Ты всегда будешь мурчать в моем сердце,
спасибо, что был моим котом
Повесть о нелегком кошачьем бытие
Часть 1. В городе
Глава 1. О младенчестве, о родителях и о правильном поле
Ур-ра! Я родился! И у меня правильный пол! Я – кот! Поэтому меня положили назад к маме, а остальных поселили в ведре, я сам слышал, как хозяйка крикнула: «Котика оставляем, а остальных – в ведро». Мама вылизала меня раз пятьдесят, не меньше, и накормила теплым молоком, припахивающим дешевой рыбой. Кстати, не знаю как у людей, а у котов рыба делится на дешевую, обычную и вкусную. Тех, «остальных» я так я ни разу и не увидел, наверное, они жили в ведре с другой мамой.
Первые две недели было сытно, но скучно. Мать беспрестанно совала мне все восемь сисек, умывала шершавым языком и иногда громко кричала на кухне, выпрашивая мойву.
– Будь человеком, дай добавку! – клянчила она. – У меня сынок малый, кормить надо. Хоть голову брось, все равно ведь выбросишь.
После она начинала довольно урчать и чавкать. Видимо, дополнительный паек в виде вонючей рыбьей головы приходился ей по вкусу.
Наискучнейшие дни. Одно и то же: сиська с молоком, сон, опять сиська, снова дрёма возле теплого материнского бока. Две недели абсолютной темноты.
А ровно через четырнадцать дней я прозрел и наконец-то увидел мир, правда, сначала только одним глазом. Зато голубым-преголубым. О цвете собственного ока я узнал от внука хозяйки, стиснувшего меня в руках, постоянно жирных от пирожков.
– Баба, у него глазик открылся! Смотри, какой голубенький! А второй скоро откроется? – кричал мне в ухо мальчишка.
Чувствуя, что едва прозрев, я могу оглохнуть, я завопил:
– Животное! Руки прочь от отпрыска благородных родителей!
Слава кошачьему богу, на помощь пришла хозяйка: отвлекла внимание мелкого садиста расстегаем и вернула меня орущей, переживающей мамке.
Второй глаз открылся через три дня. Вот тогда-то я и смог хорошенько рассмотреть мамашу. Это ж прям Мерлин Монро: ослепительная блондинка с зелеными глазами и пушистым хвостом. А еще я увлекся изучением своих лапок: три из них были белые, а четвертая черная. Хвост тоже черный, как головешка. Против генетики не попрешь. Очевидно, в отцовской родне было много южан.
Несколько раз спрашивал мать о папке, но она лишь презрительно фыркала, запускала острые когти в ковер и заявляла:
– Один красивый негодяй. Плевать ему и на тебя, и на меня. Наверное опять снюхался на помойке с вшивой Муськой. Ненавижу его! Да вот беда, позабыть никак не могу.
Хорошо мне жилось рядом с мамой. Молока хватало, с «остальными-то» делиться не приходилось. Немного донимал рыбий дух, исходивший от родительницы, но это мелочи. Однако все рано или поздно заканчивается.
Глава 2. Новый дом, новое имя или почему на Рождество бывают лужи
Минуло три недели, я, уже не шатаясь, стоял на лапах и довольно-таки громко мяукал. День клонился к обеду, когда хозяйка, закутанная в шаль, вернулась с рынка, держа за шею огромного гуся с жирным задом, и почему-то шепотом сообщила мне, маме и внуку, шумно втягивающему сопли: «Рождество на носу! Будем гуся с яблоками есть!».
Она, наверное, не обманула насчет Рождества (просто загадочный незнакомец Рождество предпочитал чужие носы, на моем ведь его не было, я проверял), а вот насчет гуся явно заливала. «Будем есть» – как же! Восхитительного гусика она умяла вместе с внуком, маме досталась гузка и куча костей, мне же просто велели «не пищать». Может оно и к лучшему. Потому что сытая мамка потом долго икала и жаловалась на тяжесть в печени, а сопливого пацана и вовсе прошиб понос. Но самое интересное началось чуть позже.
Хозяйка оделась, зачем-то взяла дремавшую маму за шкирку, отнесла в туалет и закрыла. Скорее всего, пожалела тех гусиных костей, что сама отдала в обед. Любила, видимо, погрызть косточку-другую в темноте под диваном. Хотя вряд ли, она под него не пролезет.
Клацнул дверной замок, топ-топ, мы оказались на улице. Меня затрясло от холода и страха. Через несколько минут меня извлекли из шубы, кому-то показали и снова сунули за пазуху, правда, уже к другому человеку. Запахло жареным мясом и сигаретами, меня ласково погладили и пообещали: «Не бойся, сейчас придем домой, там тебе будет хорошо».
Мохнатый простофиля! Успокоился сдуру! Решил, что меня просто вынесли погулять, показали кому-то и сейчас отнесут обратно к маме. Шиш! Притащили в совершенно неизвестное место. Так-так. Ни одной знакомой морды. Знали бы вы, что тут началось! Меня крутили, вертели, поворачивали и поднимали хвостик, будто проверяли чисто ли там. Через час меня так замучили, что пришлось искать укрытие под диваном. Попытались достать, но я лишь дальше забился в угол и начал звать самую лучшую маму. К сожалению, она не слышала. Стало так грустно и одиноко, что я даже немного поплакал.
Под диван заглядывали разные лица: мужское, женские и одно детское, перепачканное шоколадом до самых ушей. Звали «кис-кис» и показывали какую-то бумажку, привязанную к нитке. Читать я, понятное дело, тогда не умел (к слову сказать, и сейчас не умею), поэтому не знаю, что там было написано. А вот зачем к бумажке нитку привязали, сразу догадался. Чтобы я ту бумажку ненароком не упер. Вероятно, на ней имелась очень важная информация, а может, они просто были жадинами. Маме сопливый внук тоже давал клочки газетные почитать, но она их просто теребила лапками и никуда не упирала, а после оставляла валяться на ковре.
Вообще, граждане, пользуясь случаем, хочу поднять один вопрос, касаемо школ для котов. Мы же совсем не против грамоте обучаться, только чтобы с перерывом на обед. Может мы мышей по старинке ловить продолжаем, а не по-научному, отстали, так сказать. Вы уж как-нибудь организуйте парочку заведений кошачьих, только, чур, не в подвалах – там живности кусачей навалом. Ну да я отвлекся.
После мне показывали блюдце с молоком. Не с маминым, ее никто никогда не доил, в таких делах точность нужна. А с чужим молоком, жи-и-иденьким. И еще кусок мяса, больше меня самого. Смехота! Мне только три недели стукнуло, я кроме титьки ничего в рот не брал. С блюдца лакать меня не учили (сами-то гусем были заняты!), а мясо мне еще рано – даже мать об этом говорила. Уф! Хотелось бы вашего трехнедельного младенца увидеть с горбушей или с шашлыком в беззубом рту. То-то же! Поэтому я на такие уловки не поддался.
Вышел я потому, что одному скучно в темноте сидеть, да и пыльно там. Я отчаянно звал маму и делал вид, что никого не боюсь. Но, очевидно, у меня от страха лапы сильно тряслись. Люди заметили, взяли на руки и пожалели. Я согрелся и задремал.
Проснулся оттого, что меня посадили в какое-то корыто с горохом и сказали «пись-пись». Нет, ну не странные ли новые хозяева?! Они что решили, что я гусь? Что я не кот вовсе? Тогда надо было хотя бы «цып-цып» говорить. Да и вообще, я в три недели и то уже знал, как выглядит гусь: у него, во-первых, головы нет, во-вторых, лапы красные, в-третьих, задница шире моей раз в десять, в-четвертых, его вместе с яблоками готовят. А меня и голова есть, и лапы другие, и вообще, у меня мама с папой коты как минимум в двадцатом поколении.
– Завтра купим лоток и наполнитель, а сейчас Рождество – магазины закрыты, – сказал дядька, который принес меня в новый дом, чумазой от шоколада девочке и снова усадил на горох.
Молча выносить подобное надругательство просто не было сил, я высказался: «Извини, мужик, но хоть плавать и летать меня заставь, все равно «га-га-га» говорить не буду. У нас, у котов гусиный язык не в почете!».
Есть хотелось жутко, но, вот незадача, сиську никто не показывал. Я крепился сколько мог, а после не выдержал и стал орать: «Жрать давай!». Похоже, поняли, потому что молодая женщина отнесла меня на кухню. На полу стояло блюдечко с молоком. Что с ним делать? И тут она ткнула меня мордой в молоко. Я стал уверенно захлебываться, пуская большие пузыри. Изо всех сил вертел башкой, пытаясь освободиться, но тетка оказалась намного сильнее. Я тогда так подумал: «Ей мои пузыри очень приглянулись, сама, видать, не умела такие надувать». Через минуту я устал настолько, что даже язык высунул. И тут я понял: языком надо такие движения делать, будто дразнишься, только намного быстрее, тогда молоко попадает в рот, и дышать при этом вполне можно.
Я пил, пил, пил, пока не надулся, как внук прежней хозяйки от гуся. И еще я утомился, поэтому прилег прямо на полу. А тетенька эта, психическая, ей-богу, заграбастала меня и закричала: «Ой, он, кажется, сейчас нассыт!», – и посадила в корыто с горохом. Я, как воспитанный кот, поблагодарил: «Спасибо конечно, но я так молока напился, что горох сейчас точно жевать не буду. Да и зубы у меня пока не выросли». И быстренько убежал под диван.
Мама меня ведь как учила: «Мы очень приличные животные, кошачьи дела в укромном месте делаем. У меня, например, в туалете банка с песком имеется, а ты, сыночек, пока маленький, в коробке в уголок сходи, я сама за тобой приберу». Однако на новом месте ни мама, ни коробка не обнаружились. Поэтому я сделал так, как завещала родительница: нашел самый темный угол под диваном и справил нужду. Не успел я вылизать хвост, как услышал:
– Это что за лужища под диваном!? Живо отодвигай… Ого! Да она в три раза больше его самого. Долго же терпел, бедняжка!
А потом произошло то, от чего у меня до сих пор шерсть дыбом встает. Меня – того самого бедняжку – взяли за шкирман и ткнули мордой в еще теплую лужу так же, как совсем недавно тыкали в молоко. Ну уж нет! Если вы сторонники уринотерапии, то на здоровье! А я пас!
Лужу вытерли, мне погрозили пальцем и снова посадили на горох. Уснул я прямо в корыте. Снилась мама, вкусно хрустящая косточкой, и еще отец, нервно покусывающий блох.
Наступил новый день. Люди смотрели телевизор, по стене прыгал солнечный зайчик, из кухни пахло супом. Я потянулся, направился под диван и сделал лужу еще больше вчерашней. Но чтобы снова не пережить позорное погружение, я интимные излияния зарывать начал, уничтожал улики, так сказать.
– Ай! Он под диваном скребется! Лови его и натыкай хорошенько… Ткни еще разок! Такой маленький, а такие лужищи здоровенные пускает. Прямо-таки бегемот!
Я снова прошел ужасную экзекуцию, но ни черта не понимал.
А потом эти поклонники нетрадиционных методов лечения имя мне придумали. Вот как. Девчонка схватила меня, закружила и закричала: – А давайте его Бегемотом назовем!?
– Поставь котенка на пол. Видишь, как напугался. А что, помнишь, у Булгакова был черный кот Бегемот? Наш, правда, не совсем черный, так – наполовину, но это же не принципиально. А дома, для своих, так сказать, будем величать попроще. Мотя. Мотька, – предложил мужчина. – Как тебе, Ксения?
– Здорово! – у девчонки глаза загорелись, почти как у меня в темноте. – А еще ему фамилию надо придумать. Он черно-белый… Сорокиным будет. Ух ты! Мотя Сорокин! – и в ладоши захлопала.
Из всего сказанного я понял, что меня переименовали в какого-то не то Мотю, не то Котю Сорокина, а значит, я больше не «Кис-кис». За что и зачем это сделали, я не понял, но мне жутко понравилось. Так я стал Бегемотом Сорокиным.
Я еще вот что, про Булгакова много думал. Что за тип такой? Только черных котов держит или разных? А то посоветовали бы Булгакову отца моего непутевого к себе взять, он же бездомный, в подвале проживает временно. И окраса батька вполне подходящего, мама его даже «черномазым» как-то назвала. Ел бы он немного, под ногами бы не путался, все больше на улице пропадал с Муськой вшивой, так что проблем с ним тот Булгаков не поимел бы никаких. Подсказали бы вы ему, если встретите на улице: «Возьми, товарищ Булгаков, отца Мотькиного, что тебе стоит».
В тот день еще много интересного произошло. Например, я по квартире гулял и молоко дул. Но это не самое занимательное. Главное, мне дядька лоток купил и камешки меленькие в него насыпал. Думаете, путаю что-то и это не мне вовсе приобрели? Как бы ни так! Хозяин прямо в лоб заявил: «Мотя, ссы только сюда, а то я тебя на мороз выкину». Пришлось послушаться, на улице-то слишком холодно.
Глава 3. Каменный друг, колючая подруга
Прошло несколько месяцев, я освоился, попробовал мясо, рыбу, сосиски, «Вискас» и понял, что жить на свете не только хорошо, но еще и очень вкусно. Хозяева – люди не жадные, потчевали так основательно, что я одно время даже опасался: вдруг меня откормят, как того рождественского гуся, натолкают в задницу яблок и съедят за праздничным столом. Поэтому, когда новая хозяйка – та, что постарше, ее, кстати, бабушкой все называли, приносила из магазина яблоки, я на всякий случай под диван прятался. Но она их в меня засовывать не собиралась, а просто ела. Хотя разве это вкусно: яблоки без гуся? Вот уж сомневаюсь.
Да, питался я на славу, раз по девять-десять на дню. Хозяева на кухню – и я туда же шасть. Мяу-мяу. Дай поесть, значит. Они, бывало, и говорили, что я обжора, но всегда что-нибудь давали: то крылышко куриное, то хвостик рыбий.
А еще я нашел просто-таки волшебное место. Кормильцы мои его помойным ведром именовали. Сколько же там вкуснятины, вы бы только знали! А запах какой – закачаешься! Хозяин каждый день это помойное ведро забирал и ненадолго уходил, а после возвращался, но уже с пустым. Наверное, садился в подъезде на ступени, грыз самые лакомые косточки, а скорлупки да бумажки выкидывал. А дома он из ведерочка того никогда не ел. Оно и понятно, наверняка с семьей пришлось бы делиться. Мне же из ведра столоваться строго-настрого запретили, а когда не слушаюсь и объедки таскаю, меня веником под зад из кухни выгоняют.
Однажды я преспокойно сидел возле стола и ждал, когда Ксения на меня внимание обратит и хрящик какой-нибудь бросит, и вдруг за холодильником что-то загремело и застучало. Холодильник – это зверь такой интересный. Живет на кухне и никуда из нее не уходит. Вместо ножек у него колесики кругленькие, сам он беленький (на меня похож) и очень воспитанный. Ему много еды дают в кастрюлях и сковородках, даже колбасу палками кладут, а он ничегошеньки не ест, терпит. И еще он мерзнет, бедняга. Конечно, так голодать! Нет, я бы так не выдержал. Ну так вот, слышу, что-то грохочет, я испугался. А хозяева нет, говорят друг дружке: «Женя проснулся, есть захотел».
Тут я этого Женю и увидел. У меня от подобной страхоты сердце в пятки ушло! Камень какой-то, а из него в разные стороны пять лап торчат, и когти длинные и желтые. Я сразу шипеть начал, чтобы Жене тому показать, что не боюсь нисколечко, а когти у меня самого имеются. Плевать ему на меня, прет прямо на мои тарелочки. Тут я его разглядел как следует, и выяснилось, что лап у него, как и положено, четыре, а пятая это не лапа вовсе, а голова лысая на зеленой шее. И еще этот камень хвостиком малюсеньким помахивал: туда-сюда, туда-сюда. Прямо как я, когда разозлят.
Зачем его такого холодного (я осторожно потрогал) и некрасивого хозяева держат, я никак понять не мог. Вот для чего кот – это всем ясно. Я и сам, когда впервые собственное отражение в зеркале увидел, прямо-таки обомлел. Кошачий бог, до чего же писаный красавец! У меня и черные пятна, и белые пятна, и шерсть блестящая, и нос розовый, и усы длинные. Сам я мягкий, пушистый и мурчать умею громко, почти как холодильник. А еще я бабушке клубок с нитками распутывать помогаю, когда она внучке носки вяжет. Вот какой я замечательный! А с Жени какая польза?
А меж тем это бесполезное животное всеми лапами залезло в мою любимую миску и нагло захрустело «Вискасом».
– Бедолага, оголодал-то как! Сейчас мы тебя накормим, – засуетились хозяева.
Наглеца вытащили из моих владений и сунули под нос капустный лист, который он принялся поглощать с таким аппетитом, что у меня слюнки потекли. Я подошел и тоже откусил кусочек, но овощ невкусным оказался, пришлось выплюнуть. Долго Женя обедал. А пока он белокочанную наяривал, до меня дошло, что горох для него в доме держат, хоть на гуся Женя и не сильно смахивает. Только в тот раз его горохом не стали кормить, решили, видимо, что и капусты с него, страшненького хватит. Он так наелся, что за холодильник заползти не успел – прямо по дороге лужу наделал, а если уж всю правду говорить, то и не только лужу.
Двуличными гражданами хозяева мои оказались. Не заставляли Жендоса из той лужи пить, как меня пару месяцев назад, и носом не тыкали. Более того, вы подумайте только, сказали еще: «Вот молодец! Иди спать, лето еще нескоро». И тряпочкой это безобразие подтерли. Мне за себя очень обидно стало, а еще я холодильник пожалел. Сами поразмыслите, каково ему: мало того, что голодает, так еще такого засранца в соседях аж до лета терпи.
Это уже позже я узнал, что это не камень, а черепаха. А Женей его назвали, потому что определить не смогли: мальчик это или девочка. Я его и сам переворачивал, и тоже не сумел пол установить. А Женей, оказывается, можно называть всех подряд, это специальное такое имя. Слышал я еще, что черепахи яйца несут, причем штук по пятьдесят за раз, а куда и зачем они их несут, я не совсем понял. Только наш Евгений и одного-то не утащит – разобьет, уж больно у него лапы неловкие.
* * *
На улице потеплело, и хозяева несколько раз сказали «ручьи бегут». Я из окна видел лужи, ребят, машины, но вот куда и как ручьи бегут, все никак не мог разглядеть. Может быть они торопятся куда-то, но тогда почему топота не слышно? Или они бегут только тогда, когда я сплю? Вот как у хозяйки молоко убегает, я не раз видел. Ему в кастрюле жарко становится, оно и убегает прямо на плиту. Глупое! Как будто на плите прохладно!
Как-то хозяин принес в кепке кого-то недовольного и под диван выпустил. Спросите, почему же недовольного? Потому что этот «кто-то» постоянно фыркал и делал «пых-пых-пых». Зато бегал он быстро, не то, что Женька. Забился «пых-пых» в самый темный угол, сидел и смотрел на меня черными блестящими глазенками. Да, кстати, шубейка у невиданного зверя была вполне приличная: серая и густая. Усы и уши тоже присутствовали, конечно, не такие красивые, как у меня, но все же. У Жеки-то я даже самых захудалых ушей и усов не приметил. Дядька всем объяснил, что это ежиха. Потерялась, мол, и заползла прямо в наш подъезд, он пожалел и домой принес, а завтра ее в лесу выпустит, там она своих мигом найдет.
Но ежиха начала разыскивать «своих» прямо под нашим диваном, все бегала туда-сюда, туда-сюда. А потом (вот же наглость!) она поперлась за «своими» на кухню, но там, кроме меня, никого не было. В итоге эта дрянь нашла мою миску с молоком. Это что же такое?! Сначала Женя, теперь ваша ежиха долбанная?! Вы бы еще кобеля с улицы притащили, чтобы я себя котом перестал чувствовать!
Не выдержал я и лапой, негодницу, лапой. А она колючая оказалась, словно кактус. У меня даже кровь выступила. Хозяева – добрейшие люди, сто блох им в шерсть, спасать меня не бросились, сидели спокойненько и ржали, когда я взвыл от боли и на трех лапах запрыгал. Говорили еще, вроде как с упреком: «Ну и дурень же ты, Мотя! Такие друзья бы тебе хорошие были Женя и ежик, а ты их лапой. Жалко тебе что ли немного молочка для бедного зверя лесного?!». Странные, правда? Если им не жалко, так и налили бы ежику супчика куриного или конфету дали. Хренушки! Давай, Мотя, делись!
Знаете, от такой несправедливости у меня даже слезы навернулись. Да не жалко молока вашего пастеризованного, можете, если захотите, сами у меня из миски полакать. Но ведь я прежде, чем вы кусок какой со стола кинете, сколько выпрашиваю? Так неужели у меня, у «дурня» ваши любимые ежики и Жени не могли попросить, хотя бы для приличия помяукали малость, об лапы потерлись или помурчали чуток. Так ведь шиш! Сразу – ни здрасте вам, ни до свидания – посягнули на самое святое, на ЕДУ! И еще момент. Когда я (чего уж все небезгрешны) в банку со сметаной лапой залезу, вы меня веником выпроваживаете. А этим, которых друзьями моими именуете, хоть бы хны. И хватает же совести еще и жалеть: бедненькие, голодные. Уф, лучше бы я с мамой жил!
Я залез под диван. Там все этой невоспитанной ежихой пропахло. Сижу, значит, и размышляю. Получается так. Друзья – это голодные, невоспитанные, малопривлекательные и дурно пахнущие хозяйские любимчики, которые могут ничегошеньки не делать. К примеру, спать по полгода за холодильником или жить в лесу со «своими». При этом, заметьте, они не имеют ни зеленых глаз, ни мягких лапок, ни красивой шубки: один лысый, как хозяйская коленка, и холодный, как батарея летом, вторая с виду еще так сяк, но колется так сильно, что инвалидом можно остаться. Но и это не самое ужасное. Проклятые пугала имеют главное право в этой жизни – право на пищу, причем не на чью-нибудь, а именно на мою.
Так я страдал всю ночь. Ежиха бегала по квартире, грохоча, как слон, и все подруливала к моей миске. И дула, зараза такая, из нее. Чтоб ей лопнуть! «Свои», видимо, ни черта не кормят.
Наступило утро, ее поймали, посадили в сумку и унесли. Я знал, что хозяева вернуться домой лишь вечером, поэтому целый день мстил: попил водички из графина, рафинад погрыз, а потом разлегся на бабушкиной подушке. Сдать меня никто не мог – Женя дрых, да и вообще, он говорить не умеет. Так что, граждане справедливые хозяева, будете знать, как обижать Мотю Сорокина!
Глава 4. Долой мышей
Время текло, хозяева все чаще стали поговаривать, что «вот-вот наступит лето». Я, слушая такие прогнозы, поджимал хвост, чтобы лето ненароком не него наступило. Дел у меня всегда было по горло, скучать совершенно некогда. Покушать надо успеть раз десять, манто и подманто в порядок привести, выспаться как следует, а то недосыпание на пищеварении плохо сказывается. Ах да, муху не забыть погонять и мужику – самому главному в доме – об ноги потереться, когда с работы приходит. Хозяин обычно гладил меня по голове и приговаривал: «Ну и подлец же ты, Бегемот, только бы жрать да спать». И всегда после этого то рыбы, то колбасы давал. Я вот что никак не могу понять: подлец – это хорошее слово или плохое? Потому что дядька питание мне выдает, а бабушка, когда я шторах раскачиваюсь, лупит газетой прямо по черепу и угрожает: «Подлец, в деревню бы тебя сбагрить!». Как в этих людей разобраться? Один одно, другой другое.
А еще хозяева частенько талдычили, что я «супостат такой, должен не жопу по кроватям и креслам просиживать, а мышей ловить». И мамаша мне в детстве рассказывала, что коты – настоящие охотники, а потому крыс и мышей разных, кроме летучих каких-то, истреблять обязаны. К тому же, утверждала родительница, свежая мышатинка отлично авитаминоз лечит. Одна беда, подвала в квартире нет – мы на четвертом этаже живем, посему вместо грызунов я ловил пауков, мух и хозяйские ноги.
В тот день хозяева пельмени лепили и мне фарша дали – полную миску. Сразу съесть не смог, три захода совершил, утрамбовывал помаленьку, так сказать. Бабушка меня в бок ногой легонько пихнула и сказала: «Хватит жрать, свинья, а то совсем жиром заплывешь». Я бегом квартиру оббежал, но никакой свиньи не обнаружил. Это, наверное, хозяйка так пошутила, потому что из свиньи мы пельмени лепили, то есть не из свиньи, а из свинины, и еще из говядины. Говядина – это корова, только без шкуры, рогов и вымени, очень вкусная, между прочим.
После обеда вздремнул малость, а когда глаза открыл, то от страха сразу на ковер повыше заскочил. На меня пялился кто-то маленький, серый и говорил «ж-ж-ж». Ксения – живодерка малолетняя, меня от спасительного шерстяного квадрата оторвала и на этого «ж-ж-ж» бросила. Я ему конечно сразу лапой по морде влепил изо всех кошачьих сил, а «ж-ж-ж» хоть бы что, прет напролом. В спине у чудища железка торчит, похожая на те, какими двери открывают. Бедняге, видать, больно очень, вот он и бегает, а чтобы страшным казаться, тарахтит, как швейная машинка. Хозяева его мышом называли. Наверное, его мужик, он у нас ловкий малый, в подвале поймал и домой приволок, чтобы внучку от авитаминоза лечить. Только она, почему-то не стала того мыша грызть, а все железяку у него в спине поворачивала и на меня натравливала. Зверь, правда, не кусал, только подбегал и носом тыкал, так-то не больно вовсе. Только всё равно у меня ляжки от ужаса тряслись. Хозяин смеялся: «Ну и дурень же ты, Сорокан! Позоришь весь кошачий род!».
После мыша на книжную полку посадили, а есть ему не дали. Так зверюге и надо, не будет на меня охотиться! Я же постепенно бояться его перестал, даже разок с полки скинул и съесть попытался, но он невкусным и жестким оказался. Хозяин-то в мышах не особо разбирался, вот и поймал самого старого. Его бы с мамкой моей познакомить, уж она бы научила, какой грызун вкусный и полезный, а какого только на полку и можно.
Глава 5. Как я стал Мотей Гагариным
Я, когда не ем и не сплю, а такое редко бывает, то на балконе сижу, на солнышке греюсь, пташек созерцаю. В тот день погодка выдалась славная, я прогуливался по перилам. Хожу туда-сюда и на воробьев любуюсь. Тут прямо на меня устремляется такой жирнющий экземпляр, что у меня слюнки кап-кап, кап-кап. Я даже рот пошире разинул, чтобы корм сразу в него залетел. А порхатый, вот же собака поганая (это у нас, у котов ругательство такое и еще «песий хвост»), резко влево стал забирать. Я его лапой, лапой, аж перья скрипнули под когтями! Но воробей вдруг вправо ушел, я за ним. И тут я почувствовал, что тоже лечу и лапами машу, как крыльями, только земля почему-то очень быстро приближается.
Ну и хряпнулся же я! Бац, всеми четырьмя лапами! Мордой ткнулся, зубами клац и на бок завалился. Очнулся, огляделся – вокруг ни души. Так и сидел ни жив, ни мертв, долго-долго, пока мальчишки не заметили. Один, то ли Петька, то ли Колька сразу понял, что я с балкона свалился, и друзьям сказал, что я у Ксении живу.
– Его Барсиком зовут, – говорит.
Я разозлился, понятное дело, меня и задрипанным Барсиком обозвать, но спорить не стал, лишь промяукал жалобно:
– Зови хоть Муркой, только будь человеком, унеси скорей домой, а то у меня сильное сотрясение лап, и глаза будто вращаются.
Пацан все понял, сгреб меня в охапку, буркнул «какой жирный гад» и потащил. В подъезде он несколько раз останавливался, присаживался на ступени и, тяжело дыша, повторял: «Надо же так отожраться!». Я тогда тоже подумал, что ему диета не повредит, а то, вишь, как запыхался. Хотя с виду он худым казался. Может, этот пацан как-то по-особому отожрался, прямо-таки и не знаю.
Хозяева, разумеется, удивились, как это я на улице очутился. Потом морду мою, землей перепачканную, разглядели и нос поцарапанный. Тогда запричитали в голос и на кресло меня, горемыку болезного положили, даже подушку не пожалели.
Мне повезло – бабушка «меду» какому-то сестрой приходилась, вот он и устроил ее по блату в больницу. Там она и научилась в травмах разных разбираться, поэтому диагноз мне быстро поставила.
– Сотрясения мозга нет, потому что таковой просто отсутствует, – успокоила она Ксюшку. – Зуб сломал – пустяки, меньше колбасы выпрашивать будет, а вот в передней лапе, похоже, небольшая трещинка есть. Я конечно могу этому бездельнику гипс наложить, но лучше все-таки ветеринара вызвать.
Ветеринар приехал быстро, здоровенный такой мужик. Несло от него чем-то чужим, незнакомым и на редкость вонючим. Объяснил он эту экзотическую пахучесть так: «Извините, переодеться не успел. В коровнике прививки делал, а тут вы позвонили, сказали, что всё серьезно, я и примчался. Давайте, показывайте пациента».
Хозяева никакого «пациента» ему показывать не стали, вдруг упрет? А взяли да меня подсунули. Ветеринар меня на диване распластал, ощупал всего и диагностировал: «Ничего не поломано, может быть трещинка небольшая есть в передней левой лапе, так сама и заживет. Хороший у вас котяра, только жирный чересчур. Кастрированный?».
Я оскорбился и сказал ему, что «он мужик хоть куда, но худышкой его тоже не назовешь», и за руку укусил.
Хозяева – честнейшие люди, взяли бы и соврали, что обесчестили меня еще юным. Фигушки! Стоят, головами машут, блохи их покусай!
Вонючий специалист не поверил и стал мои яички пристально разглядывать и убеждать хозяев, что надо их непременно чик-чик, а то, мол, я буду кошку просить. А о чем я ту кошку просить должен, не сказал, сам, похоже, не знал толком. Я орал благим матом:
– Я могу колбасу или мясо выпрашивать, а кошка мне на кой? Вы нас-то с Женей еле-еле тянете, а этот кабан сюда кошку какую-то задумал приволочь! Ага, корми ее тут, пои, лоток покупай отдельный! Никаких кошек! Вот если ветеринару хочется, так ему фаберже и ампутируйте.
Спасибо хозяевам – не поддались на уловки, не стали меня калечить. Дали тому ветеринарной сволочи бумажки какие-то, а мне молока налили.
Ксения меня жалела больше всех: по голове гладила, кусочки мяса потихоньку приносила и все повторяла, что я «смелый, как Гагарин». И еще вот что говорила:
– У тебя теперь фамилия не Сорокин, а Гагарин. Это твой первый полет был, но мы уверены, что далеко не последний. Гагарин тоже первым в космос полетел, поэтому он настоящий герой. Теперь и ты, Мотя, героический кот!
Хорошим котярой, видать, тот Гагарин был: красивым и с гладкой шерстью. И ел, наверное, только из своей миски. Он, я думаю, лапами махал здорово и хвостом при этом рулил, поэтому и летал, словно голубь, и приземлялся мягко, а не тормозил мордой, как я. Ладно, буду Гагариным. Однако потренироваться надо: сначала с подоконника сигануть, потом с шифоньера. Только небольшое условие имеется. Если я первым полетел, то вторым пусть Жендос будет, может, он хоть тогда из моей посуды куски перестанет таскать.
Спал я в ту ночь дрянно-предрянно. Привиделся Женя, плавно машущий лапами в пасмурном небе, а еще ветеринар с огроменными ножницами в руках, бормотавший: «Ну-ну, не бойся. Чик-чик и все. Почти не больно». От страха я просыпался, ворочался и за яички себя трогал – проверял на месте ли.
Глава 6. Как мы на выставку ездили
Случилось это зимой. Накануне меня выкупали со специальным кошачьим шампунем, расчесали, уши почистили и когти подстригли. Ксения и ее мама сказали, что мы на выставку поедем, чтобы меня жюри показать, потому что я, мол, невероятно красивый кот.
Я обрадовался и в коляску кукольную залез. Меня Ксюша часто в ней по квартире катала, и мне это очень нравилось. Но на этот раз меня из коляски за лапы вытащили, хоть я и сопротивлялся отчаянно, в сумку здоровенную засунули и замок почти полностью застегнули – я только голову смог просунуть.
И вот мы поехали. Вернее, сначала пошли, а потом на машине поехали: я, Ксения, мама ее и дядя какой-то незнакомый. Он боялся, наверное, на автомобиле кататься, поэтому за колесо круглое крепко-накрепко всю дорогу держался – не оторвешь. Мне, признаться, тоже страшно было, но дядя и вовсе трусишка. Представляю, как бы он от мыша улепетывал.
Ехали недолго, я и проголодаться не успел. Наверняка меньше часа, у меня питание строго по режиму, каждые шестьдесят минут. А потом стало очень светло и шумно, и другими котами и кошками сильно запахло. Когда глаза привыкли, я их разглядел. Мамочки родные, каких котов тут только не было!
Лохматые, как дворовые кобели, рыжие и кремовые, с мордами угрюмыми и сплющенными, как будто по ним доской наотмашь лупили. Зазнайки ужасные! Сидят, рычат, а хозяева их чешут, чтобы еще лохматей стали, как будто это красиво.
Были и серые. Добротный такой мех, замечу я, как истинный ценитель. С виду вроде обычные, только уши висят, как у овечек. Их так и называют – вислоухие. Жалко тех котов, смешные они, ей-богу.
Но это еще цветочки! Ягодки – это лысые кошки. Я рот от изумления открыл, когда этих чудо-юд увидел. Спрашиваю у одного:
– Побрили вас, сударь, что ли? Лишай подцепили? Или кормят настолько плохо, что вся шерсть вылезла?
А он презрительно так, сквозь зубы:
– Что с тебя, с дурня безродного взять!? Мы – донские сфинксы. Это порода такая, дорогая, между прочим. Эх ты, гопота!
Я разозлился, спину дугой выгнул:
– И как вас только хозяева гладят, вы же на слизней смахиваете!? Бр-р-р.
Понравились мне только две кошки. Одна – русская голубая. Наверное, модница большая. По телевизору частенько говорят, что «быть голубым сегодня очень модно». А вторая – сиамская, красота – глаз не оторвешь. Сама светло-коричневая, лапки темно-коричневые, а глаза по последней моде – голубые-голубые. Уж я этим девицам и подмигивал, и урчал на все лады, и усами шикарными шевелил – всё без толку. Та, что голубая, только фыркнула:
– Не за тем меня из Питера в эту глушь привезли, чтобы подобную деревенщину замечать. Брысь, от жюри меня загораживаешь! – и когти выпустила.
А сиамская даже разговаривать не стала, просто хвост задрала и весь срам показала. Тьфу на это безобразие!
Ксения понесла меня туда, где специалисты по кошачьей красоте заседали.
– Здравствуйте, – и меня представила. – Это Мотя Сорокин, то есть Бегемот Гагарин. К сожалению, я не знаю, какой он породы. Может быть вы подскажете?
И на стол перед ними поставила. Члены жюри – макаки прямоходящие – даже за животы схватились.
– Да какой там породы! Беспородный он, обычный котяра, только жирный очень и злой – вон как уставился! Вези его, девочка, домой, ничего ему тут не светит, таких кошаков на выставки не приносят.
Разозлился я не на шутку. Зашипел, заорал… и стол этим специалистам пометил. Пусть сидят и нюхают, грубияны неотесанные.
Хозяева меня погладили и успокоили: «Ничего, Мотенька, мы тебе дома медаль вручим. Поехали отсюда». И снова в сумку затолкали.
А вечером мне, и правда, медаль дали – золотую, на красной ленточке. Поздравили, лапу пожали и на шею повесили. Если не верите, так у меня и фотография осталась. Ходил я с заслуженной наградой целый вечер, а когда все спать улеглись, взял и на зуб попробовал, чтобы понять, какова победа на вкус. А она возьми и окажись сладкой и вкусной. Наградил я себя внутрь, без остатка, а обертку всю ночь по квартире гонял, пока не надоело. Хорошая была медаль.
А утром хозяин внучке сказал:
– Мотя твой – дуралей. Сожрал шоколадку, только ленточка и осталась. А теперь вон, посмотри, какой недовольный в лотке сидит и пахучие звуки издает.
#ЕленаМаючная
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев