Предыдущая публикация
Борис Нечаев.
Продолжение (или предисловие))):
БОЛОТНЫЙ-РАКОВСКИЙ
1972г. Ноябрь. Я, выпускник Московского геологоразведочного института имени Серго Ордженикидзе, приехал по распределению в Берелехскую комплексную геологоразведочную экспедицию. Начальник геологического отдела экспедиции Михаил Васильевич Попов направил меня в Буркандино-Сиенскую ГРП на горный участок, который вел работы на объекте руч.Болотный – руч.Раковский. Там же в экспедиции он познакомил меня с главным геологом Буркандино-Сиенской ГРП Юрием Александровичем Сковородкиным. Меня назначили геологом участка, а в помощь мне дали техником-геологом Гену Мартынова, который до этого работал в сезонке. Позже к нам прислали еще и Ольгу Ивженко для работы техником-геологом на промывке бороздовых проб.
На базе Буркандино-Сиенской ГРП, располагавшейся в пос. Хевкандья недалеко от прииска Ударник, нас долго не продержали. Бывший начальником партии тогда Павел Резвый (его любимая поговорка была: «Я - не Трезвый, я – Резвый. Трезвый я бываю редко») буквально выпнул нас с Мартыновым на участок. Ехать нам пришлось с Геной в открытом кузове (в ноябре!), и чтобы окончательно при этом не замерзнуть значительную часть пути мы проделали бегом за машиной.
На участке я познакомился с Володей Полевановым, который приехал несколько раньше меня и которого я сменял. Позже Полеванова все звали не иначе, как Владимир Павлович, а тогда он был просто Вовка. Его переводили геологом Буркандино-Сиенской ГРП, ну а меня, как я уже сказал, назначили на его место.
В то время не было еще вахтового метода и все жили постоянно на участке работ. Причем жили целыми семьями. Ну кого я помню из тех, кто тогда жил на участке. Это начальник участка Игорь Васильевич Малыхин, но он пробыл не долго, и на его место был назначен Гена Мартынов. Проходчик Николай Никитин с женой, он же был бригадиром, а жена работала компрессорщицей и сторожем склада взрывчатых материалов. Проходчик Петр Зубко с женой, она тоже работала компрессорщицей и сторожем склада. Был еще третий проходчик, чье имя я, к сожалению не помню. Взрывник с женой, тоже, к сожалению, уже забыл как их звать. Бульдозерист Федя. Была медсетра (на отдаленном подземном горном участке ее положено было держать). И три промывальщика: Владимир Гаврилович Бурмистров («Гаврилыч), Серебряков («капитан Серебряк», а почему его так все звали – не знаю) и Гулев. Кажется всех перечислил. Если кого и забыл упомянуть, то пусть меня извинят – все-таки с тех пор много времени прошло.
Коллектив подобрался довольно дружный.
Во время отсутствия начальника участка на связь по рации выходил бригадир, хотя делать этого он не любил, поскольку после его разговора по рации из органа, надзирающего за порядком в радиоэфире обязательно следом приходил четвертак «премиальных».
Гаврилыч был великолепным промывальщиком. Его работу контрольные промывальщики даже не проверяли – им там нечего было ловить. Но был один недостаток: мог уйти в запой на несколько дней. Один раз даже так меня разозлил, что я со злости влепил ему 35 (тридцать пять) дней прогулов в течении одного месяца. Но он мужик-то был добрый по натуре и только смеялся: «Это в каком же месяце у нас 35 рабочих дней». Начальником партии в это время был Малыван, он эти тридцать пять дней нашел без проблем.
На участке, как это водится у геологов, была своя баня, но иногда мы выезжали в баню на Буркандью. Выглядело это так: цепляли к бульдозеру тепляк с печкой, в котором ехали все мы, к тепляку цепляли волокушу, на которой стояла бочка с соляркой на всякий случай, и вот на таком «поезде» ехали. Как-то раз вот так поехали в баню на Буркандью. Ну приехав на поселок как мы могли проехать мимо сельпо! Денег у нас было много. В те временя зарплату выдавали наличными и привозили её прямо на участок. А где на участке её можно потратить? Так что деньги у нас были, и затарились мы основательно. Помылись мы тоже основательно. Буркандинцам хорошо, они у себя дома и могут мыться в бане сколько угодно долго. А нам надо было ехать домой на участок. А помылись мы, как я уже сказал, капитально. В результате, когда пошли одеваться не могли понять где чья одежда. И тут, кажется это был Гена Мартынов, была подана идея: «Грузи все подряд, потом разберемся!» Ну, пока Буркандинцы мылись-парились, мы напялили на себя что попало, загрузили всю одежду , что была в раздевалке , на волокушу и укатили.
На утро, если не вся, то половина Буркандьи была у нас. Хорошо, что мы хорошо затарились на Буркандье. Благодаря этому все это превратилось в «Дружеский выезд буркандинцев на участок подземных горных работ Буркандино-Сиенской ГРП на пикник». А то могли и морду всем нам набить. Но обошлось. Посмеялись и разошлись по-хорошему.
На своей 33 шахте у меня особых проблем не было. Я туда приходил, документировал выработки, размечал пробы, а за всем остальным следил там Гена Мартынов, который вскоре стал начальником нашего горного участка вместо Малыхина. Я же, в основном, пропадал на 128 и 127 шахтах, которые для нас проходил прииск Буркандья. На 127 шахте, расположенной на руч. Раковский проблемы возникли еще при проходке ствола: сказывалось близкое расположение к ней озер Чук и Гек и сплошных таликовых зон под ними. За все время моего пребывания на Руч. Болотный и руч. Раковский на этой шахте смогли пройти только одну рассечку, да и то с большим трудом. На шахте 128, расположенной на руч. Болотный, дело шло веселей, особенно, когда сели на коренные и прииск увидел золото.
Работая на шахтах я вовсю старался проявить инициативу. За первую свою инициативу я «получил» три оклада. Вот как это было. По одной из проб надо было делать доборы в кровле. Раз сделали добор – мало. Второй раз – опять мало. Третий раз – снова мало. Добор в кровле вещь мало приятная: все, что отбивается отбойным молотком почему-то старается упасть на лицо. Ну я тут и проявил инициативу: застелили рассечку вентиляционным рукавом, забурили шпуры и взорвали. Весь грунт затем собрали. Юра Сковородкин (он был тогда главным геологом Буркандино-Сиенской ГРП) этой моей инициативы не понял. Пришлось все заново отбирать с помощью отбойного молотка.
Во время другой моей инициативы я познакомился с Вороновым Иваном Ильичем.
Рассечки проходили, придерживаясь коренных пород. Во время проходки одной из рассечек коренные резко ушли вниз, и для отбора пробы надо было проходить гезенк (проще говоря, бить шурф). Прииск это делать не хотел, так как эту рассечку планировалось использовать для транспортировки песков с помощью скреперов из лав, и эта яма по среди рассечки была явно ни к чему. Как я не пытался уговорить главного инженера прииска пройти этот шурф, ничего не получалось. Тут я узнаю, что прямо под нужным мне местом, в крест нашей разведочной рассечки, проходится рабочий штрек, который тоже проходится придерживается коренных пород. Когда штрек был пройден, я отмерил в нем рулеткой место, где должна находиться наша проба и отобрал её.
Тут надо сказать что это оказалось за место отбора. Когда я его первый раз увидел, мне показалось, что я попал в комнату, усеянную сплошь золотом: золотом было усеяно все – и стенки, и кровля, и почва. Нетрудно догадаться , что показала эта проба. Могу только сказать, что наши промывальщики потребовали моего личного присутствия при промывке, а иначе они промывать её отказывались. Когда Вячеслов, главный геолог прииска, узнал об той пробе, он стал вовсю катать на меня в разные инстанции жалобы. Вот Иван Ильич и приехал разбираться с этими жалобами на меня.
Я должен напомнить всем, что Иван Ильич Воронов представлял в Сусуманском районе не только Берелехскую экспедицию, но и партийный и народный контроль, а также государственный геологический контроль. Вот он и приехал разбираться с жалобами Вячеслова на меня. Сначала он выслушал меня. Затем он заставил маркшейдеров определить точно и вынести на план горных работ положение пробы. Она оказалась именно там, где должна была быть, но только не в нашей рассечке, а в рабочем штреке под ней. Этот вопрос Вячеслов вынужден был снять.
Тогда Вячеслов стал придираться к тому количеству грунта, которое я загружаю в мешки. При отборе проб в мешок нужно загружать только одну ендовку (20 литров). А я, из-за не хватки мешков, загружал их под самую завязку, благо тогда на себе их таскать было не надо (их вывозили в специально сделанном для этого корыте). Уже на промывалке все пробы уже тщательно перемерялись. Вот Вячеслов и начал говорить, что я нарушаю инструкцию и гружу в мешок больше. Рядом с мешками моей пробы лежали мешки приисковых проб. Иван Ильич подходит к лежащим пробам и говорит: «Вот у Нечаева в мешке как раз ендовка, а вот вы отбираете явно меньше». И тут он берет не глядя один мешок из приисковых проб, и мешок этот рвется все из него высыпается. Со временем я заметил одну особенность Ивана Ильича: он всегда берет не глядя при проверке то, что проверяемый хотел бы скрыть. Здесь так и произошло. Иван Ильич опять берет наугад еще один мешок, и он опять рвется. Ну тут Ивана Ильича «понесло». Вячеслов уже и сам был не рад всему.
Другой запомнившийся мне случай с Иваном Ильичом Вороновым произошел летом 1973 года, когда бурились первые скважины с помощью пневмо-ударного колонкового бурения.
Раз уж упомянул про пневмобурение, то надо о нем сказать несколько слов.
Пневмобурение у нас начало внедряться весной 1973 года. К этому времени наш собственный горный участок был уже ликвидирован, и оставшиеся люди были переведены на пневмобурение, но основу бригады составляли буровики, переведенные с Верхне-Аркагалинской ГРП. Буровым мастером был Владимир Иосифович Алексеев, а бригадиром был Коля Булатов. К сожалению, остальных я уже не помню. К лету бурение уже началось. Надо напомнить, что, по крайней мере, в то время (позже я уже не знаю) обязательно подвергались каротажу. И тут произошел смешной случай.
В Буркандино-Сиенской ГРП не было своей каротажки, и почему-то бурильщики решили, что каротажа не будет, хотя я предупреждал, что он обязательно будет и распорядился не вынимать направляющие обсадные трубы. Но мне не поверили. Суть в том, что расхождение между данными каротажа и записями в буровом журнале, который ведут бурильщики, о глубине скважины не может быть более 2-3 метров. Бурильщики определяют глубину скважины с помощью замеров штанг буровой колоны, а это всегда делается с точностью плюс-минус. Ну а у меня делать постоянные замеры колоны просто не было времени, так как я целиком был занят шахтами (Нина Булатова, а тогда она была еще Наточий, была прислана только осенью, когда была вторая буровая установка).
И вот я сообщаю им о том, что с Верхне-Аркагалинской ГРП к нам выезжает каротажка. Бурильщики в шоке. Они начали что-то править в буровом журнале. Приезжает каротажка. Опускает в первую скважину каротажный снаряд, он доходит до глубины, указанной в буровом журнале, а забоя скважины нет. Еще 10 метров – забоя нет, 20 метров – забоя нет. В общем сами себе урезали 50 метров. И примерно также было и на других скважинах. После того бурильщики уже не особенно мухлевали с глубиной скважин.
В то время промывка проб у нас производилась вручную с помощью обычных лотков. Объем проб с шахт и так был большой, а с началом пневмобурения он еще больше увеличился. Встал вопрос о механизации этого процесса. К нам привезли различные промприборы, среди которых была и всем на УКБ известная «Проба-2м», но все они нам явно не подходили по разным причинам.
И вот приехал смотреть всю эту технику Иван Ильич Воронов. Он тоже понял, что все это нам не подходит. Немного подумав, он спросил меня где здесь ближайший телефон с которого бы он мог позвонить. Телефон был в бытовке на 128 шахте. Связь тогда была в районе коммутаторная, а не автоматическая, и звонить с шахты можно было хоть в Москву. Иван Ильич звонит главному геологу прииска Большевик: «Здравствуйте! Как у Вас дела? … Помнится, я у вас видел хороший промприбор для промывки проб … А вам самим их не хватает. Ну ладно. … Да, у меня в плане стоит на следующей неделе проверка вашего прииска по линии народного контроля … Договорились, везите прямо на Болотный.» На следующий день еще до обеда промприбор был привезен. На этом промприборе потом еще на месторождении р. Берелех в районе пос. Нексикан мы работали.
Но вернусь к шахтам. В первый год моей работы на горном участке у меня была не аккумуляторная лампа, а керосинка, которую все видят в фильмах про шахтеров в довоенное время и дореволюционное. У этой керосинки была одна особенность: как только воздух в забое либо загазован немного, либо слегка запылен, то она сразу гаснет. И вот как-то раз она у меняя погасла, а спичек у меня с собой не оказалось. В это время я находился в отдаленном крыле шахты, где не велись горные работы, и до руддвора, ближайшего места, где я мог её зажечь, было более 500 метров.
К чему я это пишу? А чтоб рассказать, что я в тот момент, когда эта лампа погасла, я почувствовал. Можете верить, а можете и не верить в это – это уже ваше дело. А почувствовал я примерно то, что описал Бажов в своих сказах. Вначале темнота стала давить меня со всех сторон да так, что мне казалось, что меня вот-вот раздавит. Затем появился какой-то непонятный мерцающий свет (это на глубине 300 метров под землей, а ближайшее освещение от меня было лишь на руддворе, до которого идти и идти по разным горным выработкам). Затем кто-то куда-то стал меня манить. Прямо с ума можно было сойти. Но тут я взял себя в руки, все разом прошло, и я поплелся в полной темноте к руддвору, поминая «не злым тихим словом» всех, кого можно и нельзя.
Объем работ увеличивался, мне присылали в помощь техников-геологов, но все они долго не удерживались и уходили на прииск Буркандья. Наконец осенью приехали молодые специалисты чета Кадиловых, Валя и Сережа. Валя пошла работать на промывку (Оля Ивженко к тому времени от нас ушла, кажется, назад в сезонку, а потом вообще уволилась и уехала на материк), которая тогда находилась на оз. Чук. Сережа стал помогать мне на шахтах. Поселили их в домике, в котором до них жила медичка.
Эту медичку мы практически не видели, она из своего домика носа не высовывала. Не высовывала-не высовывала, а хищницей оказалась еще той! К работникам из ЦНИГРИ, которые занимались внедрением пневмобурения, на лето приехал практикант-студент из Москвы. Так она за короткое время сумела его охмурить, выскочить за него замуж и в конце августа умотала с ним в Москву. Только её и видели.
Поселили Кадиловых в домике медички. Надо сказать, что отапливали мы домики с помощью самодельных электрических «козлов», а печки держали лишь для РГТИ, так «козлы» были запрещены по технике безопасности. Чтобы было чем топить печки во время приезда РГТИ , по середине поселка была свалена специально куча угля. Пока домик стоял пустым, кто-то «прихватизировал» из него «козла».
Ну так вот. Возвращаюсь я с шахт и возле кучи угля, сваленной по середине поселка, ко мне подходит только что приехавший Кадилов и спрашивает: «Чем вы топите печки?» Я поначалу растерялся (стоим возле кучи угля), а потом шутя махнул в сторону леса, сказав, что там полно дров, и пошел к себе в домик.
Спустя некоторое время влетает в домик Алексеев (мы жили с ним в одном домике) и накидывается на меня: «Ты куда Кадиловых послал? Гляжу, идут с топором и пилой. Спрашиваю их: «Куда собрались?» Они отвечают, что Нечаев сказал, что топят печки дровами, которые надо самим рубить. Ну я им сказал, что для этого лежит здесь куча угля.» Я объяснил Алексееву, что мне как-то в голову не пришло, что они всерьез все воспримут и пойдут рубить дрова. Посмеялись с Алексеевым над этим случаем, но он попросил меня больше так не шутить.
Так я познакомился с Кадиловыми. Да и в Нексикане потом мы были соседями и дружили семьями.
В середине 1973 года на шахтах для транспортировки грунта на поверхность были смонтировали транспортеры. Длина наклонных стволов составляла 1035 метров. До того, как смонтировали транспортер приходилось после смены усталыми выходить пешком. Когда их смонтировали, то пешком никто не ходил, хотя ездить на транспортере запрещалось. Проходчиков за это оставляли бес премий (если ловили на этом), а на меня постоянно писали рапорты в экспедицию. Кончилось все тем, что однажды, отработав несколько смен подряд, я задремал на транспортере и улетел в отвал, причем прямо под ноги главному инженеру прииска Буркандья. Пришлось мне сдавать внеочередные экзамены по ТБ, но дело было сделано: до руководства прииска дошло, что люди все равно будут ездить на транспортере. Были для этого сделаны специальные посадочные площадки, проведена сигнализация, предупреждающая о том, что едут люди.
В конце лета 1973 года была организована промывка на оз.Чук. Ивженко уже не было, а Вали Кадиловой еще не было.
Иду я как-то на промывку и вижу: мужики без штанов выбегают из промывалки и бегут в лес и обратно. Оказалось, накануне они поставили брагу, и, как только она забродила, они стали её пробовать. Само собой их пробило на корпус, и пользуясь отсутствием женщин, они, в целях экономии времени, стали работать без штанов (и без трусов).
Особенно стоит рассказать о свадьбе Володи Полеванова и Вали Свиридовой.
Накануне свадьбы в общежитии был организован мальчишник. В какой-то момент Полеванов попросил меня закрыть его в комнате, причем снаружи (и он после этого говорит, что он был трезвым; был бы трезвый, то закрылся бы сам изнутри). Я закрыл его и пошел дальше продолжать «пропивать» Полеванова.
На следующий день в назначенное для регистрации брака время все собрались в поссовете, а Полеванова нет. Валю чуть ли не «кондрад» хватил. Пошли искать Полеванова. Нашли его запертым в комнате в общежитии. Он кричит мне, что ключ у меня, а я ему в ответ: «Ты зачем заперся, выходи!» В конце концов разобрались, я нашел ключ и выпустил его из этого заточения. Дальше все пошло обычным путем, хотя и с опозданием.
В 1974 году меня вызвали в Нексикан, причем не сказали зачем. Ну что тут можно сказать. Человек, живущий постоянно «у черта на рогах», выехал в цивилизацию! На утро выяснилось, что мне надо срочно везти секретные материалы в Магадан. В охранники мне дали Галю Капитонову. Галя Столяр, начальница 1-го отдела, её хорошо «науськала»! Меня тянет в чепок, чтобы поправить свое здоровье, но Капитонова была непреклонна - никакого чепка.
Тут надо напомнить, что чепок располагался на автостанции пос. Нексикан. В нем можно было попить разливного пива и не только. Там же располагалась еще и парикмахерская.
В аэропорту повторилось тоже самое – никакого сельпо. В общем вела себя прямо, как в анекдоте про Чапаева и Петьку, «по садистски».
И тут меня пробивает на корпус. Ну и что? Галя достает из своей сумочки револьвер, идет вместе со мной к туалету, проверяет, чтоб там никого не было, и, пока я там находился, стояла у входа с револьвером и никого не пускала. Ей в это время не хватало кожанки и красного платка на голове.
Мало того, что сотворила глупость, так еще по приезду в Магадан она рассказала об этом Маркову, начальнику 1-го отдела объединения! Надо мной потом долго смеялись в объединении.
Прииск без утвержденных в ГКЗ запасов не мог развернуть добычу в полную силу, и осенью 1974 года нас заставили срочно писать отчет. Была составлена группа по написанию отчета группа в составе меня, Веры Ределиной, Раи Красиковой, Лены Базилевской и Иван Егорович Иванов. В руководящий состав входили Володя Полеванов, старший геолог Буркандино-Сиенской ГРП, Борис Дмитриевич Комогорцев, главный геолог БГРЭ и Анатолий Геннадиевич Беккер, начальник россыпного отдела объединения. Отчет писали в Магадане. Для работы нам выделили кабинет главного инженера объединения. Работы велись в авральном порядке, ночевать нам приходилось прямо там в кабинете, кто на стульях, а я на столе главного инженера (руководящему составу ночевать там не было необходимости). Отчет сдали буквально за час до отлета в Москву спецборта. Это дело мы отметили походом в ресторан, за который расплатился Борис Дмитриевич.
В ГКЗ СССР запасы утвердили. Моя деятельность на Болотном и Раковском закончилась. Меня ждала Верхне-Аркагалинская ГРП.
Следующая публикация
Комментарии 45