Ароматные пучки календулы, зверобоя, мелисы и тысячелетника, свисавшие с потолочных балок не перебивали этого страшного запаха. Дом удушал жаром печи, сладостью гниения и приторным ароматом тлеющего ладана. Бабка лежала на полатях, укутанная ворохом лоскутных одеял и вязаных ковриков. Большую часть времени она не издавала ни звука, но примерно раз в полчаса, глаза старухи раскрывались, и она начинала кричать. Я видела много смертей, но так медленно и страшно на моей памяти еще никто не уходил. Крики бабки напоминали истошные вопли ночной выпи, перемеженные с натужным хрипом раненного зверя. Лоб ее в эти минуты покрывался испариной, зрачки расширялись, превращая блеклые, почти бесцветные голубые глаза, в беспредельную черную мглу северной ночи. Щеки запали, верхняя губа задралась под самый нос, обнажив кривые желтые пеньки. Бабка страдала уже третий день.
Она заболела около двух месяцев назад, а на прошлой неделе местный доктор выслал мне телеграмму, как ближайшей родственнице, брать на себя уход за бабкой никто из сельских не хотел, боялись. В деревне поговаривали, что она ведьма. Агафья Матвеевна, если уж совсем откровенно, не была мне такой уж близкой родственницей, троюродная прабабка или что-то около того. Однако, получив телеграмму, я ни секунды не сомневалась. Ехать надо. Во-первых, бабка не заслужила смерти в одиночестве, а суеверные соседи скорее сожгли бы ее хату, чем остались на ночь в домике ведьмы, хоть и пользовались всю свою жизнь ее советами, отварами и мазями. Во – вторых, пусть это немного и эгоистично, я просто хотела уехать из города. Совсем недавно я пережила очень болезненный разрыв, и город на меня давил. Каждый проспект, закоулок или двор дышали теми пятью годами, что мы были вместе. Ехидно усмехались бесконечные колонны, тоскливо шумели окованные в гранитные кандалы речушки, злорадно подмигивали бесконечные львы с барельефов старинных домов. Чистый воздух далекой сибирской деревушки, неприхотливый, размеренный темп жизни, слаженный, но очень трудоемкий для горожанина быт, обещали избавить мое сердце от боли. Выместить моральное физическим. И, если отступить от излишней романтики, так и случилось.
Когда я приехала, Агафья Матвеевна уже не могла ходить, но еще уверенно, резко и четко отдавала команды. С пятой попытки, чуть не угробив в дыму себя и бабку, я смогла-таки самостоятельно, без помощи соседского паренька Алешки, растопить печь. К третьему походу на колодец умудрилась, наконец, донести ведра до дома, не уронив их по пути с тяжелого, мозолящего плечи коромысла. Бабка наказала прибрать хату. Она знала, что доживает последние дни, и уходить хотела в чистоте. Три похода за водой, два полных и четыре полупустых ведра воды, три часа не разгибая спины, и дом приобрел тот вид, в котором находится сейчас.
Три дня назад старуха перестала есть. Тогда же по дому пополз жуткий запах разлагающейся плоти. Пахло у Агафьи изо рта и от пораженной страшной гангреной правой ноги. Я принесла травы из сеней и развесила по дому, бабка благостно улыбнулась и протянула дрожащую руку со скрюченными подагрой узловатыми тонкими пальцами к старинному комоду. На нем, в круглой берестяной шкатулке, хранились шарики церковного ладана, я послушно забросила несколько в лампадку, а бабка с того дня не произнесла больше ни слова. Вчера она впервые захрипела, а потом начала кричать.
Большую часть времени я сижу на низкой деревянной скамеечке возле своей далекой родственницы и подкидываю в красное раскаленное жерло все больше и больше дров. Бабка никак не может согреться, а мне хочется стянуть с себя кожу, так жарко, сухо и душно в тесном старом доме. Агафья вновь захрипела, и я сразу поняла, что этот хрип будет последним, я поднялась и потянулась протереть ей лоб мокрым полотенцем, когда тонкая когтистая, словно птичья, рука старухи выпросталась из под одеял и вцепилась в мою. Я заглянула в глаза Агафьи Матвеевны, на секунду из них ушла жуткая чернота, радужки налились небесно голубым, невыносимо ярким цветом, и она прохрипела:
- Прими мой дар, внучка. Отпусти меня.
- Успокойтесь, все будет хорошо…-невнятно залепетала я
- Прими! Мой! Дар! – Хрипло закричала старуха и стиснула мою руку так, что на секунду даже потемнело в глазах. Я и не представляла, что в такой полуистлевшей старушке может быть столько силы. Ладно, не убудет же от меня, видно перед ликом Смерти, мозги Агафьи поехали набекрень. «Прими дар, прими дар, прими» - будто в лихорадке повторяла она. Черт с ним, лишь бы отпустила руку:
- Я принимаю дар! – практически прокричала я, и тут завертелось.
Поленья в печи вспыхнули так ярко, что от их треска дрогнула и вылетела заслонка, труба загудела, в избу ворвался ветер, сметая с балок разнотравные связки, туша свечи и наполняя душный дом ночной прохладой. Двери, которые я совершенно точно запирала, гуляли туда-сюда, словно аплодируя своими разнотактовыми хлопками. За окном протяжно завыла собака, а следом за ней и все деревенские псы, яростно ухали совы, судя по звуку концентрированно летавшие исключительно вокруг нашего дома. Хохотала безумная бабка, с каждым звуком все повышая тональность, пока, наконец, смех ее не превратился в визг и не замер на самом пике. Я выдернула руку из вмиг ослабевших пальцев, на ней остались тонкие кровавые полукружья цепких старушечьих когтей. Я обернулась.
Ровным светом горели восковые свечи, дымно чадила лампадка, сухо и спокойно потрескивали дрова, послушно скрытые тяжелой печной заслонкой, молчала труба, не кружили совы, одиноко вдали брехал чей-то кобель. Показалось со страху. Или от недосыпа. На ватных ногах я добралась до постели, предварительно залив водой протестующе шипящую печь. Старуха больше не мерзнет, а мне по-прежнему жарко. Вы скажите, дико спать в доме с покойницей? Ну, если так, то вы никогда не обихаживали лежачего больного трое суток без малейших благ цивилизации и помощников. Я устала, мне некогда бояться, да и чего? Мертвые не могут ранить, только живые.
Я спала долго и сладко, мне снились чудесные сказочные сны. Ко мне приходил Леший, он принес красивое платье и под руку, будто царицу, вывел меня на ароматный заливной луг и повел по нему к берегу реки. Смешливые зеленые Травяницы устилали мне дорогу венками из васильков и осоки, с ветвей одинокой ракиты, пели песни прекрасные белокурые русалки…
Проснулась я легкой и отдохнувшей.
Следующие три дня пролетели в сумасшедшем круговороте дел. Я долго ссорилась с местным церковником, не желавшим отпевать мою старушку, сбила ноги в кровь в поисках обмывальщиц и плакальщиц, еле-еле уговорила пекарей обслуживать скромные поминки. Не стану описывать похороны, сборы, продажу скота и скарба, скупое прощание с фельдшером и соседским мальчишкой, единственными, кто, после смерти старухи, не начал смотреть на меня косо, скажу лишь, что покидая деревню, я чувствовала и облегчение и какую-то сосущую пустоту внутри, будто что-то звало меня назад.
Поезд ритмично отстукивал колесами всем путешественникам известную песенку, дородная краснощекая проводница бойко звенела подстаканниками, сосед яростно нахрапывал одному ему понятный мотив. Я смотрела в окно, в ночное мелькание деревьев и даже не заметила, как задремала.
Разбудило меня неясное чувство тревоги. Оно разрасталась, как снежная лавина в горах и заполоняло грудь. Я бросилась в кабину проводника. Веселая работница лихо резалась в подкидного с усатым смотрителем соседнего вагона, на столе стояла початая бутылка и блюдце с нарезанной жирной селедкой.
- Остановите поезд, впереди бомба! – Закричала я.
- …уёмба, - не слишком вежливо рявкнул усатый и добавил себе под нос – опять чокнутая, Галька, разберись. Дородная Галя медленно поднялась и двинулась мне навстречу, нехорошо усусмехаясь
- Успокойся, сейчас я тебе помогу, - гулким басом проворковала она.
- Там правда бомба, я не вру, - лепетала я, а поезд тем временем сбавлял ход, приближаясь к последней для него остановке. Галя взяла в руки переговорное устройство и что-то в него пробурчала. Я поняла, что она вызвала охрану, и что сейчас меня высадят, а тысячи пассажиров полетят под откос. Что было духу, я рванула вперед по вагону. Я врывалась в купе, кричала, чтобы все покинули поезд, благо остановка пять минут, даже собраться успеете. Кто-то матерился, кто-то кричал, плакали дети, но никто не отозвался на мой призыв. Нужно было дернуть стоп-кран, но тогда я еще не понимала, что происходит. Меня вел первобытный ужас и только. Из последнего купе перед тамбуром, мне удалось силой вытащить на платформу девчонку лет 13ти, почему-то сидевшую одну. Двери закрылись и поезд тронулся.
Вера ехала одна потому, что родители ушли в вагон ресторан. Они не выжили, так сказали по тв в забегаловке, где мы сидели, да и сама я не сомневалась ни секунды. Автоматически и девчонку записали в покойницы, сверяясь больше по билетам, чем по телам. Взрыв разворошил три центральных вагона, как раз те, в которых ехали мы. Обломки поезда долго горели, спасателям было не проехать из-за упавшего столба или еще чего-то подобного, я не прислушивалась. У меня еще оставались деньги, а Вера так сильно умоляла ее не бросать…
Мы купили билеты на автобус, чтобы вернуться в бабкин, а теперь уже и наш дом. На станции было шумно, людно и оживленно. Толпа собралась возле молодого паренька, жонглировавшего яркими мячиками. То тут, то там из толпы показывалась вихрастая голова другого мальца, помладше. На сердце вновь заскреблись кошки. Расталкивая людей локтями, я двинулась к жонглеру, как раз кланявшемуся после очередного пируэта.
- Уходите, вас сейчас арестуют, - тихо на ушко прошептала я ему. Парень усмехнулся и только махнул на меня рукой. Мне опять не поверили, как жаль. Но ведь я вижу! Вижу, что его брат ворует не ради блажи, а потому что им нечем прокормить остальных, вижу, что высокий полицейский в штатском уже давно приметил эту пару и вот-вот защелкнет наручники на запястьях младшего, я видела все. Но ничего не могла сделать. Мне никогда не поверят. Синдром Кассандры. Вера тихонько потянула меня за рукав, подошел наш автобус. Уже из окна я видела, как скрутили ребят, и как с ненавистью кричал «Ведьма» молодой жонглер, напрасно выискивая глазами мнимую виновницу его бед.
Мы молча поднимались в горку, идти без вещей было легко, но и в моем сердце и в сердце моей дочери Веры навеки поселилась грусть. Она тянула к земле не хуже туристических рюкзаков. Раннее рассветное солнце окрашивало небо розовато-лиловым. До дома оставалось совсем немного.
Я провернула в замке массивный ржавый ключ, дом встретил меня все еще не выветрившимся слабым запахом ладана и трав. Вера вдохнула его и впервые улыбнулась.
- Здрасте, тетя Ведьма, я знал, что вы вернетесь, дрова вам наколол! – звонко раздалось из-за спины. Я обернулась. Перед крыльцом, вкруговую водя перед собой босой ногой, стоял соседский парнишка. Я сорвала яблоко со свисавшей прямо над крыльцом ветки и протянула ему. Малец не испугался. Резким движением он выхватил подарок, развернулся и притопил в сторону леса, посверкивая на восходящем солнце мелкими рожками.
- Спасибо, Алешка, - наконец, улыбнулась и я.
© runkle
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 2