Предыдущая публикация
ЛОЖЬЮ И КЛЕВЕТОЙ НЕЛЬЗЯ ЗАПЯТНАТЬ ПАМЯТЬ МОЕГО ОТЦА»
28 апреля 1953 года был арестован сын Иосифа Сталина — Василий Сталин (1921–1962).
Несколько цитат из его мемуаров, которые он написал во время короткой «передышки» между его арестами, в январе-апреле 1960 года.
♦«Моя совесть чиста. Её невозможно запятнать лживым обвинением. Точно так же как ложью и клеветой нельзя запятнать память моего отца. Он принял из рук Ленина молодую Советскую страну, которой со всех сторон, в том числе и изнутри, угрожали враги, а оставил после себя великое социалистическое государство, окруженное братскими социалистическими странами. Разве это преступление? Этого ли надо стыдиться?
О каком культе личности может идти речь? Отец был рулевым, который вел страну к процветанию и победам. За это его уважали. Вот и весь «культ». Слово-то какое мерзкое нашли. «Культ» – это когда поклоны лбом об пол бьют. Отца уважали и любили. Это не культ. Это называется – всенародная любовь. Можно памятники убрать, но любовь и уважение из сердец людей не уберешь. Это святое. И это навсегда.
Уверен, что через сто лет про Хрущева с Булганиным никто и не вспомнит. А про товарища Сталина будут помнить всегда. Это я не столько как сын говорю, а как советский человек, коммунист, диалектик-материалист.
«Не бойся, что про тебя забудут товарищи, и не надейся, что забудут враги», – говорил отец. Так оно и вышло. Отец ничего никогда не говорил зря».
♦«Меня попытались отправить в ПриВО уже после смерти отца. Булганин швырнул мне назначение, как кость собаке. Я отказался, потому что хорошо понимал, чем это закончится. Дадут поработать пару недель, а потом арестуют. Нужно было сплавить меня из Москвы и создать повод для ареста.
Булганин кричал на меня, топал ногами. Совсем другой человек, как будто совсем недавно не стоял навытяжку перед отцом. Я понимал, что каждое неосторожное слово может мне дорого обойтись, поэтому сдерживал себя.
Но когда Булганин обозвал меня «принцем», не выдержал и в ответ обозвал его «сантехником». Это прозвище придумал Булганину Берия, причем называл так в глаза. Булганина корёжило от злости. Точно так же корёжило меня, когда я слышал «принц», «царевич» или ещё что-то в этом роде.
В школе я за «царевича» давал в морду, когда повзрослел, кулаки в ход пускать перестал. Просто отвечал оскорблением на оскорбление...
Булганин-папаша в то время как видел меня, так издалека начинал кланяться. Совсем как дворецкий какой-нибудь. А тут голос повысил, ножками топал, щёчки раздувал. Тьфу! По тому, как вёл себя со мной Булганин, я понял, что хорошего ждать нечего. Отец был прав, он всё знал наперёд».
♦«Начал писать воспоминания, но не уверен, удастся ли мне их закончить. Я, как Маргулиес из «Времени, вперёд», не могу доверять такому простому механизму, как часы, такую драгоценную вещь, как время. Знаю, что времени у меня немного. Может, считанные дни, может – месяцы. На годы надеяться не приходится. Не та обстановка. Не те люди вокруг.
Преступники, отравившие отца, не оставят в покое сына. И кто бы мне что ни говорил, я никому не верю.
Время показало, кто чего стоит. Отец знал, что так будет. Он знал, что после его смерти мне придётся нелегко. Он отлично разбирался в людях и знал истинную цену каждому человеку из своего окружения. Поэтому и мало кому доверял. По-настоящему, без оглядки».
♦«Сейчас я должен использовать представившуюся возможность и рассказать правду о себе. Старые связи помогут мне передать мои записи туда, где их если не опубликуют, то хотя бы сохранят для будущих поколений. Правда всегда торжествует, учил отец. Я это помню, в отличие от сестры».
♦«Сейчас мне дали путёвку в Кисловодск на целых три месяца и 30 тысяч рублей в придачу! Неслыханная щедрость, но разве можно поправить за три месяца то, что потерял за семь лет? Я не верю в то, что отношение ко мне изменилось. Оно осталось таким же, как прежде... Чего от меня хотят? К чему меня подталкивают? Не знаю. Знаю одно – долго это не продлится. Чувствую. Интуиция подсказывает. У лётчиков интуиция хорошо развита, а семь лет за решёткой развивают её ещё лучше».
♦«Если бы отец хотел бы обезопасить меня, то меня к самолётам и близко бы не подпускали. В воздухе, как ни прикрывай, – риск. Но разве отец мог так поступить? У Микояна сыновья воюют, сын Ворошилова воюет, а Василий чем хуже?
Отец был смелым, мужественным человеком, этого даже злопыхатели не оспаривают. И от нас он требовал того же – ничего не бояться. «Я боюсь» у нас даже для красного словца не говорилось. Трус – одно из самых тяжелых обвинений. Хуже него только «предатель».
♦«В нашу первую встречу после ареста Хрущёв вдруг заявил, что знает о плане отца сделать меня своим преемником. Я рассмеялся ему в лицо и напомнил, что монархию с её престолонаследием отменили ещё в 17-м.
Хрущёв начал горячиться, повысил голос, стал утверждать, что план такой у отца был. «Он нам морочил голову с подставными кандидатами, вроде Пономаренко и Булганина, а сам хотел посадить на своё место тебя!» – несколько раз повторил Хрущёв.
Я так и не понял, какую цель преследовала эта затея. Хотел ли Хрущёв выставить отца нарушителем одного из главных советских принципов? Или же он пытался сбить меня с толку?»
Следующая публикация
Нет комментариев