Предыдущая публикация
Аннушка.
Часть 22.
В марте 1945 года немцы вдруг выгнали всех заключенных из бараков, загнали в колоны и погнали в другой лагерь, там, где по слухам стояли печи.
Начало истории
Антип сразу почувствовал неладное и всю дорогу оглядывался, прикидывая планы побега, но бежать не пришлось, примерно через километр колону обстреляли, весь конвой тут же куда-то исчез, пленные в рассыпную, Антип с горсткой таких же, как он бедолаг укрылся в ближайшем лесу, наблюдая как под светом сигнальных ракет немцы бегут, снимают мундиры и поднимают над собой белые платочки.
-Побежали, собаки! -выругался изможденный мужчина, лежавший рядом, -а ведь вели нас на верную смерть, разом решили прикончить, еду отравили- пояснил он.
- Перед тем как стрелять начали мне переводчик шепнул, чтобы мы в тот лагерь не ходили, если жить хотим. Вот и присматривался я, как из колоны дернуть. Меня, кстати, Иваном зовут, я из второго барака, -он протянул руку для рукопожатия, - ты из первого, -сказал он,-видел тебя на работах.
Антип промолчал, прислушиваясь, уловив знакомый звук.
-Танки идут, -сказал он, вглядываясь в темноту. Это были американские танки. Бывших заключенных вновь собрали, и они оказались в лагере куда собственно их и вели, но на правах уже свободных людей.
На следующий день американцы пригнали в лагерь пленных немцев, вчерашних офицеров и охранников, которые передвигались по территории с опущенными головами. Их заставили вырыть глубокие ямы и похоронить в них тех несчастных, которые находились в здесь и успели съесть отравленную еду. Антип долго стоял возле этих ям с грустью наблюдая за тем, как скрываются под землей лица людей, ещё недавно мечтавших о куске хлеба. Погибших было так много, что хоронили их несколько дней, но это было не самым страшным, среди живых со скоростью света распространилась дизентерия, люди продолжали умирать, но теперь уже из-за болезни. Опасаясь эпидемии начальство распорядилось из лагеря никого не выпускать, на ворота поставили часовых.
-Валить надо из лагеря –сказал Антип Ивану, встреченного у дороги ночью, -иначе вместе с ними ляжем.
-Твоя правда-согласился тот и добавил, -наши побежали на эсэсовский склад, там одежда хранится, тех, кто здесь находился, пошли и мы, надо сбросить с себя эту арестантскую робу.
-Это дело, -согласился с ним Антип и они в спешном порядке направились к складам, до крыши наполненных одеждой и обувью бывших заключенных. В помещении уже было полно людей, каждый мерил, выбирая лучшее, некоторые набирали впрок. Антип с удивлением наблюдал за худым мужчиной, который прихватил сразу несколько костюмов и присматривался к большой меховой шубе.
-Шуба-то ему зачем? Жара на дворе-подумалось ему, а ещё у него вдруг включился азарт, унесёт или не унесёт? Да куда там, бывший заключенный даже поднять её не смог, но и бросить не захотел, потащил за собой волоком, по земле.
-Вот что жадность с людьми делает! -крикнул ему земляк, показывая на еле идущего, шатающегося под тяжестью вещей мужчину, -не зевай, выбирай себе что-нибудь! –добавил он, скрываясь за горой одежды.
Морговитый Антип осмотрелся, выбрал для себя костюм, нижнее бельё, туфли. У бочки с водой умылся, протер тело и натянул на себя чужие вещи, обнаружил в кармане пиджака небольшую, рванную бумажку с текстом, написанным карандашом: «Передайте родным в Саратове, что я люблю их и любить буду навечно» и адрес, дом, улица. Антип аккуратно сложил записку в карман, будет возможность разыщет близких автора письма, передаст весточку, понимая, что скорее всего её автора уже нет в живых.
-Что думаешь-спросил он у прибарахлившегося Ивана, -через ворота проскочим?
-Нечего и соваться-ответил тот, -я тут одну лазейку приметил, через неё и уйдём.
Через пару дней, ближе к вечеру, улучив момент они покинули лагерь, направляясь в сторону Ромене, Антип захотел сообщил Гане, девушке Николая о его смерти.
Дом Петерс выглядел пустынным и безжизненным, не светились окна в темноте, не лаяли собаки.
-Вымерли тут все что ли? –проворчал Иван, глядя на дом.
-Пошли, я знаю где и что здесь находится –позвал его Антип, уверенно шагавший по двору к дому, -разживёмся едой и рванём дальше –сказал он, с лёгкостью открывая незапертую входную дверь.
-Ау! Хозяева! Есть тут кто живой? –крикнул он в темноту, в которой кто-то сдавленно ахнул и чиркнул спичкой, зажигая лампу. В тусклом свете показалось лицо Марии, второй девушки, работающей на Петерс.
-Антип! -обрадовалась она, узнав гостя и поставив лампу на подоконник бросилась в его объятья, -ты жив! Я так рада! –радостно сказала она изо всех сил прижимаясь к мужчине.
-Погоди чуток, не так сильно-попросил тот, чувствуя, как заныли ребра, отбитые в лагере полицаем, -а что у вас тут такая тишина? Где все? Где Гана?
-Берта с невестками и внуками в Германию подалась, перед отъездом распродала что могла, только дом и остался, а хозяин тут лежит, умирает он, да тут такое было-заторопилась она,- оказывается Отто наш, пленным помогал из лагеря бежать, при последней попытке его и зацепило, рана в животе, без шансов, мучается только, а умереть не может, да вы пройдите к нему, он там, в своей комнате.
-Постой, а Гана где? С Бертой уехала? -остановил Антип девушку.
-Если бы- грустно ответила она, -вы, когда сбежали, хозяйка словно озверела, кидалась на всех, как цепной пёс, всё убытки свои подсчитывала, новеньких-то работников пока обучишь семь потов сойдёт, а потом она узнала о Гане и Николае. Нет больше нашей Ганочки, забили кнутами до смерти по приказу хозяйки, за то, что любить посмела-тихо сказала Мария и заплакала, заскулила от боли, ведь столько пережили они вместе с подругой, столько вынесли.
-Тише, тише, моя хорошая,- обнял её Антип,- Николая тоже больше нет, он до последнего о ней думал и говорил.
-И она о нём тоже, знала, что в лагерь снова попал, переживала. Так и ушли они, не узнав о смерти друг друга.
-Может и к лучшему? Зато до конца были уверены, что любимые живы, веди меня к хозяину-тихо сказал Антип, гладя девушку по спине.
Отто казался совсем небольшим на огромной кровати с пыльным балдахином бордового цвета. Он тяжело дышал, хрипы вырывались из его груди, руки беспокойно перебирали складки бархатного покрывала, которым он был укрыт. Поначалу он не узнал гостя, но, когда разглядел слабая улыбка появилась на его лице. Он что-то прошептал на немецком языке, а Мария перевела:
-Рад, что ты живой, жаль не смог вам с Николаем помочь, если бы вы послушались меня, всё было бы иначе.
-Что поделаешь, судьба! -ответил ему Антип, присаживаясь на край кровати.
-Однажды русский танкист пожалел меня, не смог убить, а я так и не вернул ему долг, ведь он тогда спас мне жизнь-тихо, делая паузы между словами сказал Отто, -ты не помнишь, но этим танкистом был ты. Возьмите еды, одежду, я скажу куда вам идти, чтобы попасть к своим, это далеко, но я уверен, вы доберетесь. Мой добрый ангел Машенька останется со мной, она и похоронит, мне недолго осталось. Знай, я не хотел этой войны, и я не горжусь тем, что немцы сделали. Он замолчал, пытаясь ещё что-то сказать, но кровавая пена запузырилась на его губах, тело выгнулось, и он навсегда затих.
-Представился –сказал Антип и рукою закрыл ему глаза. Они вышли из комнаты, чтобы, переночевав и взяв с собой еды отправиться пешком в путь. На прощание Антип обнял Машу и долго оглядывался назад, глядя на то как всё меньше и меньше становится фигурка девушки, машущей им в след рукой. Несколько недель они шли с Иваном пешком, где попутной подводой, где, поездом продвигаясь по Франции, пока, наконец, не попали в лагерь для русских перемещенных лиц, откуда их должны были передать в расположение Советской Армии. В этом лагере очень хорошо кормили, и они, не удержавшись съедали по 3-4 порции за один раз, стыдясь перед друг другом за свой зверский голод. За три недели нахождения в лагере, пиджак, который Антип взял в доме Петерс перестал на нём сходиться, молодой организм брал своё, наверстанное потерянное. Мучительно долгим показалось им время нахождения здесь, хотелось домой и такой день настал, союзники посадили всех, находившихся в лагере, в кузова машин, украшенных красными транспарантами и знаменами и переправив на пароме, передали советским войскам. Отсюда бывших русских военнопленных привезли в 192-й запасной стрелковый полк Смоленского военного округа и разместили в землянках. Здесь они в должны были пройти специальную проверку контрразведки «СМЕРШ».
Порядок прохождения проверки для всех прибывших был один. Их распределили по ротам, взводам, заставив заполнить подробные анкеты, с указанием воинского звания которое было до того, как человек попал в плен; подробно описать при каких обстоятельствах он оказался в плену. Но это было не главное, каждому из них нужно было представить живого свидетеля из бывших военнопленных, который письменно и устно должен был подтвердить информацию о том, кем ты работал в лагере для военнопленных, достойно ли ты вел себя в плену, не скомпрометировал ли ты себя, как советского человека, не опозорил ли ты страну, являясь пособником немцем. Антипу и Ивану повезло, они были из одного лагеря и смогли подтвердить личности друг друга и своё достойное поведение. Тем, у кого не оказалось свидетелей, приходилось очень плохо — им грозил арест и заключение. По ночам в землянке шептались, что на днях один еврей из бывших военнопленных не нашёл такого свидетеля, и сколько он не доказывал, что ни в чем не виноват, ему не поверили — дали срок и отправили в трудовой лагерь. Такие разговоры пугали, и Антип отчаянно трусил, когда их с Иваном вы вызвал к себе, по одному, следователь особого отдела СМЕРШа, который подробно допросил каждого, завел на них дела, которые передал тройке военного трибунала, та без их присутствия обвинённых выносила свой приговор и принимала окончательное решение. Оно зависело от того, в какую категорию попадал бывший военнопленный. Всего их было три:
Первая- это те, кто попал в плен не по своей вине, ничем себя не скомпрометировали и работали в нацистских лагерях на самых тяжелых работах. Этих военнопленных, демобилизовали в запас на общих основаниях. При этом выдавали проездной билет к месту жительства, паек, выходное пособие, новое обмундирование. Каждый в части мечтал попасть именно в эту категорию.
Вторая — это те, кто в лагере имели некоторые привилегии перед остальными, они как правило, работали поварами, сапожниками, портными и к ним более благосклонно относились фашисты. Таким тройка выносила один приговор — отбывание заключения сроком до 10-ти лет с пребыванием в трудовых лагерях для работы на шахтах, рудниках и строительных объектах с тяжелыми и вредными условиями труда.
Третья категория — самая позорная, это бывшие военнопленные, которые служили полицаями. Их осуждали на 15-25 лет заключения, в зависимости от тяжести преступления перед Родиной.
Каждый день, люди, находившиеся в землянках со страхом, ждали писаря роты, который ежедневно ходил в штаб полка, и делал выписки из решения о том, кто прошел проверку СМЕРШа , а кто нет. В ту ночь обычно не спали, ждали его возвращения и горячо поздравляли тех, кто проверку проходил. На следующий день им оформляли документы на демобилизацию, и они уезжали домой. Но в список попадали не все и утром приходил представитель штаба с конвоем для сопровождения, вызывал тех, кто не прошел проверку, и их уводили под арест. Не стоит и говорить о том, что все волновались, когда проходили проверку СМЕРШа, понимая, что их судьбу решали чужие люди, и от их совести и порядочности зависела жизнь. Переживал, волновался и Антип — поверят ли ему, или обвинят за работу в хозяйстве Петерс, что ждёт его впереди: демобилизация или заключение?
9 мая 1945 года был обычным рабочим днем, утром Анна и Семён управились по хозяйству, дочери и Лиза, не дожидаясь еды упорхнули на работу, шла посевная и каждый час был на счету. Именно из-за страды Лизу не отпустили к мужу, о котором она узнала из письма незнакомой женщины. Та, не представившись просто написала, что Вася жив, здоров и проживает в Антоновке, находившейся от Елошного очень далеко. Как не умоляла женщина председателя колхоза отпустить её, тот был непреклонен, сначала посевная, а там видно будет. Анна, присутствующая при их разговоре успокоила невестку, главное сын жив, а с Душечкиным спорить не с руки, законы военного времени никто не отменял. Лиза внешне вроде, как и успокоилась, но затеи поехать за мужем не оставила. Она с детьми продолжала жить в доме свекрови, обходя родной по соседним улицам. Мать её при каждом удобном случае костерила родную дочь разными словами, но привычные к её поганому характеру односельчане лишь махали рукой на её речи.
Утро полноправным хозяином вошло в село. Аполлинарий Поликарпович согнал Зорьку в пастушню и перекусив отправился в библиотеку, где работал, дома оставались дети под присмотром подросшего Костика. Обычный день, вот только Анна была, как не в своей тарелке, что-то тревожило её, заставляя сердце стучать быстрее и оглядываться на сотоварок, помогавшей ей веять зерно на зерноскладе. Женщины работали молча, не было слышно смеха, привычных шуток, никто не пел протяжных, старинных песен, зерно нужно было погрузить в мешки, а те стаскать в телегу, запряженную быками, чтобы они, не задерживаясь отправились на поле. Поэтому, когда от весовой отделилась тоненькая фигурка и размахивая руками побежала к ним, на неё никто не обратил внимания, некогда было, тут только успевай, поворачивайся.
-Война, война! – кричала издалека Тася, весовщица, -война, бабоньки, закончилась- еле выговорила она, пытаясь восстановить своё дыхание добежав до них, -закончилась, проклятущая! – тут же разревелась, размазывая слёзы по грязному лицу. Все враз побросали лопаты, загалдели, всё ещё не веря Тасе:
-Откуда знаешь? –требовательно спросила её Тамарка.
-Степка от Душечкина прибежал, сообщил! Это правда, бабоньки, закончилась война-то! Радость-то какая! Мужики наши домой вернутся!
Анна беспомощно оглянулась на мужа, помогавшего им, тот растеряно сел на кучу зерна и заплакал, не стесняясь своих слёз, тут же, глядя на него зашвыркали носами и остальные, завыли, стеная, каждая о своём. В стоне этом была и радость, но ещё больше было горя. У одних пришли похоронки и ждать с войны было некогда, другие не уберегли в эти страшные годы своих детей, у других домой вернулись калеки.
-Хорош выть, бабы! –скомандовала дрожащим голосом Анна, -радоваться нужно! Большая радость у нас сегодня!
-Степка передал от Душечкина, выходной сегодня, он разрешил! -доложила Тася, улыбаясь сквозь слёзы.
Семён махнул Анне на телегу, спешно сбрасывая с неё мешки, садись мол, едем, женщины, побросав инструмент, пошли в село. Аполлинарий Поликарпович кормивший обедом детей, увидев в окна Семен и Анну вернувшихся домой в неурочный час выбежал на крыльцо, за ним посыпалась и любопытная ребятня.
-Анна Егоровна, случилось что? Антип? Вася? -спросил он испуганно, зная, что все домочадцы беспокоятся о их судьбе.
-Война закончилась, Аполлинарушка- сказала она, по-свойски обращаясь к профессору,-кончилися наши мучения! Тот беспомощно моргнул, нашёл глазами Костика, который немедленно всё понял, детские губы задрожали, он подбежал к отцу, стоявшему на ступеньке крыльца, неловко обнял его руками за ноги и разрыдался.
-Ну-ну, Костик-погладил его по голове профессор,- не плачь, мы поедем домой, в Ленинград. Он отвернул голову в сторону, чтобы никто не увидел слёз в его глазах.
-Ну вот, Ниночка, теперь можешь быть спокойной, сына я сохранил,-он спустился с крыльца и они, вместе с Костиком, прилепившимся к нему с боку бесцельно побрели по деревенской улице. Семён хотел было их остановить, но Анна не дала:
-Оставь их, Сёмушка, им нужно побыть одни, идём в избу, голова что-то на радостях разболелася, да и девки наши с поля возвернуться должны, то-то радости у них будет!
После обеда возле храма елошенцы собрали импровизированный стол, из клуба принесли скамейки и столы, каждая выставила то, что имелось в её доме, гулять так гулять! Скуден был этот стол, вареной картошки немного, квашенной капусты, огурцы соленые из бочки, пара бутылок первача да разве ж в еде дело?
Эх, путь-дорожка, звени, моя гармошка,
Взгляни, как сияют звёзды над рекой.
Парни лихие, девчата огневые,
Все заговорят наперебой-затянула одна из женщин знакомую всем песню, другие подхватили:
Эх, Андрюша, нам ли быть в печали?
Не прячь гармонь, играй на все лады,
Так играй, чтобы горы заплясали,
Чтоб зашумели зелёные сады!
Была в этой песни и боль, и надежда, радость и печаль шли рука об руку, как и все эти тяжелые годы войны.
Темнело, с озер поднимался туман, окутывая дома Елошного, заставляя ежиться людей. Настя и Лиза сидели обнявшись, подпевая, Зина плакала, уронив голову на стол, Нюра положила голову на плечо матери, и они тихонько раскачивались, в такт песни, мужики молча курили, дети, наигравшись, засыпали, прижавшись к теплым бокам своих матерей.
А в далекой Антоновке укладывала спать своего пьяненького гражданского мужа беременная Ульяна. Вася сопротивлялся, махал руками и что кричал бессвязное пытаясь встать.
-Да лежи ты уже, горе горькое, размахался тут, ладно, что победа, а то показала бы тебе с утра, где раки зимуют! -ворчала она, уставшая от радости, навалившейся после того, как узнали они с матерью об окончании войны и от того, что вела Васю домой с конного двора, где выпили они с мужиками самогоночки за благое дело. Муж наконец-то угомонился, затих, Павла Асафовна задремала на печи, когда в оконце легонько протарабанили пальцами. Ульяна, переваливаясь с ноги на ногу вышла на крыльцо, чтобы не разбудить Васю и встретила гостью во дворе, предложив завалинку для беседы. Это была Лукерья Демьяновна, забежавшая узнать, как они с мужем дошли до дома.
-Угомонился наконец-то, -со вздохом сказала ей девушка, -а то всё норовил убежать куда-то.
-Шебутной он у тебя –сказала гостья, усаживаясь на завалинку.
-Так сегодня и не грех не выпить, праздник-то какой нынче! -возразила ей Ульяна, не очень довольная её поздним визитом. Никто в Антоновке не знал, что приходится гостья родной матерью уснувшему Васе. Она и сама не враз признала сына, в этом взрослом, тридцатидвухлетнем мужике, осторожно хлебавшем варево и держащем большую деревянную ложку обрубками рук. С Ульяной и Павлой Асафовной связывала их тесная дружба, хотя осторожная Лукерья боялась навредить им своей не совсем хорошей биографией. Именно поэтому не рискнула она поехать в Елошное, зная, как могут пострадать люди, в чьем родстве были «враги народа». Молилась тайком за здравие своего сына, надеясь, что он жив. Осознание, что этот любящий выпить мужчина и есть её сын пришло внезапно, когда проговорился он откуда родом и назвал имя Анны. Под влиянием момента, понимая, как изболелось её сердце по приемному сыну написала Лукерья Демьяновна письмо, где указала местонахождения Васи. Уж сколько она потом ругала себя за этот шаг, особенно, когда узнала о беременности Ульяны и жалела о своем поступке, надеясь, что затеряется её письмо и не найдёт адресата. Наблюдала за сыном со стороны, с болью в сердце видя, как много перенял он от родного отца, то же пренебрежение чувствами других, то же желание спрятать голову в песок от обступивших проблем. Строила разные планы, как признаться сыну, но отступилась, так и не решившись признаться ему в своем материнстве.
-Пойду я спать, Лукерья Демьяновна,-сказала ей, поднимаясь с завалинки, Ульяна,-что-то спину сегодня ломит, ноги, словно водой налиты.
-Иди, моя хорошая, отдохни хорошенько, а я завтра забегу, справлюсь о твоём здоровье,-заискивающе ответила ей гостья, суя в руки девушки платок, с завернутыми в него кусками сахара, -не поморгуй, прими гостинчик небольшой от меня, в честь праздника сегодняшнего.
-Благодарствую,-буркнула девушка, поднимаясь по крыльцу. Гостья смотрела в темные окна их дома и слезы катились из глаз сами собою, нигде не было ей места, никому она не была нужна.
Антип победу встретил в землянке, как и все присутствующие поначалу не поверил взволнованному писарю, а когда осознал, не выдержал и выскочил наружу. Не смог сдержать крика, запрокинув голову к нему закричал так, что в ушах зазвенело:
-Победа! Победа, братцы!!! Вокруг него стояли такие же радостные и возбужденные товарищи, обнимающие друг друга, но для них для всех ещё ничего не закончилось, и следователи СМЕРШа продолжали вести допросы, выясняя все подробности их плена.
Продолжение
#аннушкаоттандем
Следующая публикация
Нет комментариев