И забавного, и грустного. Но было одно венчание, которое меня потрясло и осталось в памяти на всю жизнь.
С Галиной мы познакомились в храме. Она подошла ко мне после службы и попросила соборовать и причастить её мужа. У Андрея, так его звали, обнаружили опухоль. Ему тогда ещё не было и сорока. Будучи по природе человеком терпеливым, он долго скрывал от окружающих боль, потому и болезнь открылась уже на последней стадии. После операции Галина привезла мужа домой. Тогда она и просила его соборовать.
Мы разговорились с Андреем. Вера в нём была, но, правда, очень маленькая, а вот надежды не было совсем. А без надежды в таком деле нельзя. Всё время, пока я его соборовал, он смотрел на меня с таким выражением лица, словно говорил:
«Я понимаю, ты делаешь своё дело и хочешь мне помочь. Но только зря ты, парень, стараешься. Всё равно из этого ничего не получится. Я обречён».
И, тем не менее, он даже было пошёл на поправку, но его настроение от этого не улучшилось. Она поменяла квартиру, чтобы у Андрея была отдельная комната, и дети ему не мешали. А он спешил сделать в ней ремонт, чтобы ей потом, после него, было меньше мороки со всеми этими мужскими делами.
А месяца за два до кончины Андрея она попросила их обвенчать. Я назначил день, и они приехали в храм нарядные и торжественные. И ещё, может мне это показалось, но они были счастливы. Не смотря на то, что время их оставшегося счастья уже можно было исчислять часами. Остался в памяти землистый цвет лица Андрея и проступающая порой в их глазах боль от близкой и неминуемой разлуки.
– Ты хочешь связать себя навсегда? – спросил я её перед венчанием.
– Да, я хочу и в вечности быть вместе с ним. Здесь мы были вместе до обидного мало.
– Ты ещё молодая женщина, подумай, у тебя двое детей, и их нужно поднимать, хватит ли тебе сил?
– Бог не оставит, батюшка, моей бабушке после войны было ещё труднее.
Прошло уже много лет, и я иногда встречаю Галину. Она освоила мужские специальности: занималась извозом и торговала запчастями к автомобилям. Сейчас купила огромный «патриот», чтобы ездить на дачу. Сыновья выросли, родились внуки. Так что, забот у неё, что говорится, «полон рот». Я иногда её встречаю, но никогда не вижу рядом с мужчиной.
Недавно она меня подвозила, и я спросил:
– Не жалеешь о том венчании?
Она, немного помолчав, ответила:
– Вспоминаю то время, оно шло, и я понимала, что теряю мужа, наступало отчаяние, и я не знала что со всем этим делать.
Но после того, как мы повенчались, я вдруг отчётливо поняла, что теперь всё, – мы навсегда остаёмся вместе. Никогда ещё, как в те дни, я так остро не ощущала времени. Оно стало для меня управляемым, он уходил, а я каждую секундочку нашей жизни словно перебирала между пальцами, как ты свои чётки. Те два месяца научили меня ценить то малое, что у меня есть, и быть благодарной за все то, что у меня есть...
Я не думаю об Андрее «был», для меня он продолжает «быть».
Он умер на моих руках, и я сама закрывала ему глаза. Может от того, что я знала о его скорой кончине, и делала всё, чтобы ему было покойно, у меня нет на душе чувства вины, или какой-то недоговорённости. Словно он переехал в другую страну, а я остаюсь ждать его вызова. Когда-то он обязательно придёт, и я пойду за ним вслед.
А вскоре вся страна узнала о взрывах в метро. И думаешь, ведь никто из тех, кто погиб, не собирался умирать в тот день. Люди уходили по своим обычным делам, строили планы, а потом, буквально в мгновение их жизнь прервалась. Мы жалеем погибших, но жалеть нужно тех, кто остался. Теперь день изо дня месяцами они будут вспоминать, всё одно и то же. Ту самую минуту, когда любимый человек уходил из дому в то злополучное утро.
Возможно, это было так:
«Быстренько иди сюда, целую, и я побежал, уже опаздываю!» – «Беги, беги, я умываюсь, вечером поцелуешь».
Или звонок по телефону: «Я хочу тебе сказать что-то очень важное для нас обоих». – «Прости, мне сейчас некогда, вечером скажешь, мы же договорились о встрече».
Может, было так, а может, как-то по-иному, точно ведь не узнаю, могу только предполагать.
Только не будет теперь этого вечера. Никто так и не скажет им оставшимся тех заветных слов, никто больше так не обнимет и не поцелует. Лишь остаётся подушка, которую можно обнять в надежде уловить запах того, кто уже не придёт. Мы неисправимы, и начинаем понимать, что были счастливы, только тогда, когда счастье теряем...
Ночь, табло на часах говорит, что сейчас где-то около трёх. Проснулся и почему-то вспомнил про тот разговор с Галиной в её вездеходе, и то венчание. Рядом со мной, свернувшись калачиком, мирно спит моя матушка. В памяти всплывает и рассказ отца Виктора, который помирая в больнице, ждал от своей половины признания в любви.
И я делаю неожиданное открытие: а ведь моя матушка за все двадцать пять лет совместной жизни так ни разу и не сказала, что она меня любит. Вот это здорово, а как же мы так поженились, без констатации самого факта?
Спать сразу же расхотелось, и так стало себя жалко. Нет, так дело не пойдёт, матушку определённо следует обличить, – утром, сразу же, как проснёмся.
Для сбора компромата мысленно возвращаюсь в те наши далёкие годы, и почему-то сразу вспоминаю, какими счастливыми глазами смотрела она на меня, когда я делал ей предложение. Потом, как старалась она подложить мне на тарелку самый большой и вкусный кусочек, как обшивала, стирала, гладила до появления всех этих чудо машин. Нужны обличающие факты, а в голову лезет всякая ерунда, как всеми силами она старалась дать мне поспать, когда появился на свет малыш.
Потом, как вместе пришли в церковь, и она терпеливо выслушивала моё дилетантское «богословие». А когда, став священником, я получил самостоятельный приход, она ушла с прежней работы на зарплату в пять раз меньшую, ради того, чтобы быть рядом и организовывать клирос. Вспомнилось, как перед первой нашей Пасхой, когда не было денег на красные облачения, она пошла на рынок и продала свою единственную ценность – новую шапку из голубой норки.
Воспоминания, тесня, и наплывая друг на друга, выстраивались в одну большую непрерывную цепь обличений, но только уже меня самого. Вот так, Саша, получается, что рядом с тобой, вот уже целых 25 лет, живёт человек, который и живёт-то ради тебя, а ты этого до сих пор не понял. А для любви слова, оказывается, вовсе и не обязательны.
Вглядываюсь в её лицо, и хотя на дворе ещё темно, отчётливо вижу ту самую девчонку, которая согласилась идти по жизни рядом со мной, и идёт вот уже целую четверть века. Мы привыкаем, что кто-то живёт рядом, для нас становится нормой быть кем-то любимым, что о нас кто-то постоянно заботится, и на него можно свалить кучу всяких домашних рутинных дел. И, кажется, что так будет всегда, но в том-то и дело, что «всегда» в нашем конечном мире не бывает, когда-то это «всегда» рано или поздно заканчивается.
И можно так и не успеть научится быть благодарным, а потом ненавидеть себя, что вовремя не целовал эти глаза и эти руки.
Пытаюсь вспомнить, а когда сам ей говорил, что люблю, когда последний раз дарил цветы? И хотя в комнате темно, понимаю, что мои щёки начинают пылать. Нет, нужно в корне всё поменять, завтра же, нет уже сегодня, я скажу ей, что люблю её, и очень сильно. Нет, это неубедительно, – что значит «очень сильно»? Скажу просто, что люблю её, но зато целых пять раз, или лучше десять, и так каждый день, или, в крайнем случае, через день. Правда, она может заподозрить, что я где-то в чём-то проштрафился. Ну и пусть, потом перестанет, пора ей привыкать к новой хорошей жизни, вот с этой самой минуты.
Засыпаю довольный собой, успевая краем глаза заметить цифры на электронном светящимся табло. Всё, время новой жизни пошло!
Священник Александр Дьяченко.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев