Одета в чёрный дерматин как вестник смерти и потерь, она мечтала расцвести, поверить в счастье, полюбить, с петель сорваться и уйти…
Ей надоело вечно быть преградой на чужом пути...
Но годы шли.
Скрипела Дверь, свирепо клацала замком, глазком глядела, словно зверь на тех, кто был ей не знаком, слегка разбухла – годы всё ж…
Когда хозяин приходил, втыкая ключ, как в сердце нож, она из всех двериных сил сопротивлялась: «Не возьмёшь!», зажав замочный язычок в щели дверного косяка.
Хозяин бил её плечом, ругаясь матом, и пока пинал ногой, кричал: «Ну, всё! Достала рухлядь! Завтра в лом!»
Она же морщилась: «Ос
...Ещё
Жила-была на свете Дверь.
Одета в чёрный дерматин как вестник смерти и потерь, она мечтала расцвести, поверить в счастье, полюбить, с петель сорваться и уйти…
Ей надоело вечно быть преградой на чужом пути...
Но годы шли.
Скрипела Дверь, свирепо клацала замком, глазком глядела, словно зверь на тех, кто был ей не знаком, слегка разбухла – годы всё ж…
Когда хозяин приходил, втыкая ключ, как в сердце нож, она из всех двериных сил сопротивлялась: «Не возьмёшь!», зажав замочный язычок в щели дверного косяка.
Хозяин бил её плечом, ругаясь матом, и пока пинал ногой, кричал: «Ну, всё! Достала рухлядь! Завтра в лом!»
Она же морщилась: «Осёл! Ты, верно, выжил из ума… Как без меня оставишь дом? Да я б давно ушла сама, но кто, коль я уйду, скажи, квартиру станет сторожить? А значит, в корне ты не прав, ко мне не чувствуя любви…» – и с каждым днём сварливый нрав, скрипя, старалась проявить.
Однажды в полдень мужики в зелёных робах, как Гринпис, другую Дверь за косяки держа, на лифте поднялись.
Недолго длилась канитель. Сказали ироды: «Ништяк!», и сняли старую с петель, ломами выдрали косяк…
На месте бабушки теперь стоит, металлом серебрясь, крутая новенькая Дверь.
Старушку ж, выставили в грязь, к помойным бакам прислонив…
Сбылась мечта сварливой скво – свобода! Только отчего так этот мир несправедлив? Ведь вот она – венец красы, и даже старый дерматин в слезинках утренней росы, невинной свежестью блестит…
А то, что ей немало лет, так ведь известно всем давно – чем старше, тем ценней вино, и для любви препятствий нет.
Конечно, проще бы рассказ закончить тем, как мальчик злой взял зажигалку… вспыхнул газ и... Дверь осыпалась золой…
Но всё ж добрей бывает явь: и как-то утром «Жигули» старушку-ветреницу взяв, с собой на дачу увезли.
Хозяин новый, освежив, подкрасив, ласково шепнул: «Ну, что, подруга, будем жить? Давай, садись на петли, ну…»
С тех пор она живёт в любви, вишнёвый сад ей новый дом, с пригорка ей открылся вид на пруд, и поле за прудом, а у крыльца цветёт сирень…
И вот что важно – верь, не верь, но нараспашку целый день стоит незапертою Дверь.
С её наружной стороны убор, (не подыскать слова!) – над новым косяком дверным резной наличник в кружевах.
И петли больше не скрипят, а песню нежную поют, впуская бойких пацанят в просторный комнатный уют.
Ты черная холодная река, которая течёт издалека, из детских грез, из щедрых тех краев, где синевой наполнен до краев небесный свод и опрокинут вниз, на рощи, где пылает барбарис, где розы и гардении в цвету так пахнут, что дышать невмоготу, змеится хмель и зреет алыча… О чепухе с кувшинками журча, с плотвой и щукой споря, кто быстрей, ты ожидала ласковых морей, но в край другой вбежала налегке, где у зимы в железном кулаке томится мир, и ночь длиннее дня. И здесь ты вся - обман и западня. Порогов бурных острые рога, коварный нрав, крутые берега, сухой камыш, одетый в ожеледь… Согреть тебя, согреть и пожалеть хотелось мне. Вот так я и погиб - когда влюбился в каждый твой изгиб, когда безумный, пьяный, сбитый влёт, я выходил гулять на тонкий лёд, и этот лед ломался и трещал, когда я, слышишь, все тебе прощал, когда в тебе тонул я и когда меня сжигала темная вода, когда сказал я, погружаясь в ил, "лю
...Ещё
Ты черная холодная река, которая течёт издалека, из детских грез, из щедрых тех краев, где синевой наполнен до краев небесный свод и опрокинут вниз, на рощи, где пылает барбарис, где розы и гардении в цвету так пахнут, что дышать невмоготу, змеится хмель и зреет алыча… О чепухе с кувшинками журча, с плотвой и щукой споря, кто быстрей, ты ожидала ласковых морей, но в край другой вбежала налегке, где у зимы в железном кулаке томится мир, и ночь длиннее дня. И здесь ты вся - обман и западня. Порогов бурных острые рога, коварный нрав, крутые берега, сухой камыш, одетый в ожеледь… Согреть тебя, согреть и пожалеть хотелось мне. Вот так я и погиб - когда влюбился в каждый твой изгиб, когда безумный, пьяный, сбитый влёт, я выходил гулять на тонкий лёд, и этот лед ломался и трещал, когда я, слышишь, все тебе прощал, когда в тебе тонул я и когда меня сжигала темная вода, когда сказал я, погружаясь в ил, "люблю тебя" и в легкие впустил. Не бойся, мне не больно. Я на дне, но я в тебе навек, а ты во мне. Твой путь так труден, долог и непрям. Беги скорей, беги к своим морям.
Комментарии 20
Если не спится - мы что нибудь с мятой,
Что нибудь с мёдом,
С вареньем невкусным -
В смысле с твоим...
Из лесных, непонятных
Ягод,
Давай...
Будем пить, если грустно
Чай - и не чай...
Что потом - что в начале?
Выпьем, мой ангел, и весело будет.
Будем звонить тем, кого повстречали.
Будут звонить нам знакомые люди.
***
Если грустить - лучше вместе, род
...ЕщёЕсли не спится - мы что нибудь с мятой,
Что нибудь с мёдом,
С вареньем невкусным -
В смысле с твоим...
Из лесных, непонятных
Ягод,
Давай...
Будем пить, если грустно
Чай - и не чай...
Что потом - что в начале?
Выпьем, мой ангел, и весело будет.
Будем звонить тем, кого повстречали.
Будут звонить нам знакомые люди.
***
Если грустить - лучше вместе, родная...
Ёлки стоят в золотой канители
Будем по-новому жить?
Я не знаю...
Мы и по старому жить не умели
Андрей Пшенко
Я не могу. За двоих - не получится.
Это как если бы гибнуть и плыть.
Чувствуешь, шар - он по-прежнему крутится.
Солнц, это мы разучились любить.
Выдохнув имя твое чужеземное,
Выплакав море тебе Средиземное,
Я возвращаюсь к первичному - "жить".
Я возвращаюсь в когда-то утерянный
город заснеженный по воротник,
в утренне-розовый, в дымчато-северный
город поделенный на материк/
на островки беспощадно помноженный,
и увожу с собой все свои сны,
все, что положено и не положено
<p sacc...ЕщёЯ не могу. За двоих - не получится.
Это как если бы гибнуть и плыть.
Чувствуешь, шар - он по-прежнему крутится.
Солнц, это мы разучились любить.
Выдохнув имя твое чужеземное,
Выплакав море тебе Средиземное,
Я возвращаюсь к первичному - "жить".
Я возвращаюсь в когда-то утерянный
город заснеженный по воротник,
в утренне-розовый, в дымчато-северный
город поделенный на материк/
на островки беспощадно помноженный,
и увожу с собой все свои сны,
все, что положено и не положено
помнить всегда мы обречены.
Natalia Peisonen
Вам звонил абонент
В 23.47.
....Вы, наверное, были уставшей совсем.
Или были с другим,
Или видели сны
И не знали, что Вы абоненту нужны.
Вам звонил абонент.
Абонент Вас просил,
Когда внутренний голос вовсю голосил,
Чтоб, осилив закон притяженья Земли,
Вы поднять телефон этот всё же смогли.
Абонент Вам звонил,
Абонент Вас хотел,
Только дело не то чтоб в слиянии тел,
Просто нужен был так- не на вечер- на век
Одному человеку другой человек.
<...ЕщёВам звонил абонент
В 23.47.
....Вы, наверное, были уставшей совсем.
Или были с другим,
Или видели сны
И не знали, что Вы абоненту нужны.
Вам звонил абонент.
Абонент Вас просил,
Когда внутренний голос вовсю голосил,
Чтоб, осилив закон притяженья Земли,
Вы поднять телефон этот всё же смогли.
Абонент Вам звонил,
Абонент Вас хотел,
Только дело не то чтоб в слиянии тел,
Просто нужен был так- не на вечер- на век
Одному человеку другой человек.
Просто в городе М. зарядили дожди,
Просто кто то
Совсем
Безнадёжно
Один.
Вам звонил абонент.
Он готов был 2 дня
Ждать ответное: "Вы набирали меня?"
Ну конечно,конечно же, в куче звонков
Потерять этот номер довольно легко:
Отложить на потом
И забыть невзначай...
Да и мало ли кто там звонит по ночам,
Непонятно зачем нарушая Ваш сон.
"Ваш текущий баланс 28 500,
100 бесплатных минут,
Сообщенье одно.
Вам звонили..."
...И страшно, что Вам всё равно.
Евгения Гетманчук
Когда ты снова будешь здесь –
обманчиво открыт и близок,
я заключу тебя в свой список
недосягаемых чудес.
В пустую ранее графу
вписав упущенное лето,
я покажу тебе скелеты
в своём придуманном шкафу.
Я расскажу тебе, куда
глядят глаза, несутся ноги,
как мы на деле одиноки
в своих огромных городах,
как струйка мелкого песка
бесстрастно меряет минуты,
и верить незачем кому-то,
<p...ЕщёКогда ты снова будешь здесь –
обманчиво открыт и близок,
я заключу тебя в свой список
недосягаемых чудес.
В пустую ранее графу
вписав упущенное лето,
я покажу тебе скелеты
в своём придуманном шкафу.
Я расскажу тебе, куда
глядят глаза, несутся ноги,
как мы на деле одиноки
в своих огромных городах,
как струйка мелкого песка
бесстрастно меряет минуты,
и верить незачем кому-то,
и в душу незачем впускать.
Я расскажу тебе, зачем
мне нужен храм воспоминаний,
как память сделалась туманней,
исчезла новизна вещей,
как Царь Кощей над златом чах,
как я сама боюсь зачахнуть,
забыв, как тень свободы пахнет
в закатных розовых лучах.
Евгения Офимкина
Жила-была на свете Дверь.
Одета в чёрный дерматин как вестник смерти и потерь, она мечтала расцвести, поверить в счастье, полюбить, с петель сорваться и уйти…
Ей надоело вечно быть преградой на чужом пути...
Но годы шли.
Скрипела Дверь, свирепо клацала замком, глазком глядела, словно зверь на тех, кто был ей не знаком, слегка разбухла – годы всё ж…
Когда хозяин приходил, втыкая ключ, как в сердце нож, она из всех двериных сил сопротивлялась: «Не возьмёшь!», зажав замочный язычок в щели дверного косяка.
Хозяин бил её плечом, ругаясь матом, и пока пинал ногой, кричал: «Ну, всё! Достала рухлядь! Завтра в лом!»
Она же морщилась: «Ос
...ЕщёЖила-была на свете Дверь.
Одета в чёрный дерматин как вестник смерти и потерь, она мечтала расцвести, поверить в счастье, полюбить, с петель сорваться и уйти…
Ей надоело вечно быть преградой на чужом пути...
Но годы шли.
Скрипела Дверь, свирепо клацала замком, глазком глядела, словно зверь на тех, кто был ей не знаком, слегка разбухла – годы всё ж…
Когда хозяин приходил, втыкая ключ, как в сердце нож, она из всех двериных сил сопротивлялась: «Не возьмёшь!», зажав замочный язычок в щели дверного косяка.
Хозяин бил её плечом, ругаясь матом, и пока пинал ногой, кричал: «Ну, всё! Достала рухлядь! Завтра в лом!»
Она же морщилась: «Осёл! Ты, верно, выжил из ума… Как без меня оставишь дом? Да я б давно ушла сама, но кто, коль я уйду, скажи, квартиру станет сторожить? А значит, в корне ты не прав, ко мне не чувствуя любви…» – и с каждым днём сварливый нрав, скрипя, старалась проявить.
Однажды в полдень мужики в зелёных робах, как Гринпис, другую Дверь за косяки держа, на лифте поднялись.
Недолго длилась канитель. Сказали ироды: «Ништяк!», и сняли старую с петель, ломами выдрали косяк…
На месте бабушки теперь стоит, металлом серебрясь, крутая новенькая Дверь.
Старушку ж, выставили в грязь, к помойным бакам прислонив…
Сбылась мечта сварливой скво – свобода! Только отчего так этот мир несправедлив? Ведь вот она – венец красы, и даже старый дерматин в слезинках утренней росы, невинной свежестью блестит…
А то, что ей немало лет, так ведь известно всем давно – чем старше, тем ценней вино, и для любви препятствий нет.
Конечно, проще бы рассказ закончить тем, как мальчик злой взял зажигалку… вспыхнул газ и... Дверь осыпалась золой…
Но всё ж добрей бывает явь: и как-то утром «Жигули» старушку-ветреницу взяв, с собой на дачу увезли.
Хозяин новый, освежив, подкрасив, ласково шепнул: «Ну, что, подруга, будем жить? Давай, садись на петли, ну…»
С тех пор она живёт в любви, вишнёвый сад ей новый дом, с пригорка ей открылся вид на пруд, и поле за прудом, а у крыльца цветёт сирень…
И вот что важно – верь, не верь, но нараспашку целый день стоит незапертою Дверь.
С её наружной стороны убор, (не подыскать слова!) – над новым косяком дверным резной наличник в кружевах.
И петли больше не скрипят, а песню нежную поют, впуская бойких пацанят в просторный комнатный уют.
А в небе носятся стрижи…
к хозяйской кошке кот рябой пришёл мурлыкать…
Это – жизнь!
И сотни раз: всё – жизнь!
Всё жизнь!
И нескончаема любовь!..
Ник Туманов
Это история маленькой улицы - городом пренебречь.
Два человека бредут по ней,
Не ожидая встреч.
Стоит ли познакомить их где-то в ее конце?
Два человека бредут по улице
с шрамами на лице.
Снежная крошка скоблит дома, солнце подтапливает бока.
Их подбородки стремятся вверх - видятся облака.
Это история маленькой улицы,
Встречи плаща с пальто.
Только не разминулись бы,
Не испугались встречи весны со льдом.
Знают же, неизбежна.
Знают, уже пора.
<s
...ЕщёЭто история маленькой улицы - городом пренебречь.
Два человека бредут по ней,
Не ожидая встреч.
Стоит ли познакомить их где-то в ее конце?
Два человека бредут по улице
с шрамами на лице.
Снежная крошка скоблит дома, солнце подтапливает бока.
Их подбородки стремятся вверх - видятся облака.
Это история маленькой улицы,
Встречи плаща с пальто.
Только не разминулись бы,
Не испугались встречи весны со льдом.
Знают же, неизбежна.
Знают, уже пора.
Прошлое ещё держит, прячется в рукава.
Стоит ли так цепляться
за прошлогодний снег,
Стоит ли так стремиться к этому «как у всех»,
Стоит ли зима лета, стоит ли дождь воды,
У опыта нет ответов - путаются следы.
Он замедляет шаг: кофе?
Плащ успокаивается легко,
И все, что было до, кажется очень зыбким.
Она щурится, ветер играет с воротником:
кофе!
И шрамы их расплываются в две улыбки.
Катарина Султанова
Светлей зари! Нежнее лала! Заманчивей звезды вдали! –
Наверно, всех сравнений мало, чтоб рассказать о Натали.
Под люстрами – сама луч света! – едва она входила в зал,
Пылали щёки у корнета, лишался речи генерал.
Ах, если б не наказы мамы чураться всяческих забав!...
И тут возник вот этот самый – мал ростом, странен и лукав,
Лик тёмен, как сожжён в пустыне, зеницы – пристальная мгла
И так черны, что даже сини, и зорки, будто у орла.
Сам строен, и танцует дивно, все говорят – в стихах велик,
И шутит дерзко и зазывно, и слухи есть, что чаровник!
<p sc333...ЕщёСветлей зари! Нежнее лала! Заманчивей звезды вдали! –
Наверно, всех сравнений мало, чтоб рассказать о Натали.
Под люстрами – сама луч света! – едва она входила в зал,
Пылали щёки у корнета, лишался речи генерал.
Ах, если б не наказы мамы чураться всяческих забав!...
И тут возник вот этот самый – мал ростом, странен и лукав,
Лик тёмен, как сожжён в пустыне, зеницы – пристальная мгла
И так черны, что даже сини, и зорки, будто у орла.
Сам строен, и танцует дивно, все говорят – в стихах велик,
И шутит дерзко и зазывно, и слухи есть, что чаровник!
Венчались. Муж явился пылким! В подглазьях по утрам круги...
А дальше – счёт гостям и вилкам, беременности и долги,
Близ дома громыханье бричек, зимой не спишь из-за саней.
Да, гений муж, но не добытчик! ...Пегас ведь тоже из коней,
Да не пригоден для упряжки, хоть сам не ведает того,
И как понять жене-бедняжке судьбу крылатую его?
Ах, этот шабаш оскорблённых чужим талантом сволочей,
Ещё с Лицея обозлённых занозами его речей,
Рифм, эпиграмм! А с ними вместе теперь торжествовать могли
Все те, кто долго жаждал мести к ним равнодушной Натали.
Из-за Елены пала Троя, а Пушкин – из-за Натали.
Сошлись события и даты, кровавый пестуя росток,
И женщина ли виновата, когда судьбою правит рок?
И стоит ли пенять напрасно тому, что выше наших сил?
Да, Натали была прекрасна... Недаром он её любил!
Марк Шехтман
Ты черная холодная река, которая течёт издалека, из детских грез, из щедрых тех краев, где синевой наполнен до краев небесный свод и опрокинут вниз, на рощи, где пылает барбарис, где розы и гардении в цвету так пахнут, что дышать невмоготу, змеится хмель и зреет алыча… О чепухе с кувшинками журча, с плотвой и щукой споря, кто быстрей, ты ожидала ласковых морей, но в край другой вбежала налегке, где у зимы в железном кулаке томится мир, и ночь длиннее дня. И здесь ты вся - обман и западня. Порогов бурных острые рога, коварный нрав, крутые берега, сухой камыш, одетый в ожеледь… Согреть тебя, согреть и пожалеть хотелось мне. Вот так я и погиб - когда влюбился в каждый твой изгиб, когда безумный, пьяный, сбитый влёт, я выходил гулять на тонкий лёд, и этот лед ломался и трещал, когда я, слышишь, все тебе прощал, когда в тебе тонул я и когда меня сжигала темная вода, когда сказал я, погружаясь в ил, "лю
...ЕщёТы черная холодная река, которая течёт издалека, из детских грез, из щедрых тех краев, где синевой наполнен до краев небесный свод и опрокинут вниз, на рощи, где пылает барбарис, где розы и гардении в цвету так пахнут, что дышать невмоготу, змеится хмель и зреет алыча… О чепухе с кувшинками журча, с плотвой и щукой споря, кто быстрей, ты ожидала ласковых морей, но в край другой вбежала налегке, где у зимы в железном кулаке томится мир, и ночь длиннее дня. И здесь ты вся - обман и западня. Порогов бурных острые рога, коварный нрав, крутые берега, сухой камыш, одетый в ожеледь… Согреть тебя, согреть и пожалеть хотелось мне. Вот так я и погиб - когда влюбился в каждый твой изгиб, когда безумный, пьяный, сбитый влёт, я выходил гулять на тонкий лёд, и этот лед ломался и трещал, когда я, слышишь, все тебе прощал, когда в тебе тонул я и когда меня сжигала темная вода, когда сказал я, погружаясь в ил, "люблю тебя" и в легкие впустил. Не бойся, мне не больно. Я на дне, но я в тебе навек, а ты во мне. Твой путь так труден, долог и непрям. Беги скорей, беги к своим морям.
Иван Зеленцов
Я хотела быть доверчиво-чистой
И совсем не собиралась быть сильной.
Я хотела нежной быть и лучистой.
Только вот беда - меня не спросили...
Я совсем другой сценарий читала,
Когда жизнь нас назначала на роли.
Я вообще об этом думала мало
И не метила, конечно, в герои.
Я хотела быть смешной и наивной,
Ну, еще слегка, быть может, красивой.
Я совсем не собиралась быть сильной.
Я хотела быть всего лишь
...ЕщёЯ хотела быть доверчиво-чистой
И совсем не собиралась быть сильной.
Я хотела нежной быть и лучистой.
Только вот беда - меня не спросили...
Я совсем другой сценарий читала,
Когда жизнь нас назначала на роли.
Я вообще об этом думала мало
И не метила, конечно, в герои.
Я хотела быть смешной и наивной,
Ну, еще слегка, быть может, красивой.
Я совсем не собиралась быть сильной.
Я хотела быть всего лишь счастливой...
Марина Троянская
Засыпай, моё сердце. Не надо. Всё хорошо.
Ведь никто не умер, нет повода для бессонниц.
Или есть?
Напиться и утром хлебать рассол?
Вот на кафельный пол свалился фарфоровый слоник
и разбился. Никто не умер. Простой фарфор.
Разве ценятся нынче милые безделушки?
Или слово?
Читай по буквам: "пришёл", "ушёл",
"мне с тобой хорошо", "люблю", "никого не слушай".
Засыпай моё сердце. Есть поводы пострашней,
чтобы с ритма сбиваться и
...ЕщёЗасыпай, моё сердце. Не надо. Всё хорошо.
Ведь никто не умер, нет повода для бессонниц.
Или есть?
Напиться и утром хлебать рассол?
Вот на кафельный пол свалился фарфоровый слоник
и разбился. Никто не умер. Простой фарфор.
Разве ценятся нынче милые безделушки?
Или слово?
Читай по буквам: "пришёл", "ушёл",
"мне с тобой хорошо", "люблю", "никого не слушай".
Засыпай моё сердце. Есть поводы пострашней,
чтобы с ритма сбиваться и чтобы не спать ночами.
Я пытаюсь заснуть
и не думать совсем о ней.
Счастье – тоже безделица.
Да и не обещали.
Docking The Mad Dog
жизнь мимолётна. Этим и мила.
узор песка под ветром на бархане.
и мы спешим перемешать дыханья,
переплести непрочные тела.
мы ведаем, любимую обвив,
что это наслаждение мгновенно, -
бесследно растворится во Вселенной,
ни времени в которой, ни любви.
Ирина Подюкова
Глаза погасила, заострила плечи.
Себя я почувствовал хитрым и старым.
Шатнулась от слова, как от взмаха плетью –
Такие слова не бросаются даром.
Вот так и случилось в вагонном подпитьи,
В броженьи по тамбурам, в хмеля броженьи,
Не в страхе, не в дрожи, не в светлом наитьи
Я попросту сделал тебе предложенье.
Жена. И закрыты любовные тайны?
И отнята святость безгрешной измены?
И нашим свиданьям блаженно-случайным,
Приходит обязанность жизни на смену?
«Еще сигарету?» – Сырые панели,
Магический Таллин – «Еще сигарету?» –</
...ЕщёГлаза погасила, заострила плечи.
Себя я почувствовал хитрым и старым.
Шатнулась от слова, как от взмаха плетью –
Такие слова не бросаются даром.
Вот так и случилось в вагонном подпитьи,
В броженьи по тамбурам, в хмеля броженьи,
Не в страхе, не в дрожи, не в светлом наитьи
Я попросту сделал тебе предложенье.
Жена. И закрыты любовные тайны?
И отнята святость безгрешной измены?
И нашим свиданьям блаженно-случайным,
Приходит обязанность жизни на смену?
«Еще сигарету?» – Сырые панели,
Магический Таллин – «Еще сигарету?» –
Магический Таллин. Глаза покраснели –
От плача? От счастья? От водки? От ветра?
Стонет Эстония скрипом колесным.
Чёрень в окне – ни горы, ни оврага.
Я далеко. Вспоминается слёзно
Милая злато-кровавая Прага.
Можно любить не словами, а телом –
Глазами, руками, коленями, грудью.
Нужно любить до конца, до предела,
Чтобы пройти по земному безлюдью.
«Еще сигарету?» Ну что ж, перекурим.
Как страшно, как страшно! Не бойся, не бойся!
Любимая, не напивайся до дури.
Ты лучше от страха мною закройся.
Ночь на исходе. Утра проклятье
Закрутит, замутит, растащит на части.
И прячемся мы в молчаливых объятьях.
От ветра? От плача? От жизни? От счастья?
Сергей Юрский
Я не помню ничего: только линии ладони -
Кто-то очень посторонний дал тепла мне своего -
Руку дал. На белой коже – дюжина была дорожек -
«Тише - тише – осторожней - и не бойся никого».
То ли вечер - то ли утро – было холодно, как – будто
Металлические двери и железные замки…
Я рыдала, что не верю ни в любовь, ни в камасутру –
Он жалел прикосновеньем чудодейственной руки.
Мы сидели на скамейке – у воды… Унылый лебедь -
Городское наважденье – два подрезанных крыла –
Два случайных человека – бабочки в осеннем небе –
Он
...ЕщёЯ не помню ничего: только линии ладони -
Кто-то очень посторонний дал тепла мне своего -
Руку дал. На белой коже – дюжина была дорожек -
«Тише - тише – осторожней - и не бойся никого».
То ли вечер - то ли утро – было холодно, как – будто
Металлические двери и железные замки…
Я рыдала, что не верю ни в любовь, ни в камасутру –
Он жалел прикосновеньем чудодейственной руки.
Мы сидели на скамейке – у воды… Унылый лебедь -
Городское наважденье – два подрезанных крыла –
Два случайных человека – бабочки в осеннем небе –
Он жалел как мог чужого, я открылась как могла
Катя Гордон