Глава. 1 продолжение следует...
В доме Захара Мишина, несмотря на то, что перевалило за десятый час, никто не спал. Угрюмый и грозный хозяин сидел перед бутылём самогона, пил, раскачивался на скамье и хмуро молчал.
На родительской постели, сбившись в тесную кучу, сидели дети. И только младший двухлетний пытался егозить, но старшие его удерживали, закрывали руками рот, убаюкивали ко сну.
В подвале, сброшенная туда отцом силой, тихо сидела шестнадцатилетняя Сима.
Хозяйка, мать с худым подобострастным лицом, хлопотала у стола, подставляя мрачному мужу то горячую картошку, то соленые огурцы, доливала в кружку квасу. Не садилась, хоть и еле держалась на ногах, стояла возле.
Она прикрывала рукой распахивающуюся на груди блузку, на красной скуле растекался синяк. Только недавно прибежала она из сарая, куда потащил ее муж, только недавно слышали дети страшные звуки ударов и вскриков матери оттуда. Прибежала расхристанная, босиком, без платка, велела детям сидеть тихо, а сама бросилась накрывать на стол, открыла подвал, полезла за закуской.
А когда вылезала, вернулся отец. Он молча схватил дочь Серафиму за шкирку, смяв в кулак кофту сзади, и толкнул в подвальную открытую яму. Она не ожидала, не попала ногой на лестницу, упала, но испуганно зацепилась за край, сама уже быстро спустилась. Дверь подвала над ее головой громко захлопнулась.
Сергуня, старший, косился на братьев-сестер. Все перепуганно смотрели на отца, ждали, чтоб отпустил спать, или уснул от выпитого сам. Машка укачивала младшего, он, единственный, не почувствовав страха, вскоре уснул.
Сергуня и Машка только и понимали в чем дело. Остальные даже и не поняли причины неожиданной злобы отца, не поняли, чем провинились перед отцом мать и сестра Сима.
– Кто выпустит – убью! – стукнул ладонью по столу отец.
Он махнул рукой, прогоняя их, и детей, как ветром сдуло – разлетелись кто на печь, кто на полати, а Сергуня – вообще в сенник, хоть уж и стояли холодные осенние дни. Из дома хотелось бежать.
Он забрался под ватник, закопался в холодное сено, но не спалось. Он все смотрел в темноту ночи и думал о сестре и матери. Сцеплялись зубы, сжимались кулаки, которые запрятал он меж колен от холода, жаль было и мать, и Симку. Думы... думы...
И чего теперь?
То, что сестра на сносях он заметил гораздо раньше отца. Спрашивать в открытую не решился, но однажды заговорил об этом с Машкой, когда обирали они за домом малину.
– А Симка-то у нас не того ли?
Машка заморгала глазами, замотала головой, отрицая, а потом разрыдалась, выдавая тайну с головой. Не заметить она не могла, в их маленькой баньке, мылись четыре сестры уже самостоятельно, без матери. Мать парилась с отцом. Маленькие ещё могли и не приметить, а Машке четырнадцать, уж все понимала.
– Ты ешь малину-то, ешь! – успокаивал Сергуня Машку.
Но и самому было страшно не меньше. Что же будет-то теперь? Отец и не за такое избивал порой в кровь. Убьет ведь, или в лес заведет...
И вот тогда Сергуня дал себе слово, что убить сестру не даст. Пусть что хотят делают, только, чтоб живая осталась.
Но подумать-то подумал, а страх копился и копился внутри – отца он боялся, понимал его правоту часто. Не понимал только излишнюю жестокость. Страсть к битию, подзатыльникам, пинкам, нахлобучникам – была у отца в крови. И страсть эту оправдывал он добрыми намерениями.
Сергуня совсем замёрз, обхватил себя руками, скрючился. Домой идти не хотел. А Симка... Симка там в подвале мёрзнет вдвойне. И ничем он ей сейчас помочь не может. Отца сейчас лучше не трогать. Нельзя злить, а то за ружье ещё схватится. Оно у него тоже есть – припрятано.
Уж не раз грозился он применить его на людей.
– А пусть попробуют! – зло усмехался он, когда доходили до их деревни, стоящей далеко от города и больших сел, слухи о том, что новые власти стали отбирать нажитое имущество, уводить скот и даже забирать дома, отправляя целые семьи неведомо куда, – Пусть только сунутся! – Захар косился на старый бабкин еще сундук с тряпьем.
Сергуня и старшие дети знали, что там, завёрнутое в несколько старых тряпиц, прикрытое половиком, лежит у отца ружье, а к нему и патроны.
И только когда в окне избы потух свет, Сергуня неспешно вернулся в дом. Отец спал на животе поперек своей койки, заботливо укутанный матерью.
Сергуня подошёл к матери, которая лежала на полатях с младшими. В темноте не видно было, спит ли мать. Он наклонился, потрогал мать за плечо. Она молчала.
Даже луна не освещала сейчас избу. Сергуня трогал спящих, распознавая по дыханию, по волосам на голове.
Симки на полатях не было. Тогда Сергуня прокрался на кухню. Сначала сел на табурет – открывать подпол беззвучно не получится точно. Но главное, чтоб не проснулся отец, а он не проснется – пил весь вечер.
Подвальная дверь скрипнула и стукнула железным кольцом. Сергуня замер, а потом осторожно откинул дверь до конца, быстро и привычно нашупал ногами ступени, спустился, закрыл за собой подвал.
В подполе стояла темнота кромешная.
– Симка!
– Тут я, – в углу зашевелилась.
– Где?
Снизу за ногу подхватила его Сима, он нащупал ледяную ее руку, почувствовал дрожь.
– Пойдем наверх, застынешь!
– А отец?
– Спит он.
– Пойдем, – еле выговорила Сима, – Нет мочи...все равно уж помирать. Пусть убьет лучше. Только ты как же? Ведь и тебя убьет.
– А я убегу... Давно собираюсь! Вот денег бы накопить! Я б в революционеры пошел...говорят...
И тут наверху послышался скрип открываемой двери. Они подняли головы, увидели материнский профиль.
– Сим, выходь! ... А ты как тут? – шептала мать, увидев Сергуню, – Грейтесь пока в баньке, а как отец зашевелится, позову.
Сергуня и Сима направились в баню. Сергуня затопил, мать принесла перекус и кипяток. Симка замкнулась, молчала, а Сергуня боялся спрашивать. Что он знал о женских делах?
Всю ночь стерегли отца, под утро Сима спустилась в подполье опять, изрядно утеплившись. Нашла она там и отцов тулуп, скинутый матерью.
А утром ждало их страшное отцово решение – вести Симку к Феодоре. Мать ревела, кидалась мужу в ноги. Но он сказал, что либо сам в лес уведет и пристрелит, либо – к Феодоре.
Захар и сам маялся. Дочь стрелять он не собирался, запугивал. Больше всего на свете боялся он позора для семьи, для дома, боялся, что скажут о нем, что не мужик он вовсе, коль детей своих распустил. Двое его детей, сын Григорий и дочь Аглая, жили уже отдельно, своими семьями. А если Симка такую славу им принесет, то младших замуж никто не возьмёт.
Была у Захара мысль – выдать Симку за одного старого своего знакомого, ровесника, вдовца Никодима. Поговорить, покаяться, признаться, что девка нагуляла, попросить скрыть позор и взять в жены молодую работящую Симку.
Но был тут один минус – тайну нужно было раскрыть. А коль откажет? Коль откажет, тайна сия уж не будет семейной, пойдет молва по ближайшим деревням о его семье. Да такая, что не приведи Господи.
Нет, лучше тайну эту не разглашать. Просто удалить ребенка, да и все. А делает это в их краях только фельдшер в Егорьеве и бабка Феодора. К фельдшеру путь закрыт – это слава верная. А вот Феодора... это выход. Сколько баб к ней перебегало! Говорят, уже стара, не берется, упрямая, как черт. Впрочем, она и является этим чёртом в женском обличии.
Не берется? Но ведь это – как подойти. Коль пообещать чего, заплатить хорошо, а нет, так и напугать... Куда она денется!
Жила Феодора верстах в семи от них. Жила одна, на лесном крутом спуске речном берегу, до которого и добраться-то можно лишь пешком. Совсем дикая старуха, однако ведавшая заговорами руды-крови, снятием переполохов да разными присухами. А ещё помогающая бабам в тяжёлых родах, и в тех случаях, когда роды были нежелательны.
А ещё умела старуха хранить молчание. Чужие тайны из нее калёным железом не вытянешь, хоть и были попытки у некоторых мужей. Говорят, и избу ей жгли не раз, и избивали в кровь, когда считали виноватой ее в колдовстве, да в напастях. Потому и оказалась вдали от людей, сама ушла.
Боялись ее, обходили берег тот стороной. А коли встречалась в лесу, убегали, уносили ноги подальше. Говорили, от одного взгляда ее человек начинал болеть и вскоре помирал от неведомых болезней.
Дети таили дыхание, слушая рассказы о старой лекарке-колдунье, их воображение распалялось. На этих рассказах выросла и Сима. В детстве, слушая эти чудеса, от страха она едва переводила дух.
А вот сейчас она приняла это решение отца на удивление спокойно. Спокойнее матери, старшего брата Сергуни и дрожащей от страха близкой сестрёнки Машки. Так, значит, так. Она уж ходила к реке, хотела утопиться, но девичья робость и неокрепший ещё дух погнали ее от реки. А может рассосётся все? Может поможет кто? Может будет спасение?
Но помочь было некому. Сама себе такую судьбу определила. Сама виновата.
Сима успокаивала плачущую мать, велела сестрёнке не бояться.
На дворе было уже холодно. Шла осень. Изба Захара Мишина была в их деревне самой большой, самой добротной избой. Была у него и хорошая ходовая кобыла, коровы, свиньи. Считался Захар хозяином зажиточным. Ездил в большое село торговать мясом и молоком.
Захар переживал, что в те края, где живёт старуха Феодора, не пройдет телега.
Направились ещё затемно, вчетвером, отец с матерью, Сергуня и Сима. На телегу водрузили мешки с овощами, связку потрошенных кур, ручной работы телогрейку, пуховый платок и ещё какие-то гостинцы, чтоб расплатится с Феодорой за услугу, чтоб не отказала. Отец скрипел зубами, нажитого было жаль.
Отец на дочь не смотрел, а если попадалась она на глаза, то морщился. На телегу ей сесть не разрешил, велел идти следом. Позорную свою миссию дочь должна была нести до конца.
Сейчас частый дождь превратил улицы в грязные лужи. Туман затянул деревню, едва виднелись сквозь мутную сквозницу старые избы, да сизый домок вился из их низеньких труб.
Сергуня то спрыгивал и шел рядом с сестрой, то заваливался на телегу. Дорога была не слишком длинная. Мать робко оглядывалась на них, все молчали. Началось бездорожье, телега вставала, ноги лошади скользили, вязли в грязи.
А как добрались до места, куда кобыла уже не пройдет, направились вперёд пешком. К реке пошли Сергуня и отец, оставив женщин смотреть за телегой. Дом Феодоры ещё предстояло найти. Оба не знали точно, где она живёт.
От дикого поля до реки лесу было немного. Но однако они заплутали. Не иначе, как ведьма водит. На лес упал густой туман, как разбавленным молоком укутало. Вдруг потеряли они ориентиры, и где тут река, где телега, поди найди. Еле вышли, усталые и взмокшие от упавшего на лес густого тумана. Захар с трудом дышал. Пошли, расползаясь сапогами по грязи, обратно к телеге. Решили переждать туман.
А потом пошли опять. На этот раз до реки дошли, направились берегом. Услышали клич петуха, на него и ориентировались. Наткнулись, наконец, на старухин двор.
Хуже подворья Захар не видывал. На берегу, под холмом стояла покосившаяся избушечка, со всех сторон подпёрта подпорками- бревнами. На задках – ещё постройки, похожие на землянки вырытые в холме. На лужайке возле ветхого жилища кипела масса всякой пернатой мелочи. Тут и куры, и жёлтые цыплята, и утки – все вперемешку. Когда заходил ветер, пух подымался столбом.
Однако тропка во дворе с обеих сторон обкошена, в окнах сверкает желтизна осени.
Захар с сыном подошли к избе. Отец стукнул. Сергуня, насыщенный сказками про Феодору, отвернулся слегка. Вдруг и правда – про взгляд-то. Слышно было, как натужно прошаркала по старым половицам внутри дома тяжёлая осевшая дверь, прошаркала и наружная.
А дальше все, как в сказке – старуха горбатая, косматая, крючконосая, кот и курочка ряба с выводком жёлтых попискивающих цыплят.
Бабка держала дверь рукой.
– Чё надо? – проскрипела.
Захар махнул сыну рукой, чтоб тот отошёл. Сергуня смотрел издали, как долго отец объяснял старухе цель их визита, показывал в сторону телеги, уговаривал. А потом перед ним резко захлопнулась дверь, отец растерянно оглянулся и через секунду остервенело начал бить в дверь руками и ногами.
– Открой, старая! Ты хочешь, чтоб я тебе хату поджёг? Хочешь, чтоб бошки твоим курям открутил? Открой! Убью!
Сергуня подошёл к отцу. Тот распаленный, жаловался:
– Ты подумай! К фельдшеру она меня посылает! Силу, говорит, утеряла! Не хочет браться, ведьма проклятая! Ну, я ей устрою, ну, покажу!
Отец уходить не собирался, но и делать поначалу ничего не стал, сел на удобные выдолбленные бревна лицом к реке, оглядывался на избу, выжидал. Бабка из избы не выходила. Сергуня топтался рядом.
Потом отец опять вскочил, начал долбить в окна и двери, предлагать плату или угрожать. Но старуха больше двери не открывала, как померла. Отец отдыхал и принимался за дело опять.
Сергуне даже жаль стало отца в этот момент, сейчас он винил Симку. Вот ведь наделала делов!
И вдруг совсем с другой стороны из осеннего жёлтого леса вышли Сима с матерью. Они несли мешок. А следом за ними, с палкой, ковыляла довольно бодро сама Феодора.
Захар вытаращил глаза. Получается бился он в пустую избу! Но как ушла Феодора? Обсуждая потом, решили, что есть у нее в доме лаз – на задки.
– Ташши свои плату! Умертвлю дитя! Придет сама девка, когда упущу, коли жива останется. А не останется – на тебе вина...
Сима казалась спокойной, усталой, и только смертная бледность лица свидетельствовала, насколько страшно ей сейчас. Она ещё раз глянула на мать, а та отвела взгляд, лишь перекрестила быстро. Казалось, мать состарилась лет на десять – сухая отцветшая кожа, страшно выпирающие скулы на сером лице.
Мужики пошли за оставшимся добром. А когда вернулись, по двору бродила лишь старуха. Так и не попрощался, не переглянулись даже с сестрой на прощание.
И что ее ждёт в этом страшном месте?
Сергуня передернул плечами и направился вслед за отцом к телеге. А когда уходил за холм, оглянулся и, как и мать, быстро перекрестил видневшуюся вдали избушку.
***
В избе Феодоры было сумрачно. Две комнаты всего. Посреди печь давно небеленная. В первой комнате – на всю стену иконы. Во второй – длинный стол, выскобленный, лежит на нем молитвенник. "Здесь на этом столе всё и произойдет" – решила Сима.
Больше всего она боялась боли. Однажды, когда полоскали она белье на мостках, прихватило её, почувствовала резкую боль в животе. Она скрючилась, лицо исказилось в гримасе. Она легла на мостки и стала кричать. Но её никто не услышал, мостки были далеко от деревни. Так и лежала долго скрюченная на мостках, пока не опустило. Полежав, переведя дыхание, потихоньку поднялась, с осторожностью дополоскала, держась одной рукой за живот.
Вот тогда она и поняла, осознала, что ждёт ребенка, поняла, почему раздается.
Не принято было обсуждать такие дела у них с матерью. Считалось, что девушка сама должна понять себя. Старшая сестра была давно замужем, матери Сима стеснялась, и в этом вопросе никто ее не просветил – мол, замуж выйдет, сама все поймет.
Но вышло, как вышло.
В избе старухи она забилась в угол рядом с печью. Косматая бабка ходила мимо нее, казалось, не обращая внимания. Сначала Сима вся сжималась, когда шуршала та рядом, а потом успокоилась. Чего бояться, коли сама и пришла.
А старуха подтапливала печь, что-то варила, шаркала старыми ногами по своей избе. Сима смотрела на цыплят, они возились около своей матери. Смотрела-смотрела, да так и уснула.
И в продолжении приснилось ей, что старуха взяла одного цыпленка в руку и сжала с силою, раздавила его насмерть – тонкая шейка цыпленка с редким пушком вытянулась и упала на ее черные морщинистые пальцы.
Сима резко проснулась. Перед ней стояла старуха, держала ковш с коричневым варевом.
– Пей! Сейчас вытащим из чрева твово плод. Пей всё, до капли!
Сима взяла горячее варево, под цепким старушечьим взглядом, глотнула. Было горько, как-то склизко, но терпимо.
"Уж скорей бы!" – подумала Сима и выпила весь ковш до капли.
– Уйди на двор с глаз моих. Как прихватит, в кусты бяги. Да подальше, а то птицу мне потравишь. А потом возвращайси быстро ...
Сима вышла во двор, села на крыльцо. Солнце уже садилось за лесной холм, ограждавший противоположную сторону реки. Это сколько ж она проспала? Ровная тихая, как золотое зеркало, речка сверкала в камышах закатным солнцем. И было Симе почему-то совсем не страшно.
Но вот начала кружится голова, пришел и страх. Её замутило, и она стремглав бросилась к лесу, перепрыгивая через кусты, через завалившийся частокол. Её вырвало, а потом ещё несколько раз. Она задыхалась от навалившейся слабости. А потом вдруг зарезало в животе, как тогда, у реки, захотелось опорожниться, что она и сделала.
Казалось, что все внутренности ее опустились куда-то вниз и вот-вот выльются вместе с водой, которая лилась из нее отовсюду. Она испугалась, не рассчитала, измочилась, испачкалась. Слезы и сопли текли ручьем, ей было плохо, но она спустилась к реке, сняла с себя штаны, испачканную юбку, встала на колени на песке пологого берега и начала стирать, порою хватаясь за болезненный живот. Голова кружилась, прошибал пот, а по ногам бежала сукровица.
За этим занятием и нашла ее тут бабка Феодора.
– Ты чего делаешь-то, дура девка? Сказала же – опорожнишься, ко мне вернись! А ну, в дом! – старуха ударила ее палкой по спине.
Сима перепуганно подскочила и так, без штанов и без юбки, держа в руках сырое свое бельишко, превозмогая боль и ревя, посеменила к дому. Старуха шла следом, бормоча проклятия.
Сима, перешагнув порог, присела, сжалась, боль была нестерпимой. Бабка тоже спешила, задохлась, поднимаясь в гору.
– Дура совсем, совсем дура девка! Ей рожать, а она стирать побегла. Вставай! – она подымала Симу за руку, а Сима вцепилась ей в руку. Было так больно, что сознание искало спасения хоть в ком-то, хоть в этой старухе.
И та заприговаривала:
– Стану я, раба Божья... https://dzen.ru/id/5e26d396118d7f00bcdc0b85 #РассеянныйХореограф Глава. 2 продолжение следует... – Дура совсем, совсем дура девка! У нее роды, а она стирать побегла. Вставай! Она подымала Симу за руку, а Сима вцепилась ей в руку. Было так больно, что сознание искало спасения хоть в ком-то, хоть в этой старухе. И та вдруг заприговаривала: – Стану я, раба Божья... Начало здесь Голос старухи наливался силой, молитва перемежалась командами: – Тужься чутку! Вот так вот... Ложися вот, набок, дыши, чего не дышишь-то? Передохни..., – и опять молитва, а потом слова непонятные, – Уйдите сполохи, переполохи в грязи кипучи, топи вонючи, в ключи кипучи... Сима глядела на старуху во все глаза. Пока глядела, пока слушалась, было не больно ей. Она уцепилась за старушечьи глаза, как за спасение, исполняла послушно все, что та говорила. – Хорошо, дитя! Хорошо! Резво уж, резво начала ... Не лихачь, говорю! Когда отпускало, Сима лежала, как в ознобе, безжизненно запрокинув лицо с покусанными в кровь губами. Дыхание её было жарким, прерывистым. Старуха мочила ей губы и лоб чем-то пахучим и ароматным, дарящим расслабление. Потом она снова вскидывалась, слушала наставления старухи, глухо стонала. Вначале она даже не догадалась, что ребенок вышел. Просто услышала тонкий, как будто кошачий, писк. Увидела, как старуха перекладывает на голый деревянный стол что-то с длинными красными тросточками – ручками и ножками, что-то делает с этим. Сима сейчас чувствовала себя совсем беспомощной, разбитой и даже не восприняла это, как своего родившегося ребенка. – Живая! Вот те и на... , – наклонилась старуха над ребенком, – По любви – дитя-то? – посмотрела она на Симу. Сима отвела глаза – не знала как ответить. И тут старуха подняла дитя, держа его в обеих руках прямо перед ней. Красные ручки и ножки дергались, ребенок попискивал, а черные старушечьи руки держали его. Сима вспомнила сон – сейчас, сейчас старуха сожмет руки, и ребенок, едва пискнув, раздавится в ее руках! Но старуха замерла, постояла так несколько минут, а потом, совершенно неожиданно, положила ребенка Симе на грудь. Сима смотрела во все глаза на дитя, а старуха укутывала ее, дрожащую, лоскутным одеялом. Потом своими старыми морщинистыми руками достала Симину грудь и засунула сосок ребенку в рот. Писк сразу прекратился. Ребенок не сосал, но и не плакал, пытаясь справится с соском. – Хватит мне гряхов-то! Видать, таков вот – конец мой..., – почему-то произнесла старуха. А Сима во все глаза смотрела на маленькое мокрое существо, слегка вздрагивающее у нее на груди. Она слышала его биение внутри, а теперь разглядывала и разглядывала тонкие пальчики, длинные темные волосики, маленькие ушки и довольно большие мутные глазки. Девочка! Только... Она подумала об отце, но не всполохнулась. Была она сейчас так немощна и расслаблена, что страх не зашёл. А пришло упоение этим маленьким существом, вышедшим и появившимся из нее самой. Она готова была вот так лежать вечно. Старухи долго не было. Сима слышала, что рвала она какие-то тряпки, полоскалась в воде, что-то варила. И если несколько минут назад Сима и не думала о ребенке, то сейчас, когда старуха протянула руки, чтоб забрать девочку, она испуганно посмотрела на Феодору, придержала ребенка. В глазах – мольба. Старуха успокаивала: – Да не бойся! Не трону. Уж коли трава ее моя не убила, так – суждено жить. А ты ляжи! Она положила девочку на разорванные куски простыни, крепко завернула, обернула куском серой овечьей шерсти и отложила на стол. Девочка не пикнула. – Звать-то тябя как? – Серафима! – Серафима? Эээ... Не чаяла. А я думала тряпка ты, размазня... А коль Серафима, значит выдюжишь, – бабка тем временем опять что-то делала с Симой, очищала, обмывала. – Что выдюжу? – Серафима подняла голову. – Что-что! Дура ты! Бяду свою, девка, выдюжишь. Серафимы-то силу свою имеют, только достать ее надо из сердца, – она продолжала что-то делать, приговаривая, – Вот так... вот так... Нат-ко, выпей-ка.... Напиток был ароматен. Сима готова была его пить и пить. Потом старуха заставила ее раздеться совсем, дала штопаную, но чистую рубаху, велела перейти на полати за печью. – А Вы как же? – А я пока – на печь. Тябе нельзя на печь-то. А у меня уж нет мочи, полезу, посплю... Уж потом все приберем. Устала я..., – она и правда еле говорила. Феодора сунула кулёк с девочкой Симе, закутала их, сунула поленьев в топку, подошла к иконам, помолилась, а после полезла на печь, поднимаясь на ступени лесенки тяжело, с передышками. Только тут Сима заметила, что бабка приволакивает ногу, сгорбилась ещё больше и еле ворочает языком. Перед ней была не страшная сильная колдунья, а старая немощная бабка. Сима в этой круговерти страха и боли так ничего и не поняла. Что происходит-то? Должна же она вернуться домой одна, без ребенка. Но сейчас за все блага мира и за жизнь собственную не отдала б она этот маленький кулечек. Она прижала к себе девочку, и та вдруг зачмокала. Сима поднесла к ротику свой сосок и почувствовала, как живительным соком потянулась из нее струйка. Капля прозрачной жидкости потекла по щечке девочки. Через несколько минут они обе крепко спали. *** Уже через пару-тройку дней к Симе вернулись силы. Она уже сама спускалась за водой к реке, под ворчание старухи – чтоб ведра носила по половине. Помогала с нехитрым хозяйством, потому что Феодора занемогла, почти не слезала с печи. На третий день Феодора велела перейти им с дитем в землянку с печкой, которая находилась в подворье, чуть выше. А потом открыла подпол в избе и показала Симе лаз. Он вел из избы в ту самую землянку, которая отвернулась дверцей от реки. Перед землянкой – вытоптанная площадка, скамейка и большое полено– стол, куда поставили они старую корзину, обвязали веревками, соорудили люльку. Подходить к избе можно было лишь со стороны реки. И с холма им было видно реку хорошо. А вот землянку от реки видно почти и не было, загораживал кустарник и холмик. И когда дней через пять прибежал Сергуня, дверь открыла старуха, лишь издали показала ему лежащую в постели сестру в избе. Сказала, что та чуть жива, что она ее будет лечить. И велела оставить их в покое до Рождества, приносить молока и овощей, а то нашлет на семью их проклятия. Встревоженный Сергуня ушел. Старуха жила в избе, в землянку поднималась не часто, а Сима бегала, помогала по хозяйству. Готовила так, что бабка не могла нарадоваться. Девочку Сима туда брала лишь поздно вечером, потому что к бабке нет-нет, да и заглядывал народ. Тогда Сима уходила лазом к себе в землянку. Часто старуха в помощи людям отказывала, ссылаясь на старость, но кого и снабжала мазями, настойками и снадобьем. Расплачивались с ней деньгами и продуктами. Сима лишь ночами немного побаивалась – где-то совсем рядом слышался волчий вой, а волков она боялась с детства. Феодора говорила, что к ним волки не подойдут, место заговоренное. Но жуткий вой будоражил, проникал в душу. Сима кутала дочку, закрывала собой. Так прошел месяц. Девочка наливалась, хорошела, уже реагировала на материнские приговоры, казалось, узнавала и голос старухи. Однажды вечером по первому снежку бабка поднялась к Симе, наклонилась над девочкой. – Как назовешь-то, решила? – Да уж зову. Феодорой будет... Старуха повернула голову на нее, а потом глянула на девочку. – А то и верно... Дар Божий! Должна была помереть, а вот... Крестить ведь надо бы... Крестить..., – она направилась вниз по видимой только ей тропе, и Симе показалось, что старуха утирала слезы. Вскоре Феодора ушла, сказав, чтоб Сима ее ждала. Не было ее долго, дней десять, Сима уж волновалась. Одна среди волков... Но Феодора вернулась, иссохшая и усталая. Вернулась с козой. Сима выхаживала старушку, кормила чуть ли не с ложки. *** Сначала Захар был даже рад, что Серафима у старухи задержалась. Меньше люди видеть будут, и ладно. Соседям сказали, что отправили дочь к сестре Аглае помогать с детьми. Но на втором месяце закрались у Захара подозрения – уж не обучает ли Феодора дочь каким-нибудь своим приворотам да заговорам. Вдруг, да нашла себе на старости лет преемницу. Ещё этого не хватало! Захар забеспокоился, отправил к Феодоре Сергея, велел сестру привезти. Благо, дорогу подморозило, а снегов больших ещё не выпало. Холодный ветер носился по открытым пространствам, неся с собой жёсткие крупинки снега и поднимая к небу вихревые столбы. – Чаво тебе? – встретила его старуха рыком. – Я за сестрой! Отец велел привезти домой, – твердо ответил Сергуня,заглядывая старухе через плечо.. – Нет её... – Как это нет? – Так это... Ушла в сяло к фельшару. Болеет она... – Как к фельдшеру? Ты ж сама ее лечить вщялась! – Сергуня ничего не понимал. – Взялася, взялася.., – старуха дразнила, – Хотела, да перехотела. Хочется есть, да не хочется с печи слезть. Ступай домой, а то прокляну... Сергуня испугался за сестру. Если б ему сказал кто раньше, что он полезет чуть ли не в драку с самой ведьмой Феодорой, не поверил бы. Но сейчас страх за сестру вдруг сделал его смелым. – Да надоела ты, бабка! Прокляну, прокляну! Где сестра? – он дёрнул ручку так, что старушка чуть не отлетела, отодвинул ее, заскочил в избу, начал кричать, – Симка! Симка, ты где, выходи, домой поедем! Симка! Он метался по двум небольшим комнатам, заглядывал на печь, за шторки загородки. И тут увидел, что старуха что-то схватила со стола и спрятала за спину. – Что это? Что? – он легко выхватил тряпицу. Это была маленькая рубашонка, как на младенца. И чего она ее прятала? Ошалела бабка! – Симка! – он опять закричал, – Что ты с ней сделала? Сожрала что ли, ведьма проклятая? Он стоял посреди низкой избушки, чуть ли не доставая головой до потолка, смотрел вопросительно, а Феодора сидела, глядела на него снизу вверх. И вдруг начала подхихикивать гортанным сиплым смехом. Плечи ее заходили ходуном, она прикрыла рот рубашонкой, из глаз побежали слезы от смеха. – Ты чего? Спятила че ли? – Сергуня недоумевал. Она поднялась и, все ещё низким старческим гулом посмеиваясь, начала толкать его из избы. – Иди ужо! Иди! Прийдет сестра, прийдет! Не бойсь, не сожрала. Зубов у меня дюже нет, как сожрать-то? И поел бы репки, да уж зубы редки. Прийдет! Скажи отцу скоро прибегит! Сама ... Сергуня поддался, дал себя вытолкать. В избе сестры не было точно. Старуха закрыла за ним тяжёлую дверь. И что он скажет отцу? Про фельдшера нельзя, разойдется отец ... Сергуня направился в лес, к телеге. Он поднялся на холм, огляделся, зажмурился от белизны свежего снега. Только под дымящей трубой избы старухи растекалось чёрное пятно от копоти на белом снегу. И вдруг Сергуня увидел ещё точно такое же бесснежное пятно. Только выше. Он вернулся, обошел лесом ближе к тому месту и разглядел трубу и землянку. А перед ней и вытоптанную площадку. Он спустился прямо по кустам, съехав в одном месте на заду, цепляясь за ветки – склон был крутым и скользким. Добрался до площадки и толкнул дверь в землянку. Она была закрыта изнутри. Тогда он поднажал, а потом и вовсе вышиб дверь плечом. Тут было довольно тепло и обжито. Сергуня огляделся. Сестра здесь точно была. Он нашел тут её цветастую кофту. Но не кофта притянула его взор. Он смотрел на люльку из корзины с навешаными самодельными игрушками-шишками на нитках, на детские пеленки, на чепчик и на вязаные совсем маленькие теплые носочки. *** Батюшка служил Литургию неспешно, вдумчиво. И, казалось, не замечал её. А она, держа перед собой маленькую дочку, отвешивала поклоны. Хотелось сесть, ноги и спина гудели от дальней дороги. Но она всего лишь прислонилась к колонне. Сюда направила ее Феодора, чтоб окрестить дочку. Торопила, говорила, что времена наступают лихие, надо спешить. Батюшка Александр приметил ее, подошёл. Сам спросил – не от Феодоры ли? Батюшка был старый, седой и высохший. Сразу окунулась Сима в бездонные его глаза, захотелось рассказать все. Она и открылась ему на исповеди. Всё поведала, как есть, на духу. Как отправил ее отец в барский дом Игнатьевых по весне на мытьё окон и хозяйство на несколько дней. Как понравился ей Коля, барский сын, как улыбалась ему сама. Молодость, весна, как не улыбаться? Как обещал послать сватов, как признавался, что любит. О том, что однажды случилось в доме вспоминать не хотелось. Да, затащил в комнату, да, отпихивалась, как могла, но не кричала, нет. Боялась кричать, боялась скандала, надеялась, что справится сама. А потом расслабилась, ну, обещал же сватов... Первое время летала, как на крыльях. Влюбленная... Да ещё и отец пошутил, мол, скоро и Симке сватов пришлют. С барином Игнатьевым они дружили. Она-то думала, что уговор у них уже. А потом на Пасху встретила Николая, сама подбежала почти бегом, встала столбом перед ним. – Коль... – Чего тебе? Мне некогда, – глаза прячет, взял хомут и ушел... Тогда Сима замкнулась, ушла в себя. Но о своем положении не догадывалась до того приступа на мостках. Несмышлёная она была в этих делах. *** Ошарашенный, Сергей вышел из землянки, прикрыл за собой дверь. Что это? Значит у сестры появился ребенок? Она тут живёт с ребенком? А как же... Сергуня ничего не понимал в делах женских, в голове был сумбур... Он почти отпрыгнул с перепугу, когда дверь землянки за его спиной начала открываться. Он же только там был – землянка была пуста. А сейчас оттуда, тяжело дыша, выходила ведьма и что-то бурчала. Он перекрестился. – Эх ты! Мерин чертов! Пошто крючок сорвал? Делай топерь! – ворчала она. – Ты как тут? – На метле! – дразнилась старуха – Ты колдунья впрямь... Ты наврала мне бабка! Сима здесь с дитем живет. Понял я. – Ну, понял и понял. А топереча думай! Голова на что дана? Или глупой ты бычок ещё? – Сама ты глупая! – обижался Сергуня, моргая глазами. – Сядь-ка! – она стукнула по скамье рядом с собой. Сергуня робел, но все же сел. Стыдно было бояться немощной бабки, да и объяснения услышать хотелось. А она начала свой рассказ издали, и говорила больше о себе, чем о Серафиме. – Меня в жись выпихнули уродом, горбатой и хромой. Маленькую пьяный батька уронил шибко. Не любили мяня, гоняли, дети каменьями закидывали, нос как-то сломали. А жил тут в дяревне человек один, Самуилом звался. Черный, косматый. Его все боялися, а я больше всех. Грибы я брала, он ко мне и вышел, у меня ноги подкосилися, села, заревела. А он подошёл, погладил мяня по голове да и говорит: "Коли не хошь людей бояться, так сделай так, чтоб они тебя боялися. Пользуй страх, он тябе и поможет." – Так и сказал? – Уж не помню, – жала плечами бабка, – Можа и по-другому как, тока суть та. Поучил он меня травкам, приговорам разным. Знающий был, учё-оный... Вот и ушла я от людей, обозлилася. Пугала – страх пользовала. Но жить-то надоть, голодала я тогда. Лячить начала. Лячила тоже много, – Феодора вздохнула, – Жить-то хотелося, и жрать хотелося. Роды умела принять, девок врачевать, выкидыши делать... Грехов на мне много, ох много... – А мы много россказней про тебя слышали, только на метле не летаешь... Ты снилась мне в детстве, чудилась ночами темными. Симка-то где? – На метле не летаю, а остальное – правда, – Феодора ушла в свои размышления, смотрела на реку, – Вот только старость пришла... а злоба не уходит на людей. Уж и молюся, и в церкви каялася. Не уходит и все... Привыкла. Вот и отец твой раззадорил – гнида человечья. И на сестру тоже эта злоба перекочевала, а потом смотрю – дитя ведь предо мной, чуть не ангел. А уж когда живая девонька родилася, так меня как водой охолонуло... Вот думаю – оно, знамение. – Так у нее дочка? А с Симой как же? Где она? – Вот пристал! – Феодора откинулась, – А что как? Девонька у нее растет. Крестить я ее направила. Без крещения нельзя? А окрестит, будет жить дитя. А я к Батюшке ходила, исповедовалася, каялася ... А вот видишь, как об отце твоём подумаю – черная злоба накрывает опять, не засунешь ее, не выплюнешь... – Я и сам его ненавижу, – сжал кулаки Сергуня. – Не-не-не, – забеспокоилась Феодора, – Ты злобу свою по ветру пусти, не копи в сябе. Злоба да месть грызет того, кто ее в сябе держить. Отца твово изгрызла, и тебя изгрызет, коль скопишь! Убьет тебя эта злоба, слышишь? – Да слышу, – угрюмо ответил Сергуня, потирая лоб, – Не расскажу я про Симку, не бойся. – Не расскажешь, знаю. Пошли-ка чаю выпьем с травками! Покумекаем... – А не отравишь? – А ты дров подколи нам, воды с реки натаскай, так и не отравлю..., – Сергуня теперь вообще не понимал – и чего в этой сказочной старухе страшного? *** В монастыре встретили ее хорошо, расположили в отдельную келью, принесли еды. А после исповеди Симе стало так легко, как будто беду свою разделила на части и несёт уж не одна. И сколько хороших людей встретила она тут! Дочку окрестили Феодорой. Сима ещё не собиралась покидать монастырские стены, нужно было ещё выстоять молитвы, но вдруг началась тут какая-то суета. Прямо во время молитвы в церковь пришли двое. Один – в кожанке, с рябым лицом, другой – приземистый, чернявый, из местных. Они прервали молитву, в грязных сапогах зашли в алтарь, беседовали с Батюшкой. А после он вышел, сер лицом, поклонился, велел пастве расходится. Вскоре в келью к Симе прибежала монахиня, велела ей уходить, сказала, что беда пришла к ним – Божье испытание. Сима уже слышала тут, что в ближайших сёлах распускают церкви, что попов с семьями и монахов ссылают. Она быстро собралась обратно в дом Феодоры. Вот только нужно было ещё найти и купить пару сосок на бутылку – Феодора дала ей денег и настрого наказала купить. В ближайшем к монастырю селе такого товара не нашлось, хозяин какой-то лавчушки направил ее в село соседнее. И даже указал на воз, который как раз туда собирался. И верно, там она соски нашла, купила. Вот только время было потеряно. Феодора наказывала ей – выходить по утру. Тут и ходу-то – чуть боле трёх часов, а если повезёт, да подбросят на телеге... Солнце ушло за полдень, когда направилась она обратно. И не попалась ей по дороге ни одной попутной лошадки. Вьюжило, бил в лицо снег, двигалась она медленно. Она прятала дочку под тулупом, в который одела ее Феодора. Тулуп был длинным, тяжёлым, идти было нелегко, Сима покрылась испариной. Лишь только вечером подошла она к лесу. А там – ещё поле, а за ним и их перелесок с рекой, избенка Феодоры. Сима давно пожалела, что не заночевала в селе. Поначалу, хоть дорога и была как лощина, но нет нет, да и попадались то овин, то сараи людские, а теперь и вовсе – ничего вокруг. Мелкая крупа снега колола лицо. В лес заходить было боязно. Она поминутно оборачивалась, прислушивалась, но кроме свиста ветра в соснах, не слышала ничего. Больше всего боялась она волков, ну ещё лихих людей ... Заученно читала молитву. Но вот и просвет в лесу, Сима прибавила шагу. Казалось, в поле куда безопаснее, хоть и ветренней. Она уже шла по полю, когда услышала сзади звук шагов. Резко олянулась, встала, как вкопанная – очень тихо, далеко разошедшись друг от друга, за ней брели волки. Шли перебежками, затаиваясь черными пятнами на снегу. Оцепенение отпустило. Огонь! Волки боятся огня! Руки Симы были заняты, она быстро положила ребенка на землю, достала из-за спины мешок, нашарила спички. Мешок ее был парусиновый, спички не промокли. Она чиркнула спичкой. Но вот беда – огонек был мал. Нужна была лучина, палка, сухая ветка, а поблизости ничего, кроме сырых заснеженных травин не было. И в мешке ничего подходящего. Снег летел крупой, сырой ветер задувал спички. А волки приближались. Сима достала кусок простыни – пеленку, подожгла край. Но пелёнка – то ли не досохла, то ли таково было свойство ткани – она опаливалась и затухала. Хотелось схватить дитя и бежать...бежать. Но сейчас у Симы включились все точки, все инстинкты, включилась память. Она помнила – бежать от волков нельзя, это их только раззадоривает. Она живо представила, как волки будут терзать ее дитя. Неет....этого она им не позволит! Она сама вцепится зубами в горло каждого. Одной рукой она подхватила дочь, та проснулась, начала хныкать. Сима пошла на волков. Она чиркала спичкой, пыталась поджечь тряпку. Волки лишь перебегали с места на место. Они отходили, залегая в места подальше, но не уходили. Сима оказалась в их окружении. Она пугала и пугала волков огнем. Спички были на исходе. Ее пуховый платок был сырой, но лихо зашелся пламенем, быстро превратившись в маленький кусок пепла. Волки не испугались. – Господи! Господи помоги... Наваливалась паника. Сима не могла вырваться из сужающегося круга волков. Сима прощалась с жизнью, прижала к себе дочь. Волки совсем обложили ее, деваться было некуда. И тут волки совершенно неожиданно почти одновременно вскочили на лапы, засуетились, заоглядывались, и начали медленно отходить к лесу. Сима смотрела на них безотрывно. Она и не заметила, что по опушке леса едет телега, прыгает по ухабам, по замёрзшим кочкам. – Эээ! Телега направлялась к ней, а она не верила, что это спасение. Волки ушли недалеко, они так и стояли на краю поля, и Сима никак не могла спустить с них глаз. И лишь когда с телеги спрыгнул брат Сергуня, когда плеснул, когда поджёг что-то на земле, она уставилась на огонь, и вдруг подкосились её ноги. Она села на землю, закачалась и заревела, подвывая плачущей дочке. Сергуня подбежал, схватил ребенка, велел Симе садится в телегу. Поле они проехали. Волки шли следом, но Сергуня останавливался на лесной тропе, обливал керосином сучья, поджигал. Пора было идти пешком, лошадь не проходила дальше, и оставлять ее было нельзя. Сергей отвязал оглоблю, тряс ею, кричал, готовился отбивать от волков кобылу, разводил костры. И волки в конце концов, наконец, ушли. – А уж к Емельяновке заворачивал, глядь назад, а там огонь в поле ка-ак вспыхнет. Сразу понял – ты это. – Как? Как понял-то? – Так мне Феодора все рассказала. Что крестить ты пошла дочку. Но сегодня она уж не ждёт тебя. – Как рассказала? Ты чего, пытал ее чё ли? – Сима не могла бы поверить, что Феодора расскажет их тайну просто так. Сергуня хмыкнул. – Ну, это кто кого пытал. Я за кусок пирога с чаем столько дров наколол ей... вам... Хотел пораньше уехать, да пока поленницу уложил ... Феодора говорит – ночуй уж. А отец? Думаю, поеду, хоть и на ночь. Как хорошо-то, что поехал. А вот, коль не оглянулся бы... Ты-то как? – Жива... Обе живы, – она приоткрыла дочку, Сергуня заглянул в одеяло, – Только пеленки пожгла, и платок пуховый, – она вздохнула, – Феодора ругаться будет... – Феодора... Вот что я отцу скажу? *** Феодора била ее полотенцем по мягкому месту, Сима уворачивалась, но она догоняла и лупила уже куда попало. Старуха кричала про дурость, про то, что чуть не погубила дура-девка и себя и девчонку. Била, пока не выдохлась. А потом упала на скамью, отдышалась и вымолвила: – Голова с лукошко, а ума ни крошку ... Домой поди! – В землянку чё ли? – Домой, я сказала! К отцу! Хватит его сказками кормить. Как бы бяды не вышло. – Но как же я? А Феденька? – Она тут пока останется, со мною. Перезимуем. Белка вон поможет, – Белкой звали они козу. – Но я... Я не смогу. – Ступай. Отца нечё дразнить. Я ж лекарка, заболеет – полячу. Стара уж, но зиму переживу. Не настало мое время ящё. А настанет, я тябе знать дам, весточку пришлю. Ступай... Побудь с отцом, успокой. Хотела я тябя отправить на спасение, но нонче и спасителям бы спастись... – А дальше? Дальше-то как? – Не загадывай. Жизнь она всяко повернуть может. А уж топерешняя, так... Жаль мне вас всех, – старуха смолкла, смотрела в одну точку, а потом ударила по коленям, как делом решенным, – Вот завтра и пойдешь, иначе худо будет. Сима плакала, расставаясь с дочкой. Уходить не хотелось. К старухе, хоть была она порой несносной, Сима привыкла. Уже научилась понимать ее настроение, угадывать приливы негодования. Дочку прижимала к себе. Как? Как справится с ней Феодора? Была Феодора груба, нежностей не любила. Не обидит ребенка, конечно, но и лаской одаривать ежеминутно, как делала эта Сима, не станет. А ещё Феодора была стара, уставала очень быстро. Да и маленькая Феодора плакала этой ночью громко и протяжно, как будто чувствовала расставание. Но Феодора была права. Отец не оставит дочь тут в зиму. Возвращаться надо. Именно для того и надо, чтоб спасти дочку и спастись самой. Сима с дочкой ночевали в избе. Феодора полночи тихо стояла перед иконами и клала поклоны. В красном углу горела лампада, и её мерцающий огонек танцевал по святым ликам. Утром Сима направилась домой. Она оглядывалась на леденеющую ровную, как зеркало, речушку. И не верилось ей, что придется вот так всю жизнь скрывать от людей свою дочь. Выход быть должен, и она теперь будет искать этот выход. Скоро эти места занесут снега. Уже сейчас ветра яростно крутили тучи снега и, казалось, силились затопить собою поля и леса, села и деревеньки с их избами, угодьями и амбарами. Снега... Если б знала тогда Сима, какие перемены ждут их всех. https://dzen.ru/id/5e26d396118d7f00bcdc0b85
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 5