МОЯ ДЕРЕВНЯ ЛУКА.

В деревню Лука я влюбился сразу, как только побывал в ней. В этом месте река Птичь делает причудливую излучину, как говорили раньше луковину, когда-то давшую название деревне. Не обезображенная присутствием большого количества людей природа радует глаз и душу. В этом месте хочется дышать полной грудью и писать стихи. Такие, какие написала жительница деревни Лука Галина Богданович:
Сверкнули реки серебристые пряди,
Ветрами развеялись годы, как дым.
А было когда-то… Приехал мой прадед
На берег высокий ещё молодым…
В этой красивой деревне жили красивые жители. Кто просто с лица, а кто душой. А были и те, в ком гармонично сочеталось и то, и другое. Среди них уже совсем мало осталось тех, кто не только хранит память о прошедших событиях, но и принимал в них участие, кто помнит историю деревни и сам в неё вошёл. С такими жителями мне повезло встретиться и записать их воспоминания: Еленой Семёновной и её дочерью Галиной Богдановичами и Надеждой Григорьевной Полонейчик. И хотя очерёдность моих разговоров была именно такая, начну излагать их содержание по старшинству моих собеседниц.
Как всё начиналось.
Надежда Григорьевна Полонейчик, в девичестве Усович, уже отметившая своё 91-летие, ныне проживает в деревне Слопище. Своё повествование начала так: Раньше ведь в основном люди по хуторам жили, своими семьями. Хутора так и назывались по фамилиям или прозвищам хозяев: Дриндиков хутор, Пилипов хутор. Наш вот Усовичей хутор был. Когда власть решила, что для ведения коллективного хозяйства люди должны жить вместе, то долго не раздумывала и издала указ, что все должны перевезти свои хаты в Луку. Были те, кто не хотел, а были и те, кто не мог. С теми и другими долго не церемонились: конём цепляли и сбрасывали крышу на землю, живи, как хочешь. У нас как раз так и произошло: папу призвали на сборы в армию, разбирать дом и перевозить было некому. Приехал уполномоченный из колхоза, сбросил крышу на землю, я малая совсем была, реву во весь голос. А уполномоченный подошёл ко мне и спросил: чего плачешь, девочка? Держи вот: и насыпал мне в руку копеек. Я обрадовалась, и плакать перестала.
Справедливости ради надо сказать, что тем, у кого хозяин был в Красной Армии, оказывали помощь в перевозке имущества на новое место. Вот и нашу хату кое-как перевезли, а собирать некому. И жить негде. Так и мыкались, пока папа со сборов пришёл.
Елена Семёновна Богданович (Долбенко) о войне рассказала со слов своих родителей, так как разговоры на эту тему в семье велись часто. Да и сама она дитя войны, год рождения говорит сам за себя: 1942. К тому же война оставила на ней свой отпечаток не в переносном, а в прямом смысле: на лице. Мама только тесто замесила, чтобы партизанам хлеба испечь, да на печь поставила, чтобы быстрее подошло, как дверь открылась, и полицай из Фалич заявился. И сразу на печь полез хлеб искать. А я там лежала, сколько мне было, годик или немного больше. Мешала я ему в его поисках, так он схватил меня и отбросил в сторону. Ударилась я лицом, реву во весь голос, кровь течёт. Ох и разозлилась тогда моя мама, набросилась на него с поленом, кричит: ты же не фашист проклятый, ты же свой, так чего, гад, с детьми воюешь. В лес иди, там повоюй! В общем, выгнала она его за дверь. Только потом до неё дошло, что хорошо отделалась. Могло ведь и хуже быть… А у меня на память об этом событии до сих пор отметина над глазом осталась.
А так немцы в деревне, которая тогда насчитывала 84 двора, не стояли, кругом партизаны были. За это нашу деревню «Вторая Москва» называли. Лишь проедут по дороге от Симоновичей на Дараганово на машинах или мотоциклах - и всё. Единственное, что полицаи донимали. Рядом находились Фаличи, в которых стоял крупный полицейский гарнизон, вот они оттуда и наведывались. А местных полицаев у нас не было, Боже упаси. У нас все в партизанах были. После войны только двоих жителей деревни судили за то, что они при немцах работали на железной дороге в Дараганово. Но их под страхом смерти немцы заставили.
О «приписниках».
Когда началась война, призывники шли воевать к линии фронта, а когда дошли до Слуцка, то фронта уже никакого не было, части беспорядочно отступали на восток. В ряде случаев командиры просто говорили своим бойцам выбираться назад, кто как может. Так у нас оказались так называемые «приписники» - приписанные к хозяйствам нашей деревни 7 работников из отступающих частей Красной Армии. Жили они и трудились в принявших их семьях – в то время каждые рабочие руки были на вес золота. В один из дней немцы с полицаями собрали их, и повели якобы для оформления каких-то документов. Возле Дриндиковой канавы всех расстреляли.
Время не сохранило ни документов, ни имён погибших. Даже установленную местным кузнецом толстую цепную ограду на их могиле унесли нынешние охотники за металлом. Но вот старожилы рассказывали, что одному из них всё же удалось выжить, и он после войны присылал своей хозяйке в деревню письма.
Про предательство.
А сейчас про событие, так же вошедшее в историю деревни и позднее давшее название участку местности. Вот здесь, прямо за Степаном Короткевичем, возле канавы бугорок. В начале войны там трое военных Красной Армии обосновались: командир и двое бойцов. Не пошли они в деревню «приписниками», а выкопали себе землянку, где их подкармливали местные жители. И нашёлся тут один, привёл немцев. Не ожидали этого бойцы: один сапоги чинил, другой оружие чистил. Убили немцы их. Потом люди перезахоронили их на кладбище. А местность эта с тех пор «Бойцами» называется.
К сожалению, этот пример предательства был не единственный. И хотя совершил его человек из Радутич, всё равно пятном лёг на нашу деревню. А дело было так: пришёл из леса в деревню по своим делам партизан. Его увидел и зазвал к себе в гости этот самый человек, который приженился у нас в Луке. Слово за слово, стакан самогона, как водится, - и захмелевший гость на замечание, что сидите в лесу и ничего не делаете, с возмущением возразил, что завтра здорово потеребят фашистов. А после второго стакана добавил, где и когда устроят на них засаду. После чего отправился в отряд, а гостеприимный хозяин в Каменку, где жила его сестра, сотрудничавшая с полицаями. Та с раздобытыми вестями поспешила в Дараганово. И уже не партизаны устроили засаду, а сами попали в неё и понесли большие потери. Позднее в отряде они провели своё расследование и вычислили предателей. Этого человека расстреляли возле Толстого леса, как и его сестру. А как поступили со своим не в меру «разговорчивым» товарищем, про то история умалчивает…
Как сжигали деревню.
Продукты и вещи сельские жители прятали в лесу, местность эта Поляковщина называлась. И дежурили там по очереди, охраняли. В этот последний день уходящего 1943 года дежурил мой папа. Ранним утром полицай из Фалич привёл туда фашистов – мадьяр. Папа услышал их разговор и убежал в лес. По нему стреляли, пули в нескольких местах пробили его двуручную пилу, которую он не захотел выпустить из рук. А в это время каратели грабили деревню, выгоняли людей из домов и загоняли в школу. Люди шли на смерть и прощались с жизнью, но приехавший на коне из Дараганово комендант гарнизона привёз приказ оставить людей в живых. Тогда запылали хаты. Собранные на морозе люди смотрели, как один за другим вспыхивали их дома, сливаясь в один огромный костёр, в котором на их глазах сгорало всё, предназначенное для жизни. Всё, кроме надежды на саму жизнь.
Эту надежду на выживание даровал им сам Бог. Огонь не тронул семь хат. В одной, спрятавшаяся за печкой хозяйка сумела затушить начинающийся изнутри пожар солёным капустным рассолом из бочки. Шесть других хат чудом остались незамеченными для огня и ветра. Именно в них, да ещё в уцелевшем здании школы Маисейко Никита Тихонович, до войны работавший в колхозе, предложил расселить в первую очередь женщин и детей. Мужчины же и те семьи, которым не к кому было идти, копали в промёрзлой земле ямы, накрывали их в виде шалаша ельником, настилали внутрь солому и так жили. К тому же всё съестное, что было спрятано на Поляковщине, разграбили и забрали себе полицаи. Всех коров угнали в Дараганово. Как пережили эту холодную зиму, одному Богу известно. Жили вместе и делились всем: промёрзлой картошкой, последним бураком. Весной пахали землю, где основной тягловой силой были женщины. Наваливались на палку, по две с каждой стороны, и тянули плуг, за которым шёл старый дед. Мужчин то не было, все воевали. Семенами картофеля помогали жители окрестных деревень: Слопище рядом не спалили, у них, в отличии от нас, партизан не было. Потом немного легче стало: партизаны отбили у немцев и привели двух здоровых коней-тяжеловозов, Машку и Бауэра. От них у нас пошло местное конское поголовье. Так как всё кругом сгорело, конюшней для лошадей служили две сосны, к которым их привязывали на ночь. Так и вошли они в колхоз после освобождения с увеличившимся поголовьем в конюшне из двух сосен под открытым небом.
Послевоенные радости.
После войны, пока ещё не было клуба, приезжала кинопередвижка. Собирались у тех, у кого хата была побольше. В основном собирались у Маисейки. Натягивали простыню и смотрели хорошие, преимущественно военные фильмы. Очень нравились «Кубанские казаки», да тогда всё смотрели с интересом и всё нравилось. Когда построили хороший большой клуб, то уже собирались в нём. На танцы приходила молодёжь из Фалич, Орыжни и Толстого Леса. А когда свадьба у кого, так и с Радутич и Слопищ приходили. Напрутся так, что полный клуб был, протолкнуться нельзя. Гуляла вся деревня три дня. Весело было.
А когда повода не было, девки и так собирались. Когда ещё я молодая была, собирались каждый вечер у речки, возле посёлка Росин. Посядем на лавочке у бережка, и песни, песни над водой так далеко разносятся! А какие тогда песни были: мелодичные, задушевные, со смыслом: «Скакал казак через долину», военные песни. У нас Галя Усович была, такой голос от Бога дан был, что птицы заслушивались. Хлопцы на эти песни как пчёлы на мёд слетались. Женщина, которая рядом жила, говорила потом, что открывала настежь окно и не могла наслушаться, как мы тогда хорошо пели. Ну, и танцы, конечно. Сначала танцевали так, «под язык» - мелодию напевали сами. А потом и свой гармонист появился.
В церковь на Пасху или какие другие праздники ходили пешком в Осиповичи. Верующие люди у нас были, Потапова Анна сильно Богу верила. Как ни боролись тогда с этим делом, но запретить молиться не могли. Вот и ходили люди пешком в церковь за 30 километров в одну сторону.
Хоронили у нас аж на двух кладбищах. Причём нередко покойника везли не на ближайшее, а через всю деревню на дальнее кладбище. Дело в том, что к уже имеющемуся здесь старому местному кладбищу переселенцы, которые начали здесь селиться с 1907 года, добавили своё, выкупив тогда под него землю. И с течением времени, когда деревня разрослась, покойника везли не туда, где ближе, а туда, где похоронены его предки. Вот такая у нас кладбищенская история получается.
Колхозная жизнь.
В нашем колхозе «Шлях Леніна» трудились все. Когда приходила пора молотить, то работали круглосуточно. А как могло быть иначе, если молотилку давали из района на несколько дней, и она передвигалась по колхозам строго по графику. Молодёжь работала по ночам, а люди постарше в дневное время. Пережив послевоенные трудности, жить стало легче. Появилась своя молотилка, трактор. Колхоз укрупнился за счёт объединения более мелких хозяйств, в том числе и нашего. Теперь он назывался имени Ульянова, и его правление размещалось в Радутичах. Колхозники стали жить побогаче, в чём была бесспорная заслуга председателя, исключительного и замечательного человека Каленика Николая Михайловича. При нём люди стали получать зарплату деньгами, на нашей ферме колхозное стадо увеличилось до 400 голов. Каждые сутки в Осиповичи возили сдавать по полторы тонны молока. Строились хорошие дома, появились баня и клуб, открылся магазин. Это были 50-е и 60-е годы.
Про самогон.
Раньше с этим дело строго было, но наш участковый милиционер был человек хороший. Он понимал, что на традиционных деревенских весельях без этого продукта обойтись было нельзя. У одного человека был самогонный аппарат. Собственно, не аппарат, а мини-завод по производству спиртосодержащей продукции. Брага готовилась в 200-литровой бочке, на выходе самой мелкой тарой был 10-литровый стеклянный бутыль. Размещалось всё это хозяйство в укромном лесном месте. Он же следил и за соблюдением очереди. Спрашиваешь: Яковлевич, а мне когда приходить? Отвечает: сегодня и завтра занято, а вот послезавтра в самый раз будет. Хорошая водка получалась, крепкая. Рецепт простой: жито сушили, мололи, потом смешивали с толчёной картошкой в бочке, добавляли дрожжей, сахара и ждали, когда отработает. После перегонки крепость готовой продукции проверяли простым способом: если после погружения в оную палец быстро высыхал, то качество отменное, если нет – плохое. У нашей самогонки палец высыхал быстро…
Вспомним добрым словом.
Отдавая дань всем жителям деревни, перенёсшим неимоверные трудности военных испытаний, и тем, кто не дожил до светлого Дня Победы, участвовавшим в послевоенном строительстве новой мирной жизни, некоторых односельчан хочется отметить особо. В первую очередь это всеми нами любимая учительница Мария Петровна Жуковец, чьё участие в жизни деревни выходила далеко за рамки простой педагогической деятельности. Родом она из Радутич, вышла в Луке замуж и всю жизнь прожила здесь. Единственный образованный человек, никому не отказывавший в помощи, будь то написание обращений, заявлений в органы власти, писем родным, консультаций по трудовым вопросам или просто доброжелательным участием в сложных ситуациях семейной жизни. Вспоминаю случай, когда мы, детвора, ходили в шчодры (шчодры вечар (бел.) – колядование. Автор). Для понимания ситуации поясню, что в тот период борьбы с религиозными предрассудками подобное запрещалось, а виновных наказывали. И вот в Рождественскую ночь, ряженые и размалёванные, мы на узкой тропинке сталкиваемся… с учительницей! Ничего не оставалось, как броситься лицом в снег и притвориться…просто притвориться кучкой земли. А Мария Петровна прошла мимо и ничего не сказала, как и на следующий день на уроках не обмолвилась ни одним словом на эту тему, хотя мы сидели как мыши и боялись поднять на неё глаза.
Нельзя не отдать должное Маисейко Николаю Никитовичу. Само по себе то, что он, офицер Советской Армии, дослужился до звания полковника, внушает уважение. Но то, что он увековечил свою деревню и её жителей в своих книгах, заслуживает низкого поклона. Его книги «Деревня Лука» и «Воины деревни Лука в Великой Отечественной войне» стали его памятником деревне, её жителям и ему самому. А книга «Рейд 1941 года», посвящённая действиям 32-й кавалерийской дивизии, стала необходимым пособием для всех, кто интересуется военной историей родного края. Сейчас Николай Никитович проживает в Киеве и хочется пожелать ему крепкого здоровья, а мужества ему не занимать.
Хочется порадоваться за Потапова Сергея Фёдоровича, ещё одного офицера Советской Армии, также заслужившего звания полковник. Нужно было видеть, в каких условиях жил и воспитывался будущий кадровый офицер: хатка-полуземлянка, возвратившийся с фронта израненный отец, который вскоре умер. У матери осталось на руках двое детей. Помочь некому. Бедность… Стоило ли удивляться, что Сергей пошёл в армию с четырьмя классами образования. Зато там, благодаря своему упорству и трудолюбию, наверстал упущенное, и эта целеустремлённость заслуживает всяческого уважения. Порадуемся за Сергея, проживающего ныне в Москве, и также пожелаем ему крепкого здоровья.
Лирика 80-х и 90-х.
Новое поколение луковчан, к которому относится Галина Богданович, имеет свой взгляд на жизнь деревни. Её воспоминания я привожу ниже.
У нас в деревне, помимо Ленинской комнаты на колхозном дворе, было три достопримечательности: школа, магазин и клуб. Школу вскоре закрыли, и дети ходили за 7 км в Радутичи или за 10 км в Дараганово. Дороги в зимнее время заметало снегом, в весенне-осенний период заливало водой. И, хотя при школах были интернаты, на выходные или по необходимости среди недели шлёпать по грязи домой было надо. Поэтому так ценили любую возможность подъехать с оказией. Таким человеком в нашей деревне был Александр Бондаренко, который работал шофёром и подвозил нас до школы на своей машине с будкой. К сожалению, сердечный приступ оставил мир без хорошего человека, а нас без транспорта. В весеннее бездорожье, когда выпадала удача забраться в прицеп попутного трактора, мы были счастливы. Если покрепче ухватиться за борт и закрыть глаза, то можно было представить, как наш корабль плывёт по бушующему морю к неизвестному дальнему берегу. Этим берегом после окончания школы были ближайшие города: Осиповичи, Бобруйск, Слуцк. Ребята после службы в армии возвращаться домой не спешили, и приезжали в гости к родителям уже с невестами. Наверное, вспоминая это, я написала такие строки:
Из этой деревни, от милых порогов,
От этих широких полей и лесов,
Как ленты вились наших жизней дороги,
Теряясь в соблазнах больших городов…
В клубе было интересно, когда им заведовала учительница Мария Петровна Жуковец: мы готовили концерты, занимались в кружках и участвовали в художественной самодеятельности. При клубе была библиотека, настоящий храм книги со своей аурой и благоговейной тишиной. Читать в деревне любили все, от мала до велика, к книгам относились бережно. А по выходным танцы…Танцы сами по себе интересны, а под мелодию любимой пластинки из проигрывателя интересны вдвойне. А тут ещё гости из Фалич, Симоновичей и даже из Евсеевичей приезжали. С ответным визитом добираться было далеко, поэтому так ценились ребята с мотоциклами. В основном мотоциклы были «Минск», «Ковровец», «Иж», ну, а если у кого чешская «Ява», то это был вообще высший пилотаж. Пролететь на таком скакуне на танцы в соседнюю деревню, зажмурив глаза и прижавшись к тёплой спине водителя, была мечта любой девчонки. Назад дорогу освещали месяц и звёзды, которые отражались в чёрной воде реки, и порой казалось, что едешь не по земле, а летишь высоко в небе…
Высоко к небу поднимали у нас молодожёнов на свадьбах. Было у них такое испытание, которое в одинаковой мере доставляло удовольствие и гостям, и новобрачным. Сидящих на лавке жениха и невесту подвыпившие друзья поднимали вверх на вытянутые руки, где они под крики: «Горько» должны были поцеловаться. Неравномерность поднимания, перекошенная скамья, потеря равновесия символизировали трудности семейного бытия, а крепкий поцелуй подсказывал решение этих проблем.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается… Сначала увезли библиотеку. Потом закрыли клуб. Магазина не было. От моста через Птичь остались одни сваи. На том месте, где возле школы когда-то радовала глаз цветущая клумба, сейчас растут грибы. Старики умирали. Молодёжь уезжала. В деревне стало пусто и тихо. И лишь разыгравшаяся 14 июня 1998 года сильнейшая буря, разрушившая клуб, два дома и хозяйственные постройки, стала самым запоминающимся событием в жизни деревни…
Как мало осталось светящихся окон,
Всё больше быльём зарастает дворов,
И смотрится в водную гладь одиноко
Забытая сказка младенческих снов…
Послесловие.
И всё же деревне Лука не суждено разделить судьбу исчезнувших с лица земли деревень. Надежду на её возрождение даёт та самая луковина реки Птичь, которая ранее дала деревне название. Причудливые изгибы реки манят к себе и вызывают естественное желание заглянуть за очередной поворот. В яркий солнечный день вода здесь пронизана лучами до самого дна и в ней хочется искупаться. Вечером с наслаждением можно послушать звонкий концерт лучших речных исполнителей рода лягушачьих, а ночью насладиться тишиной и таинственным мерцанием в чёрной бездонной глубине неба и воды звёзд. Рыбакам здесь раздолье, грибникам утеха. В день моего нахождения в Луке один из её не постоянно проживающих жителей принёс из Толстого леса более двухсот боровиков. Да и сами местные исторические названия притягивают к себе пытливый ум исследователя: Толстый лес, Дриндиков хутор, Росин, Орыжня, Поляковщина. Асфальтовое дорожное покрытие недавно продлили до Слопищ, а далее по гравийке и до Луки недалеко. Неудивительно, что приезжий люд начал покупать здесь землю для своих дач. С одной стороны это радует, с другой вызывает опасение: не испортить бы этот райский уголок чрезмерным людским присутствием…
Юрий Обмоин, научный сотрудник Осиповичского районного историко-краеведческого музея.
На фото: жители деревня Лука. В центре Дриндик Николай Тихонович (1883-1960) – житель Луки с 1908 года, с 1917 – один из основателей Дриндикова хутора.