Предыдущая публикация
Когда я научился ходить, мы с папой стали посещать общественную баню.
Процесс мойки был похож на будни сталевара. Эти перемещения с дымящимся тазом внутри броуновского движения, когда из барьеров безопасности на тебе одни тапочки, выглядел смертельным номером. Одно неловкое движение какого-нибудь грязного мужчины - и бурлящая волна смыла бы все мои родинки от пупа и ниже вместе с недавно проклюнувшимися бубенцами. Это был минус, конечно. Плюс я находил в том, что, поскользнувшись, в любом углу бани можно было ухватиться за поручень.
В бане я не мылся, я в ней познавал смыслы бытия. Я восхищался передвижными выставками живописи. Причем не нужно было ходить по залам. Картины ходили сами. Обновление экспонатов происходило каждый час. Нынешняя виртуальная прогулка по Эрмитажу в мобильном приложении по сравнению с посещением общественной бани гроша ломаного не стоит.
Полотна в клубах пены дышали глубинной философией. Они раскрывали секреты марксизма-ленинизма и разрешали древние теологические споры. Истина открывалась передо мной в виде преисполненного аллюзиями сюрреализма. Я не мог оторвать глаз от того, как один дядя с чёртом на спине старательно моет мочалкой храм с пятью куполами на спине другого дяди. Причем чёрт был такого размера, что мочалка, казалось, в его руках. Это несколько подмывало навязываемую мне бабушкой идею бескомпромиссных библейских противостояний. Сомнений стало еще больше, когда дядя с храмом и огромным крестом на груди стал отмывать чёрта.
Спустя годы этот опыт мешал мне правильно слушать лекции по марксистско-ленинской философии. Единство и борьбу противоположностей в качестве закона диалектики Гегеля я потом всегда представлял не иначе как в виде голого Фридриха Энгельса, который надраивает какого-нибудь обнаженного троцкиста.
Кстати, о большевиках. Столько портретов вождя мирового пролетариата я не встречал даже во время Первомая. Там я впервые увидел китайского Ильича. Но на Ильича с плакатов он не был похож. Этот был почему-то чисто выбрит. То есть, лысина, прищур с хитрецой, галстук в горошек – всё на месте. Но бритый и косоглазый. Он смахивал на похудевшего Мао Цзедуна, а не на дедушку Ленина. Но всё ставила на свои места подпись. «Надежда – мой компас земной!» - значилось под портретом. При этом картина была пропитана такой мощной восточной энергетикой, что, казалось, вождь только и ждёт, чтобы выхватить у кого-нибудь веник.
Вяло натирая затылок земляничным мылом, я зачитывался огнедышащей прозой на другом дяде. Он энергично тёр свои впадины и выступы, отчего листал себя как книгу. С каждой отмытой страницей он открывал для меня новые сюжетные повороты. Причем это были не какие-то там записки сумасшедшего. Предлагаемый роман имел все признаки правильно выстроенного сюжета от пролога до эпилога. Если сжать содержание книги до логлайна, читателя подводили к следующему: одна нелепая ошибка юности может породить череду аналогичных событий в уже более зрелом возрасте, что неминуемо приведет к постоянному пребыванию в климатических широтах СССР с вечной мерзлотой. Книга была иллюстрирована, что значительно облегчало процесс чтения.
Однажды напротив меня взбивал на лысине яичный шампунь мужик, на груди которого был нарисован окровавленный нож. Ниже была пояснительная записка: «За мамены слезы». Я потом часто визуализировал эту душераздирающую картину – лежит на асфальте милый и лохматый мамен. Поперек него грязный след от автомобильного протектора, и он горько плачет. А над ним стоит его лысый друг и клянется отомстить. «Когда найдешь, - говорит, умирая, мамен, - воткни ему нож в сердце».
Меж экспонатов ходил белоснежный как кефир мужчина и прикрывал тазиком то, что здесь в дальний ящик не убирали. Было заметно: как и я, он нечасто попадает во вселенную Иеронима Босха. Но, в отличие от меня, невыносимо страдает от этого. В его взгляде читались мучения представителя научно-исследовательского института. Сосланного сюда руководством за какой-нибудь смертный грех вроде неправильного применение теоремы Ферма при подсчете площади области между кривой и её асимптотой. Он двигался по синусоиде, как от собак шарахаясь от криворотых фиолетовых баб. И когда он, высматривая свободное место, легкомысленно задержался у Ильича, я испытал тревогу. Я бы там надолго не задерживался. Мне казалось: вот-вот раздастся боевой картавый крик, и вождь оторвет ему поручень.
Но тут мы с папой закончили банный день и ушли. Что там было дальше, я не знаю.
Вячеслав Денисов
Следующая публикация
Нет комментариев