Часть 7.
(Виталий Смышляев)
Знатоки литературы и ценители прекрасного уже сто лет восхищаются гимном модерниста Марселя Пруста пирожному «Мадлен», оживляющему прошлое.
Но мы в целиноградском дворе не знали Марселя Пруста. В библиотеках его романов не было, в книжном магазине «Восход» на улице Мира — тоже. Да если бы и продавали, нас это не интересует.
Мы ещё не ходим в школу. Мы читаем крупными буквами серию «Мои первые книжки» и часами торчим около пожарной лестницы на торцевой стене нашего четырехэтажного дома по адресу Мира, 69.
Слов «панелька», «хрущевка-хрущоба», тем более: «лестница пожарная вертикальная П-1», тогда не существовало. Нам по пять-шесть лет и Лестница – один из центров нашего маленького мира. «Идем на лестницу», «Олега не видел?.. – они на лестнице были», «Лестница занята, пойдем в «пуговицы».
Лестница сварена из металлических труб и на загнутых концах имеет патрубки с фигурными крючками-лепестками. Много позже я узнал, что это были переходники для пожарных брандспойтов. Лестница – она же труба для подачи воды на крышу при пожаре. Остроумное решение.
Но сейчас нам неинтересны решения для пожаротушения. Важно только одно – как подпрыгнуть, зацепиться за перекладину, взобраться на лестницу и, может быть, даже подняться на несколько ступенек до второго этажа. Нашего роста не хватает, мы только задеваем пальцами за холодный металл. Подсаживаем друг друга, цепляемся и, упираясь ногами в стену, корчимся в тщетных попытках справиться с собственным весом и земным притяжением. Борьба начинается в апреле, на лето мы все куда-то разъезжаемся, в сентябре, уже школьниками, снова собираемся у Лестницы. Серега Мельников из второго подъезда подрос больше всех, он достаёт до перекладины.
«Достаёт» — это первая оценка личного статуса. Все пацаны большого двора делились на «достаёт» и «не достаёт». Даже если ты дотягивался в прыжке и мог хоть несколько секунд удержать в пальцах стальной прут – ты всё равно «доставал». Первый успех, первая ступень, первая звездочка на невидимых дворовых погонах.
"Он не достаёт" — эта категория отсекалась как безнадёжная мелочь.
Потом шла вторая: «без ног». Это уже было серьёзно: был важен не только рост, а твоя сила и ловкость. Надо было встать лицом к дому, в прыжке ухватиться за стальной прут, оттолкнуться от стены подошвами, перевернуться, повиснуть животом на перекладину и, повозившись, гордо усесться верхом.
Оттолкнуться один раз – это не считалось с ногами.
«Несчитово».
«Считово» было, когда бедолага долго елозил ногами по стене, раскачивался, снова отталкивался, пыхтел и кряхтел, пытаясь сделать последний решающий бросок наверх.
Таким бедолагой долго был я. Уже и Серега с Олегом сидели на перекладинах, и Сашка Шалушинин из третьего подъезда, а я всё пыхтел внизу, упорно отказываясь от руки помощи, и в конце концов позорно на эту руку соглашаясь. Сколько ужасных минут и часов я провел у Лестницы!
Спасибо отцу. Он увидел однажды мои одинокие мучения поздним вечером и догадался.
- Главное, не прерывай движения! Ноги вверх, руками тянись, спиной помогай. Пойдём, поздно уже. Дома потренируешься.
Неделю я пыхтел на полу возле спинки железной кровати с панцирной сеткой, закидывая ноги и «помогая спиной». Мама ворчала: «Сломаешь кровать! Расшатал уже всю!», но отец защитил. (Нет, пускай вернется сюда не «отцом», а давно забытым детским словом «папа»).
Больше полувека пролетело, а я помню это первое невероятное ощущение: «Счастье – это когда тебя понимают». Папа понимает, как это важно!
А на Лестнице никакого фурора и триумфа не случилось. Оттолкнулся, закинул ноги на перекладину, сел около пацанов и сплюнул вниз. Как будто запросто так. А душа поёт. И перешел из категории «достаёт» в категорию «без ног».
На зимнем фото я в комбинезоне стою с Колькой из соседнего дома как раз слева от Лестницы. Не помню, только «доставал» я тогда или уже получалось «без ног». Зимой туда не лазили, статусы подтверждались и менялись, начиная с апреля.
Иногда к лестнице подходили взрослые люди: десяти- и двенадцатилетние парни. Они брались за перекладину, несколько раз подтягивались, спрыгивали, отряхивая ладони. Вообще без ног. Мы смотрели на них, затаив дыхание. Теоретически мы понимали, что тоже вырастем и станем такими же большими, но поверить в это было невозможно.
Тем не менее, мы росли. Мы овладели лестницей и стали долезать до самого верха, переваливаясь по решетчатой площадке с полукруглыми поручнями на чердак — потом здесь, на горячей крыше нас ожидали первые сигареты, украденные у отцов — а мир стремительно расширялся. В центре двора в кучах песка малышня возила машинки, наши ровесники играли в прятки, пуговицы, догонялки (в Целинограде догонялки почему-то назывались «в досика») и десять палочек. По периметру, на асфальте прыгали в «классики» и скакалки, пинали мячик и ездили на велосипедах. Велики мало у кого были, обычно стояла очередь на «вокруг двора».
Этот круг для педалей маленького «Школьника» был бесконечным. Помню свой первый проезд, как будто я был в пути несколько месяцев. Ты ехал и видел с высоты "сидушки" всех, а все видели тебя. Я вернулся к подъезду другим после этого бесконечного круга по двору, серьезно говорю!
В основном, ребята «своего» дома играли вместе, ближе к родным стенам, но по мере взросления, орбиты игр и знакомств расширялись на весь двор. В любом месте двора было безопасно, все были свои.
Помню Генку Рауфа, Колю Харченко и Гену Сильченко из дома напротив, ещё в нём жил двоечник и опасный хулиган Толик Облесков, потом я учился с ним в одном классе.
Длинный двор состоял из шести одинаковых четырёхэтажных домов: три вдоль улицы Мира и двух, параллельно им – в глубине. С торца, со стороны сельхозинститута, стояла ещё одна четырёхэтажка, а с противоположной находились гаражи автотехникума, около них возвышалась голубятня. Лазить «на гаражи», а тем более, «за гаражи» нам категорически запрещалось. Ха-ха.
Двор был набит детворой до отказа, нетронутое войной поколение наших родителей конца 30-х-40-х наслаждалось жизнью без голода, без продовольственных карточек, без ночных арестов и вовсю рожало детей.
Почему бы и нет? Новёхонький город, отдельные квартиры, центральное отопление, газ. Одно из моих первых детских воспоминаний – страх перед чужими людьми, которые в нашей квартире на четвертом этаже ломают печку и устанавливают газовую плиту.
Мама с папой долго включали и выключали плиту просто так, восхищались чудесному облегчению жизни. У них это был первый газ в жизни. Не надо идти за дровами или углем, долго растапливать, кашляя от дыма, двигать заслонкой.
Нам и нашим детям-внукам этого уже не понять. Даже когда в нашу жизнь пришла видеосвязь по телефону, про которую в детстве мы читали у фантастов (большие пульты, экраны, помехи…), она никого не удивила. «Мама, подойди, тёть Клава из Германии звонит!.. – Ну сними трубку, хоть покажись ей, какая ты большая стала!.. – Мам, мне некогда!»
А газ и горячая вода были вестниками скорого коммунизма, новой светлой жизни. Особенно горячая вода, её требовалось много. Мы вбегали (а чаще нас «загоняли») в квартиры растерзанные, вспотевшие, взъерошенные и грязные с ног до головы. Земля, песок, трава, щепки, строительный мусор – всё было на нашей одежде, ушах, руках и лицах.
- Ты посмотри на себя! Как поросёнок! Только новые штаны надел! А ну марш в ванную!
Отмывание поросят происходило ежевечерне, а на другой день всё повторялось сначала. Границы нашей Вселенной стремительно расширялись, мир требовал срочного и глубокого изучения. Играть в «войнушку» во дворе было уже неинтересно, мы уходили через пустырь на Terra Incognita, на Поляну.
«Поляной» называлось огромное незастроенное пространство между роддомом и телевышкой. Там стояли гаражи, хозяйственные постройки, какие-то лаборатории. Из лабораторий тащили реторты и колбы, набивали их карбидом – в них он взрывался интересней, чем в бутылках. Кроме того, бутылку разумней было сдать «бутылочнику» - дядьке на телеге, регулярно объезжавшему дворы. От Бутылочника остро пахло упряжью, лошадью, колесной мазью и грязными бутылками. Но для нас этот запах был прекрасен – запах денег, нашего законного детского заработка.
Чудовищные дела творились на Поляне. Игра в «войнушку» была самым невинным времяпровождением. Пистолеты и автоматы почти у всех самодельные, такие ценились выше покупных. Оружие выпиливалось из доски, доводилось наждачкой, а лупой на первом апрельском солнце выжигались насечки и узоры. Зависть вызывали маузеры с круглым отверстием на рукоятке, такие делались из деревянных крышек от почтовых ящиков. На вершине иерархии находились свинцовые пистоли.
Мы жгли костры, топили в них свинец из раскуроченных аккумуляторов, похищенных в гаражах. До всякой физики и автокурсов мы изучили внутреннее устройство батареи и технику безопасности – изолятор, банки, опасная едкая кислота, свинцовые пластины. Выплавленный свинец заливали в глиняные формы – кресты и кастеты. Когда мастерство вырастало, свинец принимал форму пистолетов – высшая стадия литейного искусства. В тех же кострах пекли картошку и взрывали самодельные бомбочки. Ума хватало прятаться за кирпичами.
Однажды мы втроем – я, Серега Мельников и пацан из дома по 9-го мая – набрели на феноменальное сокровище: гору карбида. Видимо, строители ушли на обед, не убрав десяток мешков. Даже несколько кусков считалось большой ценностью, а здесь мешки! И никто не охраняет. Напрасно.
Муравьи-негодяи немедленно украли два мешка – причем, у нас хватило ума не тащить их по земле. «По следам найдут!» - сказал Серега, и мы кивнули.
Зря, что ли, мы знали наизусть «Верная рука – друг индейцев», «След Сокола», «Сыновья Большой Медведицы» и «Виннету – вождь апачей» с индейскими хитростями следопытов? («Хау, я всё сказал!» бесконечным эхом раздавалось во дворах и в школе по поводу и без повода).
Ничего умнее, как высыпать два мешка карбида в огромную лужу, мы не придумали.
Когда грязно-серые куски зашипели, и воду затянуло густым дымом – это был газ ацетилен, но химию мы ещё не проходили – пацан из «9 мая» объявил, что у него есть спички. Спички были какие-то отсыревшие и быстро гасли. В конце концов мы засунули горящую спичку прямо в коробок и пламя наконец-то возгорелось.
Мы не были идиотами и прекрасно знали, что смесь карбида с водой взрывается. Но мы думали - загорится и взорвется в стороне... где-нибудь там... вдали, над водой...
Бахнуло в лицо так, что я оглох.
И ослеп.
Через полминуты слух со зрением частично вернулись и мы, не сговариваясь, молча рванули прочь. Плакать было стыдно, я всхлипывал про себя. Силы воли хватило на весь нескончаемый путь от Поляны до двора, но в своём подъезде я начал орать. Жуткий страх слепоты, уродства помню и сейчас. Бежал наверх, орал и захлёбывался слезами, перепрыгивая через две ступеньки. Папа ждал на лестничной клетке, он приходил домой на обед из сельхозинститута через дорогу.
- Ого! – только и сказал. Лоб и щёки обгорели до красноты, ресницы и брови исчезли, волосы обуглились сплошь до затылка.
- Давай скажем маме, что я упал, - вякнул я.
- Да. Похоже. В печку с двух метров.
Оргвыводов за этот поход я не помню. То ли родители были счастливы моему везению – Серега обгорел совсем нехорошо, а безымянный «парень с 9-го мая» потерял глаз - то ли не стали наказывать на фоне скорого отъезда к бабушке на летние каникулы.
Папа с мамой долго мне вспоминали эти «три захода с криком»: окровавленный язык после полоза санок: «Лизни, это мороженое!», гвоздь, пробивший ступню насквозь после прыжка с гаражей и вот этот карбид. Мы познавали мир руками, ногами, кровью и болью. Зато надёжно.
Мы росли, наш мир расширялся во все стороны, а двор уменьшался.
Отчётливо помню первый поход за хлебом: меня зовут играть, а я гордо отвечаю: «Не могу, за хлебом послали!». Не хуже других, чай.
Сначала ходил в гастроном «Стеклянный» на противоположном конце квартала, с огромными витринами, а потом и «через дорогу», в магазин «Весна», который все называли «Угловой». В дальнем конце «Стеклянного» всегда пахло вкусным, здесь располагался отдел кулинарии, домовая кухня и роскошный отдел пирожных. Пирожных «Мадлен» от Марселя Пруста там не было, с витрин манили бисквитно-кремовые, будто нарезанные из большого торта, песочные корзинки, двойные большие безе с кремом посередине и трубочки.
Все пирожные стоили 22 копейки, но доставались они нам нечасто. Поэтому и дальнее детство мне возвращают не пирожные, а вкус выломанной горбушки с хлебного кирпичика по дороге от магазина домой.
Сначала отдирался припёк, торчавший круглым твердым наростом с краю. Потом отламывалось немножко около припёка, потому что «это почти то же самое». Вкус мягкого свежего хлеба лишал разума, и горбушка сначала отщипывалась, потом проламывалась в одном месте, потом отрывалась совсем и в крупнопористом ароматном мякише выедалась мышиная нора. Что уж теперь-то… снявши голову, по волосам не плачут. Семь бед — один ответ.
Редкая буханка долетала до дому целой. Родители ругались, но не сильно. Ворчали для порядка. Думаю, со своим несытым военным-послевоенным детством им и самих разбирало распотрошить теплую буханку.
- Опять горбушку оторвал! Сядь за стол, я тебе отрежу и ешь как человек!
Но дома, на кухне есть не хотелось. Вкус хлеба почему-то сразу менялся и слабел.
Только на улице, только по дороге!
Хлебная машина приходила в угловую «Весну» в одно и то же время, около семи часов, выстраивалась очередь. Лотки разгружались здесь же, справа от входа и через несколько минут буханки появлялись на витрине, напротив дверей.
«Одна горбушка», единица времени = «перейти через дорогу и пересечь двор».
Ну и, конечно, объективно хлеб был у нас необыкновенный. Пшеница, выращенная на неистощенных ещё и не разметенных пыльными бурями целинных черноземах, с новенького элеватора, мука без всяких кукурузных и картофельных подмесов.
Несколько раз во взрослой жизни мне выпадала удача на такой хлеб – всегда в небольших городах – и всегда в ответ на мои похвалы местные отвечали: «Да, на нашем хлебозаводе директором уже пятнадцать лет работает такой-то!». Или: «К нам даже из областного центра за хлебом ездят!». Простое вроде бы дело – буханка хлеба, а совсем не в каждой горбушке спрятано волшебство.
И каждый раз за вкусом такого хлеба встаёт Целиноград, перекресток у «Углового»-«Весны», стук деревянных лотков, зимний вечер, пар изо рта, нечастые «ГАЗ-21» и львовские автобусы, горящие окна, за которыми виделось столько тайн.
Так что Марселю Прусту с его пирожным «Мадлен», возвращающим детство, ответим перефразированными словами Марии-Антуанетты: «У них нет пирожных? Так пусть едят хлеб!»
Спасибо Ирине Жилкиной за фотографии моего двора. Даже гаражи есть. Снимки сделаны на исходе зимы, когда тревожно и волнующе начинает пахнуть просыпающаяся земля. Благодарю Алму Сагдиеву (Alma Sagdieva) за её рассказ, который так много мне напомнил и Галину Миклину. Галина написала в комментариях к рассказу Алмы, что живёт в нашем доме 69 по улице Мира и все зыбкие воспоминания будто обрели плотность. Как будто подтвердились.
Дорогие мои целиноградцы.
Шолпан Дощанова
Прочитала и вернулась в СССР, увидела фото магазина Весна-такие сладкие воспоминания. У меня мама работала в магазине -30л. Это был гастроном, где продавали в стеклянных бутылках молоко, кефир, сметану их привозили во флягах; так же кукурузные палочки в пачках, конфеты. При входе с 9 Мая соки с правой стороны, молочный и колбасный с Мира.
Зяма Кламбоцкий
Виталий спасибо! Вы всколыхнули ту гамму чувств, которая не поддавалась словесному объяснению! Благодаря Вам мне удалось восстановить полную картину в отношении нашего самого наивкуснейшего хлеба! Нашей семье было тяжело в материальном плане и как нормальный четырнадцатилетний мальчишка я пошёл работать во время летних каникул на Целиноградский хлебозавод N1. Сначала на хлебоукладке это когда семь булок свежеиспечённого хлеба укладываются в один лоток, но в нём два лотка и так всю ночь, а этих булок на город надо было тысячи!!!! Потом меня как самого стойкого мужичка поставили на бестарное мукосеяние это когда струёй воздуха мука подавалась на чановые обечайки с закваской!!!! Суть в чём: когда ты мальчонка извлекаешь семидесятикилограммовый мешок со стопки таких же. но в 14 ярусов - (это сейчас они по пятьдесят) и тащишь на плече в бункер мукосейки бестарки и так на протяжении всей восьмичасовой ночной смены............!!!!!! И в конце смены, когда хлеб был выдан на-гора, ко мне мальчишке подходила бригадир смены Н. Гаврилова, плача и обнимая меня за плечи благодарила за труд! ЭТО ДОРОГОГО СТОИТ!!! Вы хотите знать причины этого?! Да потому что взрослые мужчины не выдерживали — они попросту пили как скоты! А деградацию людей когда они начинали с малого! Я видел наглядно! Старожилы знают, что Хлебозавод, за забором Пивзавод, а далее Ликёро-водочный завод! Так вот эти люди путём хищения и бартера скатывались в бездну за месяцы!!! Но это уже другая история!!!
Спасибо - ПРОЖИЛ!!!!
Рафаил Давлеткильдеев
С удовольствием прочел этот бестселлер! Знакомый двор, знакомые фамилии...Учился с Мельниковым, Фоминым и Шелухановым... И девчонки Сертакова, Рыбинская, Бунакова и ещё много кого вспомнил... И Чеховича, и Кравцова... все с этого двора! Благодарю за счастливый билет в те времена!!!
Сизов Владимир
Виталий! Мы жили в этом доме в 13 кв. и знали Ваших родителей...
Зяма Кламбоцкий
От себя хочу добавить, что тут не весь список наших проделок!!! Не далеко от нашего дома находился завод *Вторчермет* и для нас пацанов это был настоящий Клондайк! Мы тырили самолётные диски, которые состояли из магния, пилили их рашпилем, из стружки мутили взрывпакеты, а если в школе слямзишь щепотку Бертолетовой соли, то счастью не было предела – это ж можно было так что нить жахнуть что в той школе ещё полчаса стёкла дрожали!!! Находили в небольших колбах настоящий натрий, который отламывая кусочками кидали в лужи и с удивлением наблюдали как они, шипя и брызгая искрами растворялись в них! Зимой особым шиком было иметь кирзовые сапоги, в которые на каблуки загоняли шарики от подшипников и лихо цепляясь за бампера машин выдавали при этом снопы искр! Карбид — это детская шалость, но всё равно так можно было какой нить бабах зафигачить. В половодье на местной речке Солёнки катались на льдинах не ведая того, что разломись она неудачно нам бы всем был кирдык, а так и было только не с нами! Запрыгивали впятером, а то и всемером на одну без шестов, самосплавом плыли чёрт те куда. И как-то же выбирались, искупаться было плёвым делом, тут же в степи разводили костёр и сушились как могли, а иначе дома будешь луплен как Сидорова коза. Можно продолжать бесконечно!!!
Алма Сагдиева
Продолжаю эту цепочку бередящих душу воспоминаний:
Классики - брали 2 крышки, сыпали туда песок и вуаля. Зоски - из папиных носков всё с тем же песком. Резиночки.
Секретик- брали стеклышко, зеленого цвета, выкапывали ямку в земле, клали в нее дорогие сердцу безделушки, обычно красивые фантики, перышки, потом накрывали стеклышком- получалось красиво, и закапывали.
Картошку жарили - вкуснятина.
Цветочки акации - выпивали из них какой-то вкусный сок.
Потом еще дерево какое-то, делали свистульки, молочай ели, волчью ягоду обходили стороной.
Из экстремального — ножички, ходили на пески, карбид, свинец, самодельные пестики у брата.
Бегали по крышам домов, делали самодельные конфеты из жженого сахара, сдавали бутылки. В 7 вечера приезжала мусорка, и надо было бежать домой за ведром, а так не хотелось отрываться от игры.
А еще садились на автобус 3-ку, который ходил по нашей улице, становились в конце, держались за ручку и при колдыбинах взлетали чуть ли не до потолка.
А еще " батут" — сетка от железной кровати, очередь соблюдали. А зимой прыгали в снег с крыши мукомольного техникума.
Написала всё, прочитала - подумала, как мы выжили?!
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 21
"Потерянный труд – пытаться вызвать прошлое, все усилия нашего рассудка оказываются бесплодными. Оно схоронено за пределами его ведения, в каком-нибудь материальном предмете (в ощущении, которое вызвал бы у нас этот материальный предмет), где мы никак не предполагали его найти. От случая зависит, встретим ли мы этот предмет перед смертью или же его не встретим.
И вдруг воспоминание всплыло передо мной. Вкус этот был вкусом кусочка пирожного «Мадлен», которым по воскресным утрам в Комбре угощала меня тетя Леония, предварительно намочив его в чае. Вид этого пирожного не вызывал во мне никаких воспоминаний; может быть, оттого, что с тех пор я часто видел эти пирожные на полках кондитерских, не пробуя их.
И как только узнал я вкус кусочка мадлены, так тотчас возник наш старый серый дом с фасадом на улицу, прибавился, подобно театральной декорации, к маленькому флигелю, выходившему окнами в сад (этот обломок я только и представлял себе до сих пор); а...ЕщёНачало было из произведения Пруста:
"Потерянный труд – пытаться вызвать прошлое, все усилия нашего рассудка оказываются бесплодными. Оно схоронено за пределами его ведения, в каком-нибудь материальном предмете (в ощущении, которое вызвал бы у нас этот материальный предмет), где мы никак не предполагали его найти. От случая зависит, встретим ли мы этот предмет перед смертью или же его не встретим.
И вдруг воспоминание всплыло передо мной. Вкус этот был вкусом кусочка пирожного «Мадлен», которым по воскресным утрам в Комбре угощала меня тетя Леония, предварительно намочив его в чае. Вид этого пирожного не вызывал во мне никаких воспоминаний; может быть, оттого, что с тех пор я часто видел эти пирожные на полках кондитерских, не пробуя их.
И как только узнал я вкус кусочка мадлены, так тотчас возник наш старый серый дом с фасадом на улицу, прибавился, подобно театральной декорации, к маленькому флигелю, выходившему окнами в сад (этот обломок я только и представлял себе до сих пор); а вслед за домом – город с утра до вечера и во всякую погоду, площадь, куда посылали меня перед завтраком, улицы, по которым я ходил, дальние прогулки, которые предпринимались, если погода была хорошая.
Когда от давнего прошлого ничего уже не осталось, после смерти живых существ, после разрушения вещей, одни только запахи и вкусы, более хрупкие, но более живучие, более невещественные, более стойкие, более верные, долго еще продолжают, словно души, напоминать о себе, ожидать, надеяться, продолжают среди развалин всего прочего нести, не изнемогая под его тяжестью, на своей едва ощутимой капельке, огромное здание воспоминания».
Знатоки литературы и ценители прекрасного уже сто лет восхищаются этим гимном модерниста Марселя Пруста пирожному «Мадлен», оживляющему прошлое."
А комбез зачётный! Мама шила или бабушка? Раньше женщины всё умели и всё успевали.