - вечный плач ("Не дано, недодано, обошли").
"Несчастный человек, - скажет драматург Зорин. - Без всяких одежек его жизнь предстала значительно мельче, чем даже казалась". Но главное слово, выловленное уже мной - "вакуум". Жил в вакууме. "Мне не хватает воздуха...". Помните, он, клаустрофоб, любил открытые пространства, жизнь? Теперь сама она стала вакуумом, где задыхался.
И - задохнулся...
Комментарии 5