Женщина и красота.

Вечерний макияж

Одинокая женщина "постарше" меня поймёт. Потёк кран! В субботу. Под вечер. А мужа нет... Особи моего пола — непостижимые люди! Женщина может быть хоть семи пядей во лбу, но если потёк кран, она мечется в великом смятении по квартире субботним вечером, и её мучит одна убийственная мысль: "Что делать-то?!" Ну да, это я. Та самая, что семи пядей. А вот толку от этих пядей в такой ситуации — ни на грош... Но я же не вечный двигатель! Любое движущееся тело от сопротивления воздуха начинает замедлять ход и останавливается. Воздух у меня в доме, по-видимому, особенно плотен, поэтому я довольно быстро скомандовала себе "Стоп!" и обратилась к своей мудрости. Я всегда мечтала быть мудрой, поэтому выращивала её в себе, как цветок в горшке. Вроде каланхоэ. Которым не любуются, а вспоминают о нём только тогда, когда насморк нагрянет. Мудрость укоризненно, как слабоумной, показала на телефон. Я кинулась к нему, как к Николаю Угоднику, и стала звонить в ЖЭК. К моему радостному удивлению, ответил усталый женский голос, который на мою подхалимски-просительную речь тускло ответил: — А мастер уже ушёл... — Что же мне делать? — горестно, скорее себе, сказала я, чуя подступающие слёзы. Но женщина тоже их почуяла, и предложила, потеплев: — Могу дать вам телефон сантехника. Он не наш сотрудник, но люди его хвалят. Попробуйте. * * * Я записала телефон и стала звонить хвалёному мастеру. Трубку взяли. И я, торопливо заискивая, описывала собеседнику свою трагедию. Впрочем, какому собеседнику? Я говорила монолог, завершившийся моим адресом. В ответ услышала только: — Ждите. Буду. Надежда моя ожила! От нервного напряжения у меня, как обычно, проснулся нездоровый аппетит. Я сварила кофе и быстро нажарила мини-оладьи. Люблю такие: маленькие, размером со спичечный коробок. Знаете, что такое оладьи для хозяйки-одиночки? Это тесто, замешанное в чайной чашке. Пять минут — и ешь. Даже кофе ещё обжигает. Не успела я поесть, как раздался звонок. Побежала в коридор и открыла дверь... На пороге стоял седой Спаситель классически сантехнического вида: небритый, в простецкой куртке, с сумкой через плечо... И с ядрёным запахом алкоголя. А за край его куртки держалась серьёзная девочка лет шести. Я молчала в растерянности, и мужчина спросил: — Можно? — Можно, можно, — очнулась я, — заходите! Они вошли в прихожую. Мужчина поставил сумку на пол и наклонился развязать шнурки на ботинках. Вдруг он покачнулся и... упал на четвереньки! Девочка бросилась к нему и с отчаянной мукой в голосе вскрикнула негромко: — Деда, деда! Я ошеломлённо смотрела на них, абсолютно парализованная этой сценой... Мужчина попытался встать. Но совсем завалился на пол. Девочка судорожно припала к нему, обнимая тонкими ручками, и заплакала. Трудно описать шквал моих эмоций. Подходящих слов я не находила... — Что с ним? — задала я девочке самый тупой вопрос, на который оказалась способна. Она неловко оторвалась от него, поднялась с колен и в глубоком смущении ответила еле слышно: — Он пьяный. Потом умоляюще подняла на меня глаза и сказала: — Он хороший! Он только полежит немного и встанет. Я осторожно спросила: — Это твой дедушка? Она кивнула. — А бабушка дома? — Бабушка умерла. — А папа с мамой где? Она низко опустила голову и ничего не ответила. Я почувствовала, как она замкнулась: нельзя задевать эту тему. — Ну ладно,— сказала я, — пусть деда полежит. А мы с тобой подождём на кухне. Что мы в прихожей стоять будем! Взяла её за холодную ручку и повела на кухню. Она робко огляделась, и я увидела, как она посмотрела на оладьи. — Хочешь кушать? — спросила я. Она отрицательно покачала головой. Но я засуетилась: поставила греться молоко, варить какао. —Знаешь, я голодная, — сказала я, — а в одиночку есть мне так грустно! Видишь, я одна живу. Может, ты поешь со мной? Просто за компанию? Она благодарно вскинула на меня светлые глаза и, слабо улыбнувшись, опять кивнула. Я поставила перед ней кружку с какао, себе налила ещё кофе. И мы стали есть так дружно, что засмеялись обе. — Какие хорошенькие! — заметила она, деликатно подхватывая маленькие оладики с тарелки. — Мне тоже нравятся. Они такие — на один укус. Она была голодна, ела аккуратно, но с аппетитом. Потом встрепенулась и спросила тревожно: — А вы? — Так ведь и я ем. Разве ты не заметила? — схитрила я. — Это уже твоя доля осталась! Доедай, а то они холодные станут невкусными. Она доела всё с тарелки и оглянулась, ища где помыть руки. Подошла к моему текущему крану и сказала уверенно: — Деда обязательно починит его вам! Потому, что он, — старательно выговорила она, — инженер-ас! — Он инженер? — переспросила я. — А почему он чинит краны- — Потому что он стал пенсионером, и его выгнали с работы, — простодушно сказала она. И мне стало так не по себе от понятной картины вдруг открывшейся семейной драмы... — Раз уж мы с тобой посидели вместе за столом, то теперь нам придётся познакомиться! — заявила я ей. — Тебя как зовут? — Тата, — ответила она. — Вообще-то меня назвали Татьяной, но когда я была маленькая, то не могла сказать "Таня". Получалось "Тата". Так деда рассказывал. Ему понравилось. Мне тоже. Она посмотрела на меня, и я опять подивилась свету её доверчивого взгляда. — Ну, а меня можешь звать Марина Григорьевна! — Ой, а деда тоже Григорьевич! Олег Григорьевич! — радостно сообщила она. — Вот и познакомились, — засмеялась я. — Слушай, а что же мы будем делать с нашим Олегом Григорьевичем? Он же лежит на полу? Тата смутилась. — Он одетый. Не замёрзнет. А когда проснётся, не знаю. Что ж, когда нет мужчины, решение приходится делать женщине. Вытаскивать из огня. Пахать. Спасать детей... — Сделаем вот что, деточка моя. У вас с дедой кто-нибудь есть дома? — Есть. Рыбки. — И больше никого? — Никого. — Тогда мы с тобой сейчас пойдём спать. — Нет, я ещё не хочу, — слабо сопротивлялась Тата. — А я тебе сказку расскажу! — Сказку? Какую? — Ну, выберем! — А мне деда стихи читает на ночь. — Какие, помнишь? — Да. Из вереска напиток забыт давным-давно, А был он слаще мёда, пьянее чем вино. А ещё про Федота-стрельца. И про старика со старухой. Они молчали и не хотели дверь закрыть, и воры съели у них всю еду! Боже мой! Да что это за дед удивительный, что знает такие стихи? — Он по книжке читает тебе? — Нет, он наизусть рассказывает! Мне хотелось выйти в коридор и посмотреть на сантехника, павшего в беспамятстве в моём коридоре... Но я опасалась тревожить ребёнка. * * * Мы с Татой отправились в спальню и устроились на моей кровати. Она, потихоньку осваиваясь, уютно умостилась мне "под крылушко". И я рассказывала ей про аленький цветочек до тех пор, пока она не уснула. Самой сон не шёл в голову. Я ещё, ещё и ещё раз обдумывала события этого вечера. Внутри меня творилось что-то, похожее на весеннее томление сердца. А ещё у меня в доме, у дверей, валялся, как мешок с зерном, инженер-ас Олег Григорьевич. И текла вода из аварийного крана. Унося, по примете, мои деньги... С ума сойти. * * * Тата спала. Я уже часа два бессонно ждала хоть какой-нибудь развязки. Философия обычно доводила меня до постели и успокаивала. Но сейчас всё пошло как-то иначе, а мудрость моя исчезла начисто... Внезапно в квартире раздались отдалённые звонки чужого телефона. Разбуженный хозяин коротко ответил что-то приглушенным голосом и умолк. Я встала и вышла в прихожую. Олег Григорьевич, увидев меня, вздрогнул и спросил упавшим голосом: — Где Тата? — Не бойтесь, — шёпотом ответила я, — она спит. Он обессиленно прикрыл глаза, а потом вскинул их на меня и умоляюще проговорил: — Простите... Простите ради бога... Это ужасно... Простите! Теперь я видела, чьи глаза у ангела в моей постели. Светлые и с такой же мукой во взгляде. — Я не мог Татку оставить. Мы одни, — продолжал говорить мужчина в крайнем смущении. Он совершенно не мог решить, что теперь делать. Мне было нестерпимо жалко его, и я решилась. — Так, Олег Григорьевич. Вы раздевайтесь и ложитесь в гостиной, на диване. А утром почините мне кран. Греметь инструментами сейчас не дам. Ребёнка разбудите. Зовут меня Марина. Спокойной ночи! Я вернулась к Тате. И вдруг моментально уснула рядом с ней. * * * Утром я проснулась от осторожного позвякивания на кухне. Тихо прокралась в ванную, чтобы принять божеский вид. И явилась на место своей аварии. Олег Григорьевич уже спокойно посмотрел на меня и доложил: — Всё готово. Это я вас разбудил? Простите за вчерашнее. Ещё раз. — Да что вы всё заладили одно и то же! — весело ответила я. — Скажите уже что-нибудь новенькое. Желательно повеселее. — Вряд ли смогу сейчас повеселее, — произнёс он с горечью. — Свиньёй перед вами выступил. — Я забыла. Поверьте. А пока Тата спит, давайте мы с вами по кофейку? — Давайте, — улыбнулся он глазами. — А давайте ещё вот что. Давайте попробуем доверять друг другу. Попробуем перестать бояться? Он испытующе посмотрел мне в глаза и после минутного колебания согласился: — Давайте. Попробуем. ... Мы пили кофе с пирожками, говорили о том о сём. Я с нетерпением поджидала момента, когда смогу задать ему вопросы, которые вертелись у меня на языке. Но тут в дверях появилась Тата и с улыбкой уставилась на нас. Потом стремительно подошла к деду, ткнулась в его объятия и сказала мне: — Я же говорила! — Что это ты говорила, девушка? А ну признавайся! — спросил он у неё. — Всё! Всё говорила! — выпалила она радостно. Всё это казалось мне какой-то нереальностью, сном... * * * Пирожки улетели со стола в прошлое, и мои гости засобирались домой. Перед дверью я спросила у Олега Григорьевича, сколько должна за работу? Он покраснел чуть не до слёз от негодования: — Зачем вы так, Марина! Вы мне подарили больше, чем я вам. Татка вон — счастлива. Спасибо вам. А можно... — Он не договорил. Ну, а я, как бессловесная овца, стояла неуклюжим столбом и не знала, что делать.. * * * Закрыв двери за ними, я почувствовала такое отчаяние! Сидя на своей кухне, я рыдала, оплакивая себя и ещё непонятно что. И рыдала до тех пор, пока лицо окончательно не распухло от слёз. * * * Где-то послышался звонок. Это был не мой телефон. Я вышла в прихожую. Звонок раздавался оттуда. Он не прекращался и нашёлся... в кармане моего плаща на вешалке! Ничего не понимая, я включила связь. — Алло, это Марина? — раздался в трубке голос Олега Григорьевича. — Да, — ответила я в нос. — Что с вами? — встревоженно спросил он. Я молчала, боясь зарыдать опять... — Я забыл у вас телефон, Марина, звоню от соседей! И всё-таки я позорно разрыдалась... Он замолчал и сказал: — Мы сейчас приедем! * * * Через полчаса они, мои нечаянные милые, опять стояли у меня на пороге, во все глаза рассматривая моё зарёванное лицо. И светились. Оба. Я сунула Олегу Григорьевичу его телефон и засмеялась, махнув рукой: — Растеряха! — Марина Григорьевна, а можно нам прийти к вам ещё? — спросила Тата. —Валяйте! Кран-то поломается скоро, наверное! Как думаешь? — Конечно, поломается! — засмеялась она. Я протянула ей руки, и мы так обнялись. А Татка прошептала мне на ухо: — Этоо я положила телефон в ваш карман. Я хочу к вам. Только деду не говорите пока... Автор: Инна_Люлько

Аналогично!

Для тех кто дорог

Верно. Лучше уж никак, вместо как - нибудь.

Не любил -А я ведь ее не любил, а теперь, когда не стало, словно сердце у меня из груди вырвали, - сокрушался дед Матвей, понурив голову, на поминках. Перед ним стояла стопка с водкой, прикрытая куском хлеба. Люди уже разошлись, остались только два товарища, да родственницы, убирающие со стола. -Не вини себя, Матвей, - приостановилась с тарелками сестра усопшей, Валентина, - зато она тебя любила. Ох, как любила, да деток ваших, да внучат...В этом ее женская доля была и ее женское счастье! -И то правда, - поддержал ее сосед, Петр, - она ведь никогда на тебя не жалилась. Не обижал? -Не обижал, - подтвердил Матвей, - но и слова ласкового она от меня не слыхивала. Ольга, подай то, убери это, за дитями присмотри, в сарайку сходи, посмотри, не телится ли Зорька...И никогда чтобы любимая, милая ли, ненаглядная...Даже ночкой темной так ее не называл...И-эх, - махнул рукой Матвей, схватил стакан с самогоном и выпил до дна. -Эвон, ты какие слова знаешь, - вслед за ним махнул рюмку на высокой ножке другой сосед, Иван, - я вот своей тоже никогда таких слов не говаривал, все Любка да Любка, ну иногда, Любушка. -Хоть так, - вылупил на него осоловевшие глаза вдовец, - а я даже Олюшкой ее ни разу не назвал. -Ну будя тебе, будя, - подошла к нему Валентина, - выхватила из рук графин с остатками мутной жидкости, - коли не сказал, так скажи. -Да кому же я теперь это скажу? - удивился дед, - разве, вон, портрету на стене. -Да хоть и портрету, - посмотрела родственница на фотографию в рамке, - а нет, так на кладбище сходи, посиди, поговори с ней, душу свою ей излей. Она оттуда, - показала женщина пальцем вверх, - все видит. -Да разве ж она меня прОстит? - засомневался дед Матвей. -ПрОстит, за это прОстит, не сомневайся. Али у тебя перед ней еще какая вина или грех есть? - насторожилась Валентина. Матвей безнадежно уставился в окно. Видя, что продолжения не будет, гости засобирались, хозяин проводил их, поблагодарил женщин за помощь и завалился прямо в одежде на кровать, спать. -Вот ведь уже сорок дней прошло, - пробормотал он, прежде, чем ушел в забытье, - совсем ты теперь от меня далеко, Олюшка. И не вернуть мне тебя обратно. Знать бы как, вернул бы, и сказал бы тебе самое главное, то, чего ты ждала от меня всю свою жизнь, а я так и не успел тебе признаться... Наутро дед Матвей болел, но опохмеляться не стал, достал из погребка капустный рассол, которым его жена лечила. Редко такое бывало, мужчина трудился на благо Родины и своей семьи, дом строил, детей растил, не до баловства. Но бывало, в особо торжественных случаях, мог малость и не подрассчитать. Рассол сделал свое дело, даже не пришлось идти в бочку с головой кунаться. Сел на лавку, посидел, решил переодеться в нарядное, да по совету свояченицы на кладбище сходить, да призадумался. Как он расскажет жене, что когда под венец с ней шел, о другой думал. Не любил! Другую любил, с самого детства. Очень уж ему нравилась бойкая, смешливая девчонка по имени Таня. Глубоко в душу запали ее голубые глаза и золотистые кудряшки, она казалась ему принцессой. Сначала старался быть всегда там, где она была, а когда подросли, признался, что нравится она ему. А та вроде и не отталкивала, но и к себе не приближала. Был он одним из ее верных пажей, так она говорила о нем и других поклонниках своим подружкам. А Матвей не обижался, землю грызть за нее готов был, на коленях перед ней ползать, лишь бы его стала. Уж как он просил, чтобы из армии его дождалась, обещал любить так, как никто ее больше не полюбит. Не дождалась... В город учиться уехала и там замуж вышла. Вернулся Матвей в село, а и нет его Танюшки. Пригорюнился крепко, месяц из дома на люди не казался, а как на работу вышел, деваться некуда, надо общаться с внешним миром. Даже на танцы в субботу пошел, друзья вытащили. -Не век же тебе бобылем куковать, - убеждали они, - прошлого не вернуть, надо жить настоящим и будущим. А с зазнобой твоей у тебя пути разошлись, сердцу девичьему не прикажешь. Девок вокруг пруд пруди, любую выбирай! Но Матвей понимал, что своему сердцу приказать полюбить другую, тоже трудно, почти невозможно. Полгода ходили вокруг него сельчанки, вокруг, да около, но ближе всех Оля подобралась. Куда не глянет он, везде она. С тех пор, как он ее в последний раз видел, совсем девчонкой была, худой, угловатой. А тут выросла, округлилась где надо, похорошела, не девка - кровь с молоком! Да только не лежит у Матвея душа к ней, и все тут, образ Татьяны глаза застит. Но провожал иногда по ее просьбе, постоит, носком башмака в песке поковыряется, поговорят о том и сем, и он ей: -Пора мне, на работу завтра рано вставать. Но однажды стояли они вот так, вечер летний, теплый, звездный, и толи птица, толи еще кто в ночи крикнул. Испугалась Оля, кинулась к Матвею, прижалась к нему и дрожит вся. А парень что, дело молодое, тоже задрожал, да так и свел ее на сеновал. А как узнал, что девушка от него беременна, жениться пришлось. Совсем не по душе ему были такие обстоятельства, но вроде, мужик, куда от своего дитя денешься? Хотя, знал, что если бы приехала Татьяна и позвала за собой, бросил бы все, и жену с ребенком, за ней бы пошел! Вот она как любовь иногда людей выламывает! Но про Таню поговаривали, что жила она с мужем хорошо, в достатке, двойнят ему родила и в деревню возвращаться не собиралась. А когда вернулась через десять лет, с двумя пацанами, ушла таки от мужа, (и вовсе она с ним не жила хорошо), у Матвея самого уже двое подрастали, старший - Семка и младшая - Настенька. Ох, как все завертелось с новою силою в нутре у Матвея, словно и не было всех этих лет, и обиды не было, и страданий. Да и Татьяна с годами не хуже стала, а еще лучше. Да только как была надменной, так и осталась. Сначала мужчина за ней со стороны любовался, боялся подойти, а она сама пришла. Подкараулила его вечером у калитки, когда он с работы возвращался. -Вот, пришла на тебя посмотреть, Матвей, - сказала она игриво. -А чего на меня смотреть, я ведь не картина, - засмущался тот. -И то верно, - усмехнулась красавица, - годы мужчину не красят, по крайней мере, тебя. -А чего ж тогда? - краска залила лицо Матвея, словно мальчишкой почувствовал он себя. -Да я так, из любопытства, - рассмеялась она ему в лицо, - ну да ладно, не буду задерживать, иди к своему навозу. Что тогда имела ввиду Таня, он так и не понял, толи его деревенскую жизнь, толи семью. Сильно задела она его, ишь ты, городская, чистенькая... Забыла, как в детстве вместе за ферму в навоз за шампиньонами бегали. Но то, что отличается она от местных баб, это верно! Вскоре Татьяна снова уехала, но заноза в сердце Матвея осталась. Так бы и считал он, наверное, ее - единственной в своей жизни любовью, если бы через двадцать лет не увидел ее пьяной, шла по деревне с каким то, неопрятная, лицо одутловатое, да такими словечками место это проклятое крыла, что уж у него, мужика, всякое повидавшего, уши завяли. Так и не нашла Таня своего счастья в чужих краях, помотало ее, мужей трое сменила, хорошо хоть парни успели вырасти, пока она окончательно ко дну не ушла. Жалко ее было Матвею, но сердце успокоилось. И тогда увидел он свою жену другими глазами, какая же она у него все таки добрая, ласковая, заботливая, верная и преданная. Думал теперь о своей Оле Матвей с нежностью, понял, что это она настоящей любовью в его жизни была. Понял, да не сказал! Пока собирался, солнце уже поднялось высоко и начало жарить. Пришлось пережидать самое пекло, направился мужчина к своей женщине уже ближе к вечеру. Принес ее любимых ромашек букет, свечку зажег, сел, призадумался. -Покаяться я перед тобой пришел, Оленька, - начал он несмело, - знаю, что ты слышишь меня. И что когда-нибудь кончится мой земной путь, и к тебе я приду. Потому что не было у меня жены лучше, чем ты. И любви крепче, чем к тебе. Ты прости, что не сказал, думал, что ни к чему уже. И так ясно было, что судьба нам с тобой была вместе быть. По щеке старика поползла соленая слеза, и он не стал ее вытирать. -Вот смотрю я теперь на облака и вижу, что в них будто ты и будто крылья у тебя ангельские. Через столько лет ты пронесла нашу любовь, отстояла ее и сумела сохранить. Вижу тебя, голубушка, в белой горлице. Так чиста ты предо мною, и пред всем миром, и невинна! В лунном свете узнаю тебя в березке, стан твой стройный. Куда не смотрю, везде - ты! Милая моя, желанная, самая красивая из всех женщин на земле! Люблю я тебя, люблю, и всегда любил, даже когда думал...что не любил! И всегда любить буду! Не забуду тебя никогда! Прожил после этого Матвей ровно год, ушел он за своей голубушкой в тот день, когда и она ушла. Каждый день, пока жил, говорил он ей о своей любви! И унес ее вместе с собой в вечность! Вот такая она любовь, бывает, просыпается поздно, да навсегда! @)C любовью к вам, Елена

Романтик в душе

ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!

Выглядит великолепно, не чрезмерно и не толсто. Делает это легким.

#женщина