Взгляни на мир с интересом

ДУРОЧКА - НАДЬКА Быль Якшимбаиха, — так звала соседку мама. Вечно всклокоченная, оручая, бесконечно матерящаяся, она появлялась по вечерам. Она была как фурия, как молния, она ругала всех налево и направо, она была просто неуправляемой. А если выпивала лишнего, то это было вообще стихийное бедствие. Сейчас, когда я давно перешагнула ее возраст, тот самый, который я хорошо запомнила, я пытаюсь проанализировать, что эта была за женщина. Что за характер и судьба. Улица Клюквенная. Окраина провинциального городка. Улица на болоте. Здесь построили бараки на два входа. Две комнаты, разделенные общим тамбуром. И двери одна против другой. Я не помню, кто жил с Якшимбаихой. В моих воспоминаниях она занимает весь барак. У нее две девочки. Сильно старше меня. Первая Надя очень странная. У нее большая голова и маленькое тело. Замедленная речь-мычание и общая заторможенность. Но она очень добрая. Её можно просить обо всем. Она отдаст последнее. В школе ее жалеют и не поверите, никто над ней не смеется. А в старших классах у нее появляются даже ухажеры. Вторая Любка. Вся в маму. Оторва. Громкая, шумная, неуправляемая. В школе учится так себе, зато от парней отбоя нет. Якшимбаиха в общем была тетка хорошая. Но выпивала и сильно любила мужчин. Как говорили соседи, слаба была на передок. Новые женихи у нее появлялись минимум раз в месяц. На некоторое время она затихала, доставала свои крепдешиновые платья и по вечерам под ручку выходила с кавалером «в кино». Её приподнятые надо лбом волосы, ярко накрашенные губы, туфли — лодочки — все говорило о ее женском счастье. Она легко и молодо перепрыгивала через грязь, придерживая свою выходную сумочку на животе, чтобы не дай Бог уронить, она становилась просто ангелом. Девчонки в это время драили барак, стирали шторки и вздыхали спокойно: «Мама успокоилась» Но проходило пара — тройка недель и в бараке напротив начинался ор на всю улицу. Это Якшимбаиха выгоняла очередного «мужа». Странная Надька все равно защищала мать и никогда ее не ругала. Она хорошая. Только несчастливая. Не поверите, но с Надькой у меня была даже какая-то дружба, хотя она по возрасту была меня сильно старше. Ведь в детстве 6−7 лет — это огромная временная пропасть. Но Надька никогда мне не казалась старше. Она была вечным ребенком, тем более она навсегда осталась ростом не более 140 сантиметров. Это сейчас бы мы сказали, что была она ребенком особенным, с синдромом Дауна, но в наше время никто таких детей в отдельную группу не выделял. Странная да и все. Точнее дурочка. Она дотянула до восьмого класса в обычной школе, а потом ушла в швейное училище. Работать она умела. Нет, сама она придумать модель не могла, а вот обметать швы, подрубить, починить, оверложить — с этим она хорошо справлялась. И, кроме того, была очень дисциплинированной и послушной. Никогда и ни в чем не могла отказать. Так что вечерние смены, авралы — все это доставалось ей, когда уже на швейной фабрике работала. Она только склонит свою огромную голову, мол, хорошо. Сделаю. И промычит что-то невнятное. Чтобы вы поняли, какая она, лишь приведу один случай. Я уже сказала, что город наш стоит на болоте, и весной он превращается в огромную грязную лужу. К нашим дальним улицам ведет деревянный дощатый тротуар, от времени превратившийся в редкие и одинокие досточки, по которым нужно очень аккуратно скакать, чтобы не ухнуть в соседнюю канаву. Я тороплюсь в кино. Я не в сапогах, а в туфлях. Перекресток и кончается тротуар, а впереди только грязь и лужи. Метров десять не менее, которые не обойти никак. И появляется Надька, которая ниже меня на полголовы. Она в сапогах. -Давай я тебя перенесу? Я бы дала тебе сапоги, но они тебе будут малы. Надька говорит нечленораздельно, но ее можно понять. Да и мы все привыкли к ее мычащей речи. Я стою у лужи и сомневаюсь. Надька меня ниже. Но на вид крепкая. Она такая как прямоугольник. То есть должна выдержать. Она предлагает мне ухватиться за шею, то есть сесть на закорки, а она будет меня поддерживать. Так и сделали. Первые три метра, Надька кряхтит, но тащит. Ей очень тяжело. Я это чувствую. Еще три метра. Ну еще чуть-чуть. Надька падает на краю лужи, но меня успевает поставить на сухое место. Я только чуть-чуть замаралась. Надька же упала почти плашмя. Пальто, руки, чулки, даже подбородок — все в грязи. Но Надька довольна. Она мычит: «Иди, я вымою все. Иди» Я машу ей рукой, оглядываюсь и бегу в кино. Потом мне расскажут, как орала в тот день Якшимбаиха, что Надька испортила одежду. Что, мол, дура она и есть дура. Я не знаю, где Якшимбаиха сейчас, где ее дочь Любка, а вот про Надьку знаю. Не поверите, но она вышла замуж. За сильно пьющего мужчину с двумя детьми. Сама она не могла иметь детей, потому с радостью приняла чужих. Когда она вошла в семью, девчонкам уже было 7 и 10 лет. Они росли без матери, но Надьку признавать не хотели. Потому что дура и уродка. Еще и мычит. Надька, как всегда, не обижалась, а только мыла, стирала, убирала. С получки покупала девчонкам обновки, незаметно подкладывала самое вкусненькое. Никогда и ни за что их не ругала. Научилась заплетать косы, вязать мягкие кофточки и носки. Через некоторое время, когда муж по привычке поднял на Надьку руку, девчонки встали на ее защиту. Не трогай маму в голос заявили они. Сам можешь уходить, а ее не трогай. Она очень хорошая. Детские души они быстро понимают, где добро, а где зло. А Надька по-настоящему была доброй. Муж однажды не вернулся домой. Пьяным попал под поезд. Надька все сделала, как положено. Похоронила с заботой и любовью. И снова мыть, стирать, убирать, вязать. Еще и в ремонт брала вещи. Кому подшить, подштопать — никому Надька не отказывала. И девчонки всегда при ней. Так незаметно и выросли. Младшая заканчивала школу, старшая училась заочно в институте. Сама приняла такое решение, чтобы не бросать маму с сестрой. Девчонки выросли по-настоящему хорошими. И в учебе у них не ниже четверки, и дома полный порядок. Помимо Надькиной зарплаты и подработок, еще держали кур, был и свой огород. Жили не богато, но тепло и уютно. На следующий год и другая девочка в институт поступила. На очное. Немного погодя старшая замуж засобиралась. И малыш родился. И снова Надька стирает, убирает, шьет, качает, баюкает. Дочка диплом защищает. И все идет своим чередом, незаметно и легко для девочек. Стала Надька прихварывать, да все отмахивается. Мол, сразу нездоровая родилась. Чего уже? Сколько Бог даст и на том спасибо. Итак жизнь ее балует. Умерла неожиданно. Потянулась за чашкой в буфете, ей все несподручно было, маленькая потому что, неожиданно охнула и присела. И больше не поднялась. Потом врачи сказали, что какой-то тромб оторвался. И все. Про Надьку и ее жизнь я узнала случайно. Я приехала в родной городок, чтобы сходить на могилку папы. Я сидела напротив его портрета и мысленно с ним разговарила. Мне очень многое хотелось ему сказать. Неожиданно подошла молодая женщина. -Извините, пожалуйста, у вас нет случайно лопаточки, я вижу у вас свежие цветы посажены, я в спешке свою дома на столе оставила. Я достала лопатку и протянула ей. Я вспоминала папу, детство, улицу Клюквенную. На душе было покойно и светло. Вернулась женщина. -А я знаю вашего папу. Мне мама рассказывала. Вы на одной улице жили. А кто твоя мама? И она назвала мне имя Надьки. Видимо, на моем лице было такое удивление, что женщина поторопилась объяснить. Нет, не родная. Приемная. Вы же знаете, что она не могла иметь детей. А вот мамой быть могла. Отличной мамой. Мне ее очень не хватает. Очень. Вместе с Олей я подошла к могилке Надьки. Дурочки Надьки. С портрета на меня смотрела она. Такая же большеголовая, губастая, только совсем седая. Смотрела как всегда по-доброму и ласково. И я почему-то заплакала. Неожиданно. Потому что никакая она не дурочка Надька. Она как раз самый настоящий человек, у которого нам всем надо было учиться добру, терпению и приятию. И она сделала больше, чем все мы с нашими дипломами, наградами и учеными степенями. Спасибо тебе, Надька! И прости. Автор Наталья Берязева

Каждую весну лес Халлербос превращается в удивительное место в синих оттенках. Это чудо создают море цветущих колокольчиков. Синеющая красота покрывалом расстилается по всему лесу и создает чарующий вид. При солнечной погоде, когда лучи солнца проникают сквозь зеленеющие кроны деревьев, вид особенно сказочный. Бельгия.

Женщина-вождь Theresa Kachindamoto из Малави добилась аннуляции 3 500 детских браков и отправила вcex девочек обратно в школу.

Изумительные украшения с финифтью выходят из-под рук мастеров Ростова Великого. Ее происхождение — светлое, духовное. Вначале филигранный декор наносили на церковную утварь, а позже он перешел на ювелирные изделия. Процесс их изготовления требует кропотливой работы мастера. Вначале нарезаются медные пластины, которые покрываются белой непрозрачной эмалью и высушиваются в печи. Поверхность становится гладкой и блестящей. Затем вручную наносится узор, причем для создания многоцветных изделий картинки дорисовываются и обжигаются до 7 раз. В конце пластина помещается в ювелирную оправу.

Ботанические иллюстрации ELAINE SEARLE Получив диплом бакалавра с отличием в области графического дизайна, Elaine Searle занимается оформлением дизайна различных упаковок. После посещения мастер-классов Энн Мари Эванс (Anne Marie Evans) и вдохновившись ими, Elaine Searle продолжает художественное образование и получает в 2004 году диплом в области ботанического искусства. В настоящее время Elaine Searle пишет картины и даёт уроки живописи. "Это позволяет мне знакомиться с неординарными людьми из всех слоев общества, а также путешествовать, что я очень люблю."-говорит Elaine Searle.

ДО СЛЕЗ... Собак бойцовых пород как -то опасаюсь и честно говоря не понимаю тех, кто держит их дома.... Но прочитала историю историю, после поняла, что многое зависит от воспитания собаки Жила в одной семье Стаффорд по кличке Нэнни. Она была настоящей всеобщей любимицей. Знала и выполняла огромное колличество команд. Собака была семейной гордостью. В один прекрасный день в доме появился малыш. Нэнни обожала его. Смотрела на человеческое дитя влюблёнными глазами. Постоянно старалась находиться возле детской кроватки, словно охраняла малыша. Вскоре у самой Нэнни появились щенки. Собака прям разрывалась между своими собственными отпрысками и человеческим. Стаффорд всё также уделяла малышу внимание, не обходила его своим теплом и лаской. Обожание собаки превратило в недоумении дальних знакомых семьи: "Как так получается, ведь Стаффорды - это собаки убийцы?!". А некоторые просто завидовали. Не каждый владелец собаки (независимо от породы пса) может похвастаться четвероногой нянькой - защитницей. Однажды счастье семьи прервалось. Ночью в доме вспыхнул пожар. К сожалению пожарные приехали поздно. В доме остались младенец и Нэнни со щенками. Убитые горем родители понимали, что никто из спасателей не пойдёт в эпицентр пламени спасать их ребёнка. Они хотели сами пробраться в здание, но их остановили. Неожиданно из дома появилась Нэнни с ребенком в зубах. Между спасением человеческого дитя и своих собственных, она выбрала первое. Отдав ребенка родителям, Нэнни кинулась обратно, за своими щенками, но больше не вернулась...

Красивая смелая женщина на грани нервного срыва У жены есть родственница в Уфе - Лиля. Однажды у Лили выдалось трудное лето. Предупреждение: это реальная история. Лиля опаздывает на работу. Она летит, вся прекрасная, тоненькая, в узкой длинной юбке, на высоченных каблуках. И вот остановка уже рядом. Лиля может успеть... Лиля почти успевает. Водитель смотрит на нее равнодушно. - Подождите! - кричит Лиля. - Пожалуйста! В последний момент маршрутка закрывает двери и отъезжает. Лиля видит, как за грязноватым стеклом медленно проплывает лицо водителя... Циничное лицо. Это был удар. Подлый и предательский удар в спину красивой женщине на каблуках и на нервах. Вспышка. Лиля остается на остановке, дрожа и задыхаясь от гнева. В жару иногда так хочется пить, как Лиле захотелось справедливости. Именно здесь и сейчас. Лиля поднимает руку. Маршрутка — другой номер — тормозит. Она пустая. - Следуйте за этой машиной! - потребовала Лиля. Где-нибудь в Нью-Йорке эта фраза звучит как обыденность. В Уфе она пока еще вызывает некоторое недоумение. Особенно если произносится не помятым частным детективом, а красивой девушкой на шпильках. Водитель моргает. Это молодой парень: - Ээ... зачем? - Надо, - говорит Лиля. И в двух словах, но очень ярко, описывает ситуацию. Голос ее дрожит от негодования. Обертоны вибрируют. Гнев, богиня, воспой... - Ну, хорошо, - говорит водитель, чтобы отвязаться. Только мстительной восточной красавицы ему сегодня не хватало. - До следующей остановки, а там пересядете. Маршрутка аккуратно подъезжает к остановке, притормаживает... Лиля выскакивает. Не тут-то было. Первая маршрутка, увидев прекрасную охотницу, вдруг резко трогается. Набирает скорость. Лиля возвращается в машину, вся кипя. Второй водитель удивлен. "Может, не заметил?", неуверенно говорит он. Но когда тоже самое повторяется на следующей остановке, сомнения исчезают. Это война. Лиля настаивает на продолжении погони и она чертовски убедительна. На ходу водитель косится на точеный Лилин профиль и думает, что, возможно, всю жизнь ждал именно этого. Этой невыносимой красавицы. Все приключения начинаются именно так. Брюс Виллис в "Пятом элементе" дождался, теперь его очередь. Водитель не знает, что это действует стокгольмский синдром. Вторая маршрутка на полной скорости настигает первую, следует за ней впритык. Водитель сигналит тому, первому маршрутчику. Стой, гад. А тот не останавливается. Ничего себе! Водитель впадает в нешуточный азарт. Ах так, он нажимает на газ. - Вот сволочь. Ну, смотри. Что может быть более захватывающим, чем погоня? Особенно когда твоя маршрутка преследует другую, точно такую же, а красивая женщина взволнованно дышит на соседнем сиденье, переживая с тобой все взлеты и падения... Эта погоня длится и длится. Маршрутки проскакивают остановки. Маршрутки пролетают перекрестки. Маршрутки входят в повороты с заносом и взревывают изношенными движками. Маршрутки летят, как стремительные быстроногие лани. Водитель чувствует странное. "Все, кто любит меня, за мной", сказала когда-то Жанна Д'Арк. И была права. Священный огонь возмездия, что горит в Лиле, освещает ее прекрасное лицо. Уже не Лиля рядом с водителем, а сама богиня охоты Артемида, мстительная дочь Зевса, преследует убегающего оленя. Она загонит его и встанет длинными ногами над издыхающим зверем. Ее псы с железными зубами разорвут еще теплый труп. Маршрутка обходит первую, подрезает. Жуткий, нескончаемый скрежет тормозов. Маршрутки останавливаются в миллиметре друг от друга, из открывшейся двери выскакивает разгневанная и прекрасная Лиля, следом водитель — с монтировкой. Первый маршрутчик хватает ртом воздух. Но это его не спасает. Лиля набрасывается и отчитывает его так, что в воздухе сверкают молнии и слышен небесный гром. Воздух гудит и плавится. Пахнет озоном и освежителем "елочка". Когда Лиля заканчивает отповедь, наступает тишина. - Понял? - спрашивает второй маршрутчик у первого. Тот кивает, потрясенный. Кажется, даже удар монтировкой произвел бы на него меньшее впечатление. С гордо поднятой головой Лиля шествует в свою (уже свою) маршрутку, водитель закрывает за ней дверь. Маршрутка трогается... Маршрутка везет ее к офису, величественно и плавно, словно роскошный лимузин. Останавливается. Водитель открывает Лиле дверь и подает руку. Лиля сходит на землю. Она умиротворена и царственна. И прекрасна, как богиня. - Девушка. Она поворачивается. Огонь слепой преданности горит в глазах водителя. Все-таки историки недооценивают роль сексуального влечения к лидеру. Англичане сожгли не Жанну, они сожгли культ. - Спасибо, - говорит Лиля. - Вы мне очень помогли. - Девушка, - водитель вспыхивает, как роза. - дайте мне свой номер телефона. Пожалуйста! Я за вами куда угодно приезжать буду, в любое время! Только скажите. Хоть на край света! Лиля недоуменно смотрит на него. Затем надменно вскидывает бровь: - Вы что, дурак? Я замужем! (c) Шимун Врочек Автограф души

Однажды, когда фотограф Торгейр Берг, вместе со своей собакой Тайни прогуливались по лесу, они встретили дикого лиса, и назвали его Сниффер. Несмотря на тысячи лет селекции и социальные обстоятельства, которые их разделяли, они стали лучшими друзьями. Теперь гуляя втроём, лис и собака играют и бегают по лесу, а Берг с фотоаппаратом следует за ними, после чего делится снимками в Интернете со своими подписчиками. Глядя на их дружбу, приходит осознание того, что довольно несправедливо считать абсолютно всех диких животных опасными, ведь например лисы - одни из многих лесных жителей, которые могли бы стать ручными. Неожиданная дружба изменила взгляды Берга на торговлю в Норвегии, лисьими шкурками. Сейчас он выступает за запрет охоты на лис ради их меха. Он надеется добиться этого, опубликовав книгу для детей, о приключениях двух друзей, под названием «Лис и Пёс» вместе с писателем Берит Хелберг.

Пятилетнюю Люську решено было отправить на лето к бабушке. Девочка плакала, не хотела; бабушку она не помнила и остаться у нее без родителей ей казалось страшно. Но родители были непреклонны. Папа был партийный работник, мама учительница. Они оба были заняты на работе с утра до вечера, и Люська оставалась дома под присмотром соседки. А у той и своих трое, мал-мала меньше. Мама, пытаясь успокоить дочку, говорила: «Вот увидишь, как тебе понравится. У бабушки есть курочки, ты их будешь кормить, и козочка тоже есть, ты с ней подружишься, она тебя молочком будет поить.» Девочка умолкала на время, пытаясь представить, как это козочка может поить молочком. На утро был назначен отъезд. Папа выхлопотал на службе бричку, запряженную серой лошадкой, в нее погрузили Люськины пожитки, усадили маму с Люськой и бравый красноармеец помчал их за город, в деревню. Еще недавно в стране гремела гражданская война, но Люська самой войны не помнила, а помнила только, как отец то появлялся в шинели с шашкой и револьвером на ремне, то снова уходил надолго, и мама тогда все время плакала. Еще она помнила, что ей все время хотелось есть, она просила маму: «Дай хлебуська,» — и мама снова плакала, но ничего не давала. Теперь Люську уже не мучил голод, но вот, на тебе, новая напасть: нужно было расстаться с мамой на все лето. А сколько это — все лето, она представить не могла. Видимо, очень надолго. Впрочем поездка Люське понравилась. Ее все забавляло — и то, как молодой возница управляет лошадкой, и то, как лошадка помахивает хвостом, отгоняя мух, и даже, как она на ходу роняет «яблочки». Путь был не близкий. Люська в дороге успела и поесть, и поспать, и проснулась она только тогда, когда услышала: «Тпрррррр,» — и лошадка остановилась у бабушкиного дома. Прощание с мамой снова вызвало море слез. Кое-как маме удалось оторвать от себя плачущую Люську. Но вот и пыль уже осела за удаляющейся бричкой, а девочка все еще всхлипывала, размазывая слезы по запыленному лицу. Бабушка что-то говорила, успокаивая внучку, но она не слушала и, вдруг, успокоилась при появлении большой, разноцветной кошки. Никогда ей не приходилось видеть таких пестрых кошек. И кошка тоже взирала на девочку, казалось, с удивлением. «Вот, познакомься, это Муська, она у нас дом от мышей сторожит. Можешь ее погладить, она добрая,» — сказала бабушка. Кошка была действительно добрая, она разрешила себя погладить и так умиротворяюще подействовала на девочку, что та забыла о своей недавней печали. Бабушка накормила внучку и в баньке попарила. «Как в сказке про Иван-царевича,» — думала Люська, засыпая. Тосковать Люське было некогда совершенно. Новые впечатления сыпались на нее как из рога изобилия. Ей все было интересно, она с любопытством наблюдала, как бабушка доила козу, как молодые петушки дрались между собой, как кошка ловко взбиралась на дерево, словом, буквально все, чего она была лишена в городе. Но самое интересное началось после знакомства с соседом. Это был рыжий, обсыпанный веснушками мальчишка лет, примерно, девяти-десяти. Он первый заметил прибавление в соседской усадьбе. «Эй, малявка, ты откуда взялась?,» — окликнул он ее. Она опешила от такого фамильярного обращения и ничего не ответила. Тогда он, перемахнув через плетень, подошел к ней: «Тебя как звать-то?» «Люська,» — ответила девочка. «А меня — Пашка,» — и он по-взрослому протянул руку. Она не знала, что делать, и он сам взял ее руку своей довольно грязной рукой, сжал ладошку и потряс ее. Так началась их дружба. Он называл ее малявкой, она делала вид, что обижается, и дразнила его конопатым. Он тоже делал вид, что сердится, и грозил отстегать крапивой. Однако они привязались друг к дружке и были почти неразлучны. Бабушке некогда было следить за внучкой. Сыта, цела и, слава Богу. Только знакомство с Пашкой она не одобряла: «Не ходила бы ты с ним, — увещевала она девочку, — научит плохому. Они с дедом страсть, какие ругатели». Пашкин дед был его единственный родной человек. Родители погибли в гражданскую. Пашка их и помнил-то плохо. Дед воспитывал внука, как умел. Он некогда был боцманом на военном судне и понятие о педагогике имел весьма своеобразное. Свою воспитательную речь, он переплетал такими «спиралями», что «великость и могучесть» родного языка просто меркли. И естественно, что и внуку привилось немало замысловатых, непечатных эпитетов его воспитателя. Люська не понимала ругательных слов и не придавала им значения. Зато Пашка наполнял ее жизнь такими приключениями, которые городской девочке и не снились. Каждый день привносил в ее жизнь что-нибудь новое. Пашка смело уходил в лес, не боясь заблудиться, и уводил ее вместе с собой. Какой-то внутренний компас приводил его обратно, указывая путь. С ним она не боялась ничего, ни густых зарослей, в которых что-то шевелилось, ни зыбкой почвы под ногами. Лишь однажды она вскрикнула, когда из под их ног выскочил большой заяц. Пашка только рассмеялся: «Эх ты, городская, зайца испугалась!» Они возвращались, перепачканные соком ягод, с полными лукошками грибов. А как славно было в жаркий день плескаться в речке! Плавать она не умела. Пашка ее и этому научил. Он заботливо поддерживал ее пока она осваивала приемы плавания, и она восхищалась его силой — как это он умудряется держать ее на вытянутых руках — она не знала, что в воде почти ничего не весит. Как-то он сказал ей: «Завтра идем на рыбалку, смотри не проспи.» Люська уже видела, как другие мальчишки, постарше, удили рыбу. Пашка только досадовал, что у него нету снастей. Где он раздобыл эти самые снасти, Люська так и не узнала. Наверное, выменял на что-нибудь. И в мысли этой она утвердилась, поскольку денег у Пашки не было, чтобы купить их, а дед его за что-то выдрал крапивой, не стесняясь соседей. Она стала невольным свидетелем страшной экзекуции, после которой стала бояться Пашкиного деда не меньше чем крапивы. Пашка мужественно вынес порку, но после попенял Люське: «Чего уставилась, задницы никогда не видела?» Люська и вправду никогда не видела такой красной попы. Она с жалостью смотрела на своего друга: «Очень больно?» «Это еще не больно, вот когда вицей дерут, это больно — так больно.» Утром, с рассветом Люська уже не спала. Коротким свистом Пашка подал сигнал. Бабушка оглянуться не успела, как Люськи уж и след простыл. Пашка наловил кузнечиков, и они направились к речке. Удилище он смастерил из длинного прута лещины, поплавок сладил из пробки, ловко привязал крючок, безжалостно насадил на него кузнечика, забросил удочку. «Теперь сиди тихо, чтобы рыбу не спугнуть,» — сказал он ей. Люська сидела тихо, почти не шевелясь. Она с благоговением смотрела на Пашку и восхищалась им. «Как же он много знает и умеет,» — думала девочка. Старания и мучения Пашки не пропали даром. Они тащили в деревню двух, приличного размера, блестящих на солнце чешуей, голавлей. Одного он отдал Люське, со словами: «Тащи домой, пусть бабка зажарит,» — другого отдал деду. Обиды на деда у него не было. Ну, раз порядок такой, флотский, заслужил — получи. Да и дед драл его в общем-то, без злобы, для порядку. Бабушка рыбине обрадовалась, но дружбу с Пашкой все-таки рекомендовала оставить, не особенно надеясь, что внучка послушается. Лето для Люськи пролетело, как один день. Она даже удивилась, когда к дому подкатила знакомая бричка с тем же красноармейцем и мамой на пассажирском месте. Приезду мамы Люська конечно была рада, но уезжать ей совсем не хотелось. Она стала уговаривать маму оставить ее еще хоть ненадолго, а поскольку слов ей не хватало, то она ввернула кое-что для убедительности из матросского лексикона. Маму чуть удар не хватил. Она схватила дочь в охапку и никакие уговоры на нее уже не действовали. Люська даже не успела попрощаться с Пашкой... Санинструктор младший сержант Людмила Прокофьева, лежа в вагоне военного эшелона с закрытыми глазами, перебирала в памяти всю свою жизнь. Она понимала, что потом, в военных буднях ей будет не до этого. То детское лето в деревне ей вспоминалось, почему-то с особенной ясностью. Она так четко представляла все подробности того времени, как будто все происходило только вчера. Фронт встретил девушку дымом и запахом гари. Она отыскала санчасть полка, в котором ей предстояло служить. Седовласый, с воспаленными глазами хирург, встретил ее улыбкой. «Товарищ...» — «капитан» — подсказал он, (халат скрывал погоны). «Товарищ капитан, младший сержант...,» — начала рапортовать она. Он махнул рукой: «Вижу, вижу, что сержант.» Он протянул руку, взял документы, пробежал глазами: «Отдохни, дочка, пока затишье. После будет не до отдыха.» «Да я не устала. Готова к выполнению...» Он опять махнул рукой: «Ну и хорошо, что не устала, сходи тогда, доложись комбату, он у нас сейчас за командира полка.» И он показал, в каком направлении находится штаб. Людмила еще пару раз спрашивала дорогу у бойцов. Один пожилой солдат, посоветовал: «Ты лучше по траншее иди к штабу-то, а то мало ли что. Как бы не приглянулась немецкому снайперу.» А приглянуться она могла кому угодно. Бойцы оглядывались на тоненькую, красивую девушку в новенькой форме, перетянутой широким ремнем. Она чувствовала за спиной их восхищенные взгляды и, проходя мимо группы солдат, услышала вдруг: «Такую красоту, да в пекло, о-хо-хо...» «Пекло» она пропустила мимо ушей, но слова солдата заставили ее зардеться. Она низко пригнулась, входя в штабной блиндаж. «Кабинет» комполка был отгорожен брезентовым пологом. При ее появлении в «прихожей» молоденький связист, сидевший за аппаратом вскочил. «Дисциплинка,» — отметила она про себя. Она жестом усадила его на место. «Командир здесь?,» — спросила она. Солдат снова хотел встать, она удержала его. «Так точно, — связист завертел ручку аппарата — сокол-сокол, я весна, ответь — на том конце ответили, он закричал — товарищ майор, сокол на связи!» За брезентом раздался хриплый голос: «Кузьмина! Кузьмин, готовь разведгруппу и на левый фланг. Там «фрицы» что-то затевают! Что?! Сам пойдешь!,» — и он добавил несколько слов, от которых связист покраснел из-за присутствия девушки. Комбат грохнул телефонной трубкой, «Они, вишь ты, устали, а мы тут не устали,» — и он снова добавил к вышесказанному … … … … ... кое-что. «Товарищ комбат, к вам младший сержант,» — прервал тираду связист. «Пусть заходит.» Людмила, еще не убедившись в своей догадке, откинув брезент вошла: «Товарищ майор, младший се... Пашка!» Майор вытаращил глаза. «Конопатый!» Еще с минуту длилось молчание. Майор вглядывался в улыбающееся лицо девушки. Наконец его оцепенение прошло: «Люська? Малявка?!» Объяснений не понадобилось. Они бросились друг к другу в объятия. Они глядели в глаза друг друга и не могли наглядеться, говорили и не могли наговориться. Он достал из кармана кисет с махоркой, оторвал клочок газеты, собираясь закурить, взглянул на нее: «Позволишь?» «Конечно.» Она развязала вещмешок и достала несколько пачек папирос. «Ты, что же, куришь?» «Нет. В пайке выдавали, я не стала отказываться, подумала, что пригодится.» «Еще как!» Он с удовольствием затянулся «гражданской» папироской. «Васильев — связист вбежал — угощайся — он придвинул открытую пачку, — а нам с сержантом чайку организуй.» Солдат расплылся в улыбке: «Есть, товарищ майор.» Он иногда по зову связиста хватал телефонную трубку, сдержанно отдавал команды, поглядывая на свою гостью и удивляя того, кто был на другом конце провода своей «деликатностью». Начались бои, изнуряющие, кровопролитные. Медсанчасть была переполнена ранеными. Одних отправляли по госпиталям, других хоронили. Фронт перемещался постоянно, работы прибавлялось. Приходилось сворачивать и на новом месте снова устанавливать лазарет. Медики и санитары сбивались с ног, валились от бессонницы. И только младший сержант Прокофьева, как будто не знала усталости. Каждый час передышки она бежала в штабной блиндаж к своему Пашке. Нежданно и не своевременно с ней случилось то, чего ждет каждая девушка, да и вообще каждый человек. Она полюбила своего Пашку, так горячо и так преданно, как случиться может только на войне, где люди ходят по краю, и где счастье может оборваться в один миг. А ему теперь казалось, что он и не переставал любить ее с детства, с той самой минуты, как увидел. Они не спали. Лежали рядом в блиндаже, он нежно целовал ее горячие губы, стараясь не царапать щетиной, она отвечала на его поцелуи, шепча что-то, что доходило до его сознания не через слух, но через сердце. Короткие передышки в боях не давали им насладиться друг другом и от того становились еще дороже. Тяжелые, низкие тучи застилали небо, но фронтовики всегда на слух распознавали, что за самолеты скрываются за ними и в какую сторону направляются. Бывало, кто-нибудь скажет: «Наши полетели «фрицам» задать — если заслышит гул советских «Илюшек», или — к нам летят, черти, сейчас начнется.» И тогда начиналось! Грохот от разрывов бомб и треск зениток сливались в такой адской симфонии, что казалось — сейчас полопаются нервы и барабанные перепонки. В лазарете паники не было, никто не покидал своего поста, никто не бежал в укрытие. Все работали как обычно, только врачам приходилось кричать в полную силу голоса, так как из-за грохота их не слышали ассистенты. Но вот все стихло. Очередная атака была отбита. Последний раненый был забинтован. Младший сержант Прокофьева впервые почувствовала дрожь в ногах и странную, какую-то, тошноту. Необъяснимая тревога вытолкнула ее наружу. Она побежала проведать любимого. «Вдруг он ранен, а меня рядом нет,» — думала она... На месте штабного блиндажа зияла огромная воронка. Девушка смотрела на нее и не могла поверить своим глазам. Ей казалось, что она спит и видит кошмарный сон. Ну не мог же ее Пашка погибнуть! Даже странно, отчего это бойцы подходят и снимают каски и пилотки. Этого не может быть! Она стояла на краю воронки, не чувствуя своего тела. Тот самый, пожилой солдат, который советовал остерегаться снайпера подошел к ней и обнял за плечи: «Хорошая могила досталась комбату, глубокая. Ты, девушка, не стой, как каменная, поплачь, не жги сердце». Люська выла, кусая пальцы, лежа на вагонной полке. Поезд уносил ее в тыл, в ночь. Она ехала рожать Пашкиного ребенка. Прошло много лет. Ее дочь четырежды стала матерью. Бабушка Люся четырежды стала бабушкой. Сегодня у нее был радостный день. Младшенький внучек должен был навестить ее. На кухне было наготовлено всего, самого любимого Павлушей. Бабушка сидела в ожидании с альбомом на коленях, разглядывая фотографии. У старших внуков были уже и свои дети, ее правнуки. Ей приходилось напрягать память, чтобы вспомнить, кого как зовут, и дни их рождения. Темненькие, беленькие, всякой масти детские личики смотрели с черно-белых и цветных фотографий. А рыжий был только один. Она всех их любила одинаково. По крайней мере, она убеждала себя в этом. Но вот и долгожданный звонок. Она почти как в молодости, с легкостью покинула кресло, метнулась к двери. На пороге стоял морской офицер — ее Пашка, в золотых погонах, в золотых веснушках, он улыбался бабушке точь-в-точь как тот, погибший, самый дорогой ей человек. Автор: Владимир Степной