Дай Бог...

Дела, дела... Забот круговорот,
И душу непрестанно что-то гложет...
Дай Бог, чтоб оказался рядом тот,
Кто просто так, по-дружески, поможет.
Болезнь без приглашения придёт,
Несчастье тоже – в дверь стучать не станет...
Дай Бог, чтоб оказался рядом тот,
Кто вытянет, поддержит, не оставит...
Грех сладок и прилипчив, словно мёд:
Запачкался – и в жизни не отмыться...
Дай Бог, чтоб оказался рядом тот,
Кто не позволит грешному свершиться.
Проходит чередой за годом год,
Цветение садов сменяет вьюга...
Дай Бог, чтобы всегда был рядом тот,
Кого ты называешь просто другом.

ОДИНОКИЕ МУЖИКИ

Ванька, когда они с дедом одни остались, прямо внутри жизни, где всё продолжалось: солнце светило, и дождь шёл, и Малахов в телевизоре всё время говорил: «Берегите себя и своих близких», – то Иван сразу понял, что деду быть во всём этом труднее. Ну, в том, что вокруг происходило, потому что он не привык без бабушки.
Они втроём долго уже жили: бабушка, дед и Ванька. Уже целых восемь лет, потому что тогда Ивановы родители на машине разбились. И остались они три сироты на всём белом свете, потому что мама Ванькина была деду с баушкой дочка, а папу Ванькиного они просто так любили, потому что хороший был.
Вот и жили себе втроём. Почти как настоящая семья. Иван даже маму с папой маленько забывать стал. Это потому что, когда они разбились, Ванька ещё ребёнок четырёхлетний был, а дети же быстро растут и всегда обгоняют свою память. Вот и у Ваньки так было. Но как дед с баушкой его вдвоём в школу повели, а по дороге зашли на рынок и там огроменные такие, как винтовки в старинных фильмах, гладиолусы купили, Иван помнил хорошо. И про то помнил, что баушка всю дорогу повторяла ему:
«Ты уж учись, Ванечка, хорошо, а то скажут, что мы с дедом не справляемся, и заберут тебя у нас. И будем тогда мы все трое в горе жить, а не в радости». Что такое «горе» Ванька тогда помнил. Это когда маму с папой хоронили. И больше в горе он жить не хотел. Потому и учился прям очень старательно, как мог только.
А каждый вечер дед, когда поедят уже и баушка посуду помоет, вёл всех в комнату и говорил: «Ну, Иван Алексеич, расскажи-ка ты нам с баушкой, что сегодня в твоей жизни интересного приключилось–сделалось, и какие новые науки ты сегодня превзошёл и узнал».
И Ванька всё прям честно рассказывал и про то, что в слове «соЛнце» буквы «лэ» как бы и не слышно, но писать её надо. И про то, что бабочка не сразу такая красивая рождается, а сначала получается прожорливая гусеница, а потом – куколка. Дед с баушкой слушали и удивлялись. Да ещё и переспрашивали по несколько раз.
А несколько дней назад утром баушка не проснулась и завтрак не приготовила. В первый раз. Поэтому Иван с дедом её и похоронили. Ну, ещё и соседи там всякие были. И потом все за столом ели, пили и плакали.
А дедушка сидел просто, опершись на свою тросточку ладонями и подбородком и иногда говорил: «Мы с Марь Семёновной пятьдесят два года, как один день прожили». И потому Ваньке так жалко деда было, что понял он – вот таким и бывает настоящее горе.
С тех пор дед как бы жил, но не очень. Он сидел, иногда ходил по дому, шёл к столу, когда Иван звал его обедать. Суп варить и картошку жарить баушка его уже давно научила и часто говорила, что Ванюшка даже лучше чем она сама картошечку поджаривает: она у него «загорелая» получается.
Дед ел, потом сидел у телевизора, потом говорил Ваньке: «Спать, Иван, я пойду. Чё-то всё неинтересное какое-то стало». И отворачивался к спинке дивана. И затихал.
Когда Ванька возвращался из школы, дед бойко семенил в прихожую и, увидев Ивана, говорил, будто даже разочарованно: «А-а-а… это ты…» и уходил снова в комнату, где садился лицом к окну и опять опирался подбородком о трость.
И так Ваньке жаль деда было, что аж прям… Очень, короче, жаль!..
Вечером однажды не выдержал он, подошёл к деду, сел перед ним на пол и ноги дедовы обнял. А сам в глаза старику смотрит и хочет сказать хорошее что-нибудь и важное, а – что, сам не знает.
Дед тогда первым заговорил:
– А баушке нашей, Вань, там плохо одной. Она даже и не знает, что ей делать. Меня ждёт, наверное… Приду скоро уже…
Поднял глаза над Ванькиной головой и так далеко куда-то посмотрел, куда людям заглядывать запрещено.
Вот тут Иван и испугался. Прижал голову к дедовым коленям и зашептал, будто молиться начал:
– Не-е-е-т, дедуня, не уходи. Со мною останься. А то, если бабушка узнает, что ты меня здесь одного бросил, рассердится, ругаться начнёт. А ты же знаешь, что ей волноваться нельзя – сердце у неё…
– Какое там сердце, – дед отвечает. – Там (и снова глаза вверх поднял) от человека лишь дух святой остаётся…
– Нет, дедуня, – Ванька говорит. – Туда человек и сердце своё забирает, потому что в нём мы все для него и остаёмся.
Дед тут впервые на Ваньку по-настоящему посмотрел:
– Да? Думаешь?..
Потом помолчал, помолчал и говорит Ивану:
– Ванёк! Я чё-то так есть захотел. А пожарь-ка ты картошечки, как бабушка, с корочкой.

В этот дом, в этот сад...

В этот дом, в этот сад разомлевший, большой
С белоснежными вишнями (девственно-чистыми)
Я вернусь по весне, но с разбитой душой.
Я вернусь, поглощённая грустными мыслями.
И найду старый пруд, и простую скамью,
Что усыпана сплошь лепестками опавшими.
Пусть вода убаюкает душу мою,
Пусть её успокоит, такую уставшую.
Ну, привет, милый сад! Как ты выжил, скажи,
В зиму? - Всеми забытый, совсем неухоженный...
И откуда взялась эта мощь, эта жизнь,
Если снова зацвёл – и зацвёл так восторженно?!
Ну а я... У меня много хуже дела,
И никак не оттает душа одинокая.
Если б я, как и ты, излечиться смогла,
Отпоившись живыми, целебными соками!
Может глупо? - Но всё же к земле припаду,
Ей шепну: Никогда ни о чём не просила я...
Помоги же и мне, как деревьям в саду,
От тебя напитаться природными силами!

судьбы людские.

Старушка сидела у постели мужа и мокрой тряпкой протирала его горячий лоб.
- Вась, я все признаться хотела и не решалась. Обманула я тебя, не мой ты муж!
Старик открыл глаза и удивлённо посмотрел на жену.
- Не перебивай только, а то вдруг расстанемся навеки, а я так и не расскажу. Помнишь, ты после войны в нашу деревню забрел случайно? Я тогда ещё остолбенела сначала, а потом на шею тебе кинулась. Перепутала. Очень уж ты на моего супруга был похож, только мне похоронка на него пришла, а тут ты, живой. Я подумала ошиблись бумажками и муж мой вернулся, кинулась к тебе, да тут же поняла, что обозналась. Краснела, извинялась потом и переночевать в сарае пустила.
Утром ты решил дверь в сарае починить немного, а на тебя балка возьми, да упади. Я уж думала и тебя хоронить придется, да смотрю дышишь - жив значит. Врача позвала, а он сказал крепкий мужик попался, только память чуток отшибло, а в целом легко отделался. Тогда я и решила тебе сказать, что ты мой муж. Мужик ты крепкий, видный, а после войны одной с двумя детьми не справиться. Сказала, а ты и поверил. Потом уже совесть мучила, да свыклись-слюбились мы с тобой и менять ничего не хотелось.
Сейчас вот только каюсь, что за тебя все решила то. Может жизнь твоя по другому сложилась бы.
Василий посмотрел на нее молча минуту и вдруг расхохотался.
- Дура ты старая, какая ещё другая жизнь, я ж тебя всю жизнь любил. Зашёл тогда в твою деревню правда случайно, зато остаться сам решил. Я ж как тебя увидел - влюбился сразу, а как подступиться не знал. Решил помогу немного по хозяйству, может приглядишься и не прогонишь, и тут эта балка как шандарахнет по голове - аж все потемнело. Очнулся и врач тут и ты хлопочешь около меня и попросил я его про амнезию наврать чуток, чтоб в твоём доме задержаться. Тут то ты меня и удивила с известием о муже, но я даже обрадовался, что мне придумывать ничего не придется.
- Дурень ты старый, - улыбнулась старушка. - Раньше сказать, что ль не мог? Хоть посмеялись бы вместе.
- Хотел, да как-то некогда было. То старших поднимать, то ещё троих младших мы с тобой народили, - подмигнул муж. - Так всю жизнь и таскали страшные свои тайны, а они оказались и не тайны вовсе.
- Хорошо, хоть сейчас выяснили, а то насмешили бы ангелов-хранителей своими рассказами, - сказала старушка. - Только ты, Вась, не помирай давай. Не оставляй меня одну тут, я ж не смогу без тебя.
- Чего ты нюни распустила, старая, все нормально будет, - успокоил ее муж. - Хорош около меня сидеть, спать ложись. Утро вечера мудренее.
Они легли, но она спала беспокойно. Видимо мысли о плохом метались в ее седой голове и мешали отдыхать. Утром проснулась ни свет, ни заря. Кровать пуста. Защемило тревожно сердце. Ан нет, сидит он на крылечке, курит. Выдохнула. На этот раз мимо прошла костлявая, значит поживут ещё немного, поскрипят вместе.