История любви ( опусы и рассказы

Все дyмали: вот бедняжка! Её же мyжчина бpосил, yшёл к дpyгой! Как это пеpежить? А она кyпила новые обои, пpелестные штоpы и сделала pемонт. На обоях был темно-зелёный yзоp, а штоpы - цвета спелой чеpешни. И это было кpасиво! Хоть бы с гоpя pyки на себя не наложила, обсyждали междy собой её тётyшки. А она pано yтpом ходила на pынок за pyмяными пахyчими яблоками, пекла нежнyю шаpлоткy, ваpила себе кpепкий кофе со сливками, на обед готовила лазанью с гpибами и баклажанами, на yжин - овощи с пpованскими тpавами. Как же ей тепеpь одиноко, беспокоились pодители и пpиглашали пpиехать на дачy. Она завела собакy и читала по вечеpам Софи де Вильнyази. Собака водила её гyлять в паpк, говоpила: посмотpи, какая белочка и ловила для неё лягyшек. Софи пpедлагала менять планы на жизнь и веpить в счастливое бyдyщее. Ей, навеpное, очень плохо, пpосто видy не подаёт, pешили подpyги. А она кyпила два саpафана, платье в пол, соломеннyю шляпкy, паpy белых босоножек и покpасила волосы в цвет гоpького шоколада. Навеpное плачет, по ночам в подyшкy, сyдачили соседи. А она, заваpив себе зелёный чай с лаймом, откpывала окно, yсаживалась с чашечкой на подоконник и любовалась огpомной лyной. А потом сладко засыпала под звyки ночного гоpода. Ей снилось моpе, pазноцветные pакyшки и дpyжелюбные дельфины. Какая же она невезyчая, обсyждали коллеги. А она записалась на кypсы вождения автомобиля, yспешно сдала экзамен, кyпила недоpогyю, подеpжаннyю машинy и доpогyю доpожнyю сyмкy. Это же такой yдаp, когда мyжчина yходит, шептались знакомые, хоть бы в депpессию не впала. Она закинyла в новyю сyмкy саpафаны, белые босоножки и yехала с собакой к моpю. Снимала комнаткy y стаpyшки, покyпала ваpёнyю кyкypyзy и запечённyю pыбy, ела на завтpак гоpячие лепешки, пеpсики и виногpад, ныpяла в солёные тёплые волны, восхищалась невеpоятными закатами. Загоpела, похyдела. Отпyск закончился, веpнyлась домой, а там... он. Говоpил, что ошибся и пpосил начать жизнь сначала. А она сменила номеp телефона, кyпила новый замок и вызвала слесаpя. Оказалось, что слесаpь тоже любит кpепкий кофе, яблочные пиpоги, лyнy, обожает собак и читает книги. Он поменял ей двеpной замок, заменил стаpенький кpан на кyхне, наyчил готовить мясо по-фpанцyзски, кофе по-венски и сделал ей пpедложение. Собака была не пpотив. Она тоже. Чеpез год, оказалось, что он вполне сносно поёт колыбельные, легко и непpинyжденно yпpавляет двyхместной детской коляской и yмеет пеленать кpошечных девочек. Пpичем одновpеменно обеих. А ещё чеpез год они, как и мечтали, кyпили домик за гоpодом. Пpивели в поpядок запyщеный сад, поселили в пpyдy каpасиков, повесили на окна лёгкие штоpы, кyпили кpасивyю посyдy. Она готовит овощи и pыбy, печет восхитительные штpyдели и ваpит сливовое ваpенье. В откpытое окно залетают бабочки, пахнет яблоками и pомашками, слышится счастливый детский смех и лай собаки. Поздно вечеpом, когда дочки бyдyт сладко спать, а собака свеpнётся клyбочком y тёплого камина, они, как всегда, посидят, обнявшись, на кpылечке, послyшают звyки ночного сада и скажyт дpyг дpyгy "Люблю". А лyна тихонько yлыбнется, закyтает плечи в пyховое облако и бyдет до yтpа вязать теплые носочки и шаpфики на зимy.

Хозяйка Автор: Татьяна Викторова. – Скажи честно, где это тебя так накормили, что от моей еды воротит? – Ну, ты скажешь, Люба: «воротит». Сыт я, вот и все. У Коляна поужинали, у него жена наготовила, как в ресторане. – Ой ли, можно подумать, ты по ресторанам каждый день ходишь. Ладно, Петя, поняла, что ужинать не будешь. Я уже месяц, как замечаю: как побываешь у своего нового приятеля, так сытый. – Ну, чё ты, Люба, я же не виноват, что у Кольки Наталья готовит вкусно. Представь, двум голодным мужикам стол накрыли... – Ну-ну, до дома дотерпеть значит не можешь… – Да чего ты завелась? Люба замолчала, не хотелось ей с мужем ссориться. Больше двадцати лет живут. Дочка в городе учится, сын младший на спортивные сборы в район уехал, а сам Пётр на работе пластается, уборочная страда началась. Это было время 80-х, когда в районах все силы бросали на сбор урожая. И Пётр в эту горячую пору познакомился с Николаем Крайновым. Жил Николай с семьей в соседнем селе, и по пути часто звал нового знакомого домой поужинать. Сначала Люба старалась не замечать похвалы мужа в адрес неизвестной ей Натальи (вроде как их с Петром ровесницы). И блины у Натальи вкусные, и какие-то там новые блюда, о которых жена Петра и не слышала. А у Любы что? У Любы все просто, от бабушек, от матери научена, по-деревенски, одним словом. – Люююб, а чего ты занавески новые не повесишь, а то все по старинке у нас. – Пётр на другой день переключился на вышитые занавески в кухне. Вон у Кольки, как в городе, и диван новый недавно купили, а мы деревня - деревней. – Так мы и есть деревня, чай в селе живем. – Люба ответила равнодушно, и также равнодушно поставила картошку на стол. Поначалу она старалась; как похвалит Пётр вкусный ужин у новых знакомых, так Люба на другой день стоит у плиты, удивить хочет… а все напрасно, слова доброго не скажет. Ночью проснется, посмотрит на мужа: вот он, рядом сопит, придраться не к чему. На другой день Пётр приехал с работы раньше обычного. – Люба, ты знаешь, кого я встретил? – Он подошел к умывальнику, в голосе чувствовалась радость. - Помнишь, я тебе рассказывал про своего армейского друга, земляка? Люююб, ну ты чего молчишь? – Не помню, Петя, у тебя много друзей. – Ну, откуда много? Я тебе про Витьку Воскобойникова рассказывал, вместе служили… – Ну и что? – Так вот: он, оказывается, в сельхозинституте работает преподавателем. Представляешь?! Молодец какой! Я и не знал. Приехал к нам в район, возле администрации встретились, что-то там по передаче опытом. – Рада за твоего друга. – Люююб, я его в гости к нам позвал, в пятницу вечером заедет, надо бы приготовить чего. – Пусть приезжает, голодом не оставлю. – Ага, хорошо. Слышь, Люб, занавески-то смени, Витька-то городской житель. Да уж и не Витька теперь, а Виктор Иванович. – Петя, знаешь что, - Люба, внешне спокойная, сжала в руках полотенце, - ты поучи еще меня занавески менять… – Ну, ладно, не заводись, имею право подсказать. До появления «важного» гостя оставалось три дня. Люба окинула взглядом печку, окна… достала известь, развела и подбелила печь. Сняла занавески, выстирала и вновь повесила. Вечером Петр приехал домой не на рабочей машине, а на Жигулях. За рулем сидел незнакомый мужчина. Люба уже накрыла на стол, и еще не успела снять фартук, как на пороге появился муж. – Встречай жена, гостя, это Виктор Иванович, мой сослуживец… – Да можно просто Виктор, - высокий худощавый гость слегка смутился. Русые волосы, зачесанные назад, серые глаза, голубая рубашка и пиджак темно-серого цвета, - вроде все просто, скромно… и вел он себя как-то по-свойски. Стол Люба накрыла обычный, как знала, как умела, так и сделала. Специально протопила печь в кухне и горячее на плите приготовила, знала, что так вкуснее. А накануне печку в доме топила, испекла хлеб и свои коронные пироги с черемухой. Пётр переживал, что колбасы не удалось купить. Люба вместо колбасы достала домашнюю тушенку в стеклянной банке, с ней и тушила картошку. Ну а овощи огородные сами на стол просятся. – Вить, может для сугрева? – Петр подмигнул. – Нееет, Петя, я же за рулем. – Ну как знаешь, а я-то дома… Люба, подай, там в столе стоит. – Виктор Иванович, а вы кушайте, все свое, домашнее, - Люба искренне старалась накормить гостя. – Не обязательно по отчеству, можете запросто: Виктор. – Мужчина ел с аппетитом, вспоминая службу в армии. – Да-аа, помнится, мы с Петром перловки-то в армии наелись, помнишь, Петя? – Ну как же не помню?! Такое разве забудешь? А марш-броски? Мужчины увлеклись разговором, и Виктор совсем не был похож на важного гостя. Люба оттаяла, перестала волноваться, убирала пустые тарелки и ставила новые. – Поздно уже, - Виктор посмотрел в окно, - пора мне ехать. – Он поднялся. Как старые товарищи Виктор и Петр обнялись. – Ну, думаю, не последний раз видимся, надумаете в город, милости прошу, адрес знаешь. – Гость подошел к Любе: - Очень рад, очень рад был познакомиться. А ведь я помню, как Петька письма от вас ждал. Переживал, если письма не было, а я говорил ему: «хорошо все будет, дождется тебя твоя Любушка». – Он взял женщину за руку: - Спасибо, хозяюшка, давно такой вкусной деревенской еды не кушал, разве что у бабушки в детстве. Очень, очень все вкусное, настоящее, он окинул взглядом комнату: - И вообще, уютно у вас, - он наклонился и совершенно неожиданно для Любы и Петра поцеловал хозяйке дома руку: - Спасибо за теплый и вкусный прием! Щеки Любы вспыхнули от смущения. – Ну что вы, просто угощение, от всей души… – Вот именно: душевно посидели, - сказал гость. Проводив гостя, Люба взялась мыть посуду (не хотелось оставлять на утро). Петр принес воды, поставил на плиту. – Любаша, может помочь чем? Люба улыбнулась. - Ты и так мне помог. Хороший у тебя товарищ, хорошо что пригласил в гости. Ты, Петя, все разговорами занят был, наелся хоть? Петр сел на стул, закинув руку на спинку: - Любааа, ты у меня вот такая хозяйка! – Ну да, когда для сугрева пропустил, сразу про хозяйку вспомнил! – Да чё, Любаша, я честно говорю… только не умею, как Витька… ручку целовать, - Петр поднялся и подошел к жене. – Слушай, дай посуду домыть… – Вместе домоем… – Ага, чувствую, до утра ей стоять, а утром рано тебе на работу. – Да ничё, высплюсь… – Слушай, Петя, я вот думаю про твоего нового знакомого, у которого ты частенько ужинаешь, может нам их в гости пригласить, ну Николая этого с женой Натальей? А то они тебя угощают, может ответим своим угощением? – Любашка, да я тоже думал, хорошо, что напомнила. – Только, Петя, я там всякие вычурные блюда готовить не умею, как эта Наталья… – Не-не-не, ты делай, как знаешь, ты у меня хозяюшка…. – То-то же милый мой муженек, хозяин мой.

Вера Волошина была повешена 29 ноября в совхозе Головково. К месту казни ее привезли в кузове грузовика. Она лежала на дне в одном исподнем белье, у нее не было сил даже подняться. Когда к ней протянул руки один из немцев, желая поставить ее на ноги, Вера оттолкнула его и смогла встать сама. За кабину грузовика она держалась одной рукой, второй она пошевелить не могла, было видно, что рука перебита. Она была вся в крови и в синяках. Вера приехала учиться в Москву из шахтерского поселкa Щегловск (современный город Кемерово). Поступила в институт физкультуpы, тaк как в школе активно и успешно занималась спортом. В аэроклубe, который посещала Волошина, она научилась пилотированию истребителя «Чайка», неоднократно прыгала с парашютом. Среди увлечений девушки также были стрельба, pисование, поэзия. Eще будучи 17-летней девушкой, она просилась на гражданскую войну в Испании (тогдa многие представители советской молодежи стремились помочь испанскому народу в борьбе с франкистским режимом). Но получила отказ. Из-за осложнения после гpиппа Вере Волошиной пpишлoсь pасстаться с институтoм физкультуpы. Онa поступила в другой вуз – институт торговли. Начало войны пришлось нa третий курс обучения студентки. Как и другие мобилизованныe, Веpа возводила оборонительные сооружения в Подмосковье. Пoтoм добровольцем ушла на фронт, ее зачислили в штабной разведотдел Западного фронтa. В первые дни войны Вера, как и большинство молодых женщин, была демобилизована на рытье окопов на подступах к Москве. В октябре она добровольно вступила в ряды Красной Армии. Ее зачислили в войсковую часть 9903 разведотдела Западного фронта, для работы в тылу врага. Первое боевое задание Веры было уже 21 октября, в районе станции Завидово. После этого она еще шесть раз благополучно ходила в тыл врагу и возвращалась. С Зоей Космодемьянской Вера Волошина познакомилась в ноябре, когда в часть пришло пополнение. Девушки быстро сдружились. На свое последнее задание по поджогу пунктов размещения фашистов они уходили вместе. 21 ноября 1941 года группа, командиром которой был назначен Павел Проворов, ушла в немецкий тыл. В составе группы были Вера Волошина и Зоя Космодемьянская. При переходе фронта отряд попал под обстрел. В суматохе боя группа разделилась на две части, и пути подруг разошлись. Вера с теми товарищами, которые оказались вместе с ней, отправились выполнять задание, но в районе деревни Головково группа наткнулась на засаду и вновь попала под жестокий обстрел. Вера была ранена и попала в плен. Утром товарищи пытались найти ее, но им это не удалось. Так до самого конца войны и годы спустя Вера и числилась без вести пропавшей. И только в 1957 году журналист Г. Н. Фролова разыскал свидетельства того, какую смерть приняла Вера, и опубликовал эту историю. Вера, так же как и Зоя, обратилась к свидетелям казни. Она сказала: — Я не боюсь смерти. За меня отомстят мои товарищи. Мы все равно победим. Вот увидите! А потом она запела «Интернационал». Свидетели казни рассказывали, что даже когда Вере уже набросили петлю на шею, она продолжала петь. А немцы стояли и смотрели на нее, и водитель грузовика никак не мог решиться тронуться с места. Только когда офицер закричал на шофера, грузовик все же поехал. Девушка еще успела крикнуть: «Прощайте, товарищи!». Веру повесили на старой иве, которую и до сих пор еще можно видеть в Головково. Тело отважной диверсантки немцы снять не позволили, так оно и висело до тех пор, пока фашисты не отступили. Когда враг оставил Головково, жители вынули тело Веры из петли и с почетом похоронили ее. Зоя погибла в тот же самый день, 29 ноября, в десяти километрах от Головково, в деревне Петрищево. Чтобы об этой истории узнало как можно больше людей, поделитесь этой публикацией со своими друзьями.

НАСТЁНА Настёна спала, надёжно упрятав свой крохотный палец в рот. Она ещё не знала, что её будут звать Анастасией, не знала ничего и о своём незавидном будущем. Она спала в тёплом мамином животе под мерный стук её сердца и была совершенно уверена, что так будет всегда. Пока однажды мир не перевернулся. Все вокруг всколыхнулось, задвигалось. Стало очень тесно, трудно дышать. Настя извивалась всем телом, чтобы спастись, но испытанию, казалось, нет конца и края. А потом все внезапно изменилось. Стало очень светло, холодно и пусто. Чья-то рука шлепнула по попе и Настя от ужаса и обиды заревела. — Девочка. Три килограмма шестьсот двадцать граммов. Настя вдруг почувствовала сладкий, дурманящий запах мамы и затихла, причмокивая губами. Уже знакомый мужской голос спросил: — Посмотрите хоть на дочку? Ему ответил тихий, но такой знакомый женский: — Нет. Не нужно, не хочу, унесите её... Так Настя осталась одна. Она ничего не знала про свою маму — молоденькую и симпатичную Сашу. А про папу и сама Саша не знала — хоть бы имя вспомнить, хоть бы черты лица восстановить... Ночь, шумная толпа, музыка, танцы, алкоголь... Слишком поздно поняла Саша, что беременна. Слишком боялась она вернуться к родителям в покосившуюся избушку в селе. И вот теперь, только отойдя после изматывающих родов, она быстро накинула на плечи кофту и вышла из роддома. А Настя осталась. В этот же день из другого роддома тоже одна вышла и Оля. Её долгожданная беременность остановилась на сроке 29 недель. На очередном УЗИ врач побледнела и сказала, что сердце не бьется. Кажется, с того самого дня сердце девушки тоже остановилось навсегда... Когда малышке — ещё безымянной — исполнилось 5 дней, ее перевели в больницу на обследование. Там заботливые медсестрички проверили, что в день её рождения были именины Анастасии, да так и назвали. Настя была очень хорошенькая — большие глаза с опахалом тёмных ресниц, такой же тёмный пушок на макушке, круглые щёчки, губки бантиком. Она быстро стала любимицей в отделении. Медсестры нет-нет, да смахивали слезинки — какое сокровище, и совсем одно. Как же сложится жизнь у отказной крошки? Одна из медсестёр дольше других стояла возле палаты, где лежала Настя, задумчиво глядя на девочку. В какой-то момент, словно перешагнув невидимый барьер, она порывисто достала телефон и позвонила: — Оль? Привет, слушай... у нас в отделении девочка лежит, Настя. Ей двух месяцев ещё нет... Отказная. Одна совсем. Подожди, Оль, подожди! Она родилась... — девушка замялась — Родилась она в тот самый день. Я подумала... Оля, ну, дослушай. Ну вдруг это не случайность?? Оля? Оль?.. Девушка озадаченно посмотрела на экран, вздохнула и убрала трубку в карман халата. Подошла к девочке, наклонилась и тихонько сказала: — Эх, Настя-Настя. Такая была бы у тебя мама мировая! В это время Оля, уткнувшись лицом в подушку, выла, как раненый зверь. Это был первый раз, когда она наконец смогла заплакать с того самого дня, как умер ее нерожденный сынишка. Слёзы лились непрерывным потоком, подушка, кажется, промокла насквозь. Зато в груди снова чувствовалось биение сердца. Пройдёт ещё час, и последняя слезинка скатится у Оли по щеке. Пройдёт ещё день, и она решится поговорить о телефонном звонке с мужем. Пройдёт ещё месяц, и Оля возьмёт маленькую Настю на руки. И шепотом скажет: — Досталось нам с тобой, да? Давай вместе выбираться... Екатерина Кузнецова

Вдовий праздник Наталья Павлинова – Нюр, ну, чего на площадь-то не пойдешь нынче? – Валентина вышла с утра на скамью у дома, переваливаясь еле добрела, тяжело бухнулась. Когда-то Валентина была первой красавицей на селе. Высокая, статная, с узкой талией и красивыми ногами. Теперь бёдра грузной Валентины почти скрыли собой то, на чём она сидела. – Да что ты! – Нюра приковыляла к забору, опираясь на клюку, схватилась за жердину, – Какая нам уж площадь! Еле встала седня. Поднимусь, опять лягу. Думала и не раскачаюся. – Да. Уж не для нас праздник-то. Пускай молодые..., – Валентина махнула пухлой рукой, – У нас Светка с утра с пирогами мается. – А мои в город поедут. Праздник смотреть, а потом в парк. У Гали заночуют. Так что – одна буду... – Так и мои в гости к Лапшиным после площади, наряды уж приготовили. У Герки-то день рождения ведь, у Веркиного. Вот и ... Дело молодое. И мы гуливанили. – Даа, было дело. Тяжело Верке-то, чай? После операции, а полон дом гостей будет. – Так они ж в подворье сядут. А ей чего – лежи да лежи. Хоть вчера и видела я ее уж. Согнулась, за бок держится, а уж по двору семенит. Неугомонная. Сходить бы надо к ней. Может и добреду. Через дорогу и перейти-то... – Сходи, сходи! А я уж – нет. Плохо нынче что-то. Порой и не вижу ничего, боязно. Из дома Нюры выскочила правнучка – белый фартук, банты. – Здрасьте, баб Валь! С праздником! Сегодня ж День Победы, помните? – Помним, как не помнить... На улице хорошо. Тепло, пахнет тополем и сиренью. Флаги по улице, народ потихоньку начал тянуться к площади. Старушки приумолкли. Помните? ... И рад бы забыть. Не помнился день прошедший, не помнилось то, что произошло неделю назад, а война помнилась так отчётливо, как будто была она вчера. А иногда просто напоминала о себе ежедневно и ежечасно. Проковылял Аким безногий под окнами – война, ногу ему на фронте оторвало ещё летом сорок первого, сразу и вернулся. Таким гармонистом был, бабы ноги отбивали, а теперь уж чего...руки артритом скрючены. Принесет Люська Мартынова пирожки раз, а через месяц - два, а ещё через месяц – три. Поминает сыновей своих невернувшихся, всех троих. Так и осталась Люся без детей и внуков. Как тут забыть? Только вот последний раз уж племянница ее пирожки носила, лежит больная Люся. Стареют те, кто видел войну воочию. Только в этом году троих старух схоронили. Марфа Захарова – фронтовичка, разведчица. Всегда за столом во главе ее сажали, а она будто стеснялась. Не любила вспоминать войну-то. Зимой схоронили. А кого не схоронили ещё – по домам сидят, как они с Валентиной. Уж и не до праздников – жить бы помаленьку, да болезнями не мучаться. Пусть молодые празднуют. А улица всё наполнялась праздником. На площади у клуба уж гремела музыка, из окон – слышен рокот Московского парада. – Это парад наших доблестных вооруженных сил! На трибуне члены правительства... На гостевой трибуне представители более чем шестидесяти стран... С праздником, товарищи! Ура! Через дорогу семенит Рита Ивановна. Она из эвакуированных, осталась жить тут. Юбка длинная, ног не видать, а кофта белая, нарядная. – С праздником, кума! – С праздником! Нарядная ты. Никак на площадь ходила? – Доошла...Народишшу! Проглядела из-за спин – не вижу ниче. И не слышу, глухая стала. Так и пошла назад. Чего там тыкаться-то? – Даа, а помнишь, как собирались, сиживали? Тут и у нас бывало – за столом этим. В просторном дворе Нюры стоял длинный деревянный стол. – Помню. Только уж теперь некому собираться-то. Кто помер, кто лежит уж, не встаёт. Ушло наше поколение, – вздохнула чернобровая Рита Ивановна. Когда-то ее черноглазости и ярким сочным губам бабы завидовали. А теперь губы ее вытянулись в тонкую ниточку, а глаза блестели из черных впадин. – И не говори... Помираем потихоньку. Рита пошла дальше, широко размахивая рукой, помогая себе в движении. А баба Нюра устала, зашла в дом. Домашние ещё не вернулись с площади, а вернутся – уедут, будет она опять одна. По телевизору шла демонстрация. Баба Нюра под нее и задремала. А проснулась от хлопанья дверей. – Мам, уехали мы. Закройся. Я там стол тебе накрыла, покушай вкусненького, колбаски порезала, сырку, праздник же. Останемся у Гали мы с ночёвкой в городе. Не жди ... Нюра выползла семейство проводить, махала им рукой, а потом опять села перед телевизором. Там шел фильм. Показывали киножурнал - хронику. Старую хронику, ещё военную. Она смотрела как бойцам выдавали оружие, как строились они, целовали знамя. Диктор громко и отчётливо объяснял – что к чему. А потом по экрану поползли тёмные танки с крестами. Показывали бои. Взрывы, обугленный лес, сожжённая деревушка с торчащими вместо изб черными печками, так похожая на их деревню. Парень в ватнике, белобрысый и потный, в саже лицо. Он перебежал от печки к печке и скрылся. Тут же по земле ухнуло так, что она покачнулась. Почернело все, заполонило едким дымом. Нюра напряглась, села прямо на диване, наклонилась к экрану Господи! До чего ж на Сашу похожий! А парень появился из-за печи, целехонький. Грязный, усталый, с автоматом наперевес. Теперь он бежал прямо на нее, во весь рост, словно глядя сюда, в свое неведомое будущее. Но вот опять грянул взрыв и кадр сменился. Был это не ее Саша, не муж. Живой ли? – думалось Нюре. Был это другой чей-то муж, сын, отец... так похожий на ее молодого развеселого Сашеньку, с которым и прожили-то они всего два года, и который так и не узнал, что родился у него второй сынок. Нюра сидела, как оглушенная. Так отчетливо вспомнился сейчас Саша, а она сегодня и за помин души его не пригубила. Она вошла на кухню. На столе красовались закуски. Она взяла клюку и решительно вышла во двор. Валентина торчала там, сидела сиднем на своей скамье. – Валь! А чего мы, разе не заслужили праздника? А ну-ка подымай зад свой, иди за Веркой, приходите ко мне на двор. Теплынь вон какая! Помянем своих! – Да что ты! Разе пойдет она? После операции, да и застолье ж у них... – Ну, это у них! И у нас будет! Подымайся, иди. А я за Ритой. – Да что тебе вдруг взбрело-то? Еле сижу, а ты – поди! – А ниче не взбрело! Може последний год живём! Чего сидеть-то! Помянуть надо... Ступай, ступай, пересиль себя, зови... И может Никитичну там встретишь, тоже зови. Валентина нехотя со вздохами и скрипом запереваливалась через улицу. А Нюра с клюкой посеменила к Рите. Рита – безотказная. Она быстра на ногу, обежит. Сказала – Ольгу кликнет и Егорыча, старого их председателя. Хоть и не был он фронтовиком, с детства был с одним глазом, но всю войну с бабами тут прошел. Нюра вернулась в дом. Ох, чего это... Народ кличет, а закуски-то мало. Но подумала и махнула рукой! Чай не голодные придут! Подрезала ещё колбаски, собрала в корзину тарелки, выставленные невесткой, вынесла на улицу, вернулась за картошкой. Для Нюриных ног и эти метанья уж были подвигом. Пришла Валентина с горой пирогов. Сказала, что Вера не придет. Болеет еще. А за Валентиной пришли и Рита с Ольгой, в руках – бутылка браги, кастрюлька с котлетами. – Ритуль, а Люсю-то, Люсю Мартынову тоже ж надоть... На троих ведь сыновей – похоронки. – Так лежит она, не ходит уж. Во дворе, залитом красным вечерним солнцем собирались старики. Вот уж и брага лилась по стаканам, капала на деревянный стол. – Давайте, за Сашу мово! И за всех наших мужиков погибших. За Витю твоего, Ольга, за Сергея, что сгинул, Рит... За всех! За Победу! Двор наполнялся. Привела дочь Егорыча. Держась за бок пришла все же Вера, не удержалась. Робко заглянула старуха Митрофановна, которую привезли сюда дети уж после войны, и все закричали, замахали ей руками. А потом вдруг неожиданно пришел и Аким. Нёс он гармонь. Бабы удивились, давно уж Аким показывает всем свои скрюченные пальцы. Какая гармонь? Аким выпил аккуратно, до дна. А потом, низко наклонившись над гармошкой, вдруг неуверенно заперебирал. Полилась мелодия нескладно, неровно. Печальной волной накатывало веселье. Закатное солнце плавилось за огородами, а в Нюрином дворе – песни да пляски. Гуляли вдовы, старики – ветераны. Гуляли сами, без молодых. Это был их праздник. Прибежал внучок Люси Мартыновой. – Баба велела вам сказать, что и рада бы с вами посидеть, да не может уж. Плачет она. – А ты ей передай, что и мы плачем, поминаем всех. Скажи, что и ее сыночков помянули, не забыли. Пусть не горюет, зайдём завтра... Вот все, кто может, и зайдём к ней. Пускай ждёт. И молодые вдруг засуетились, заприносили старикам блюда. Сначала прибежали бабы из Веркиного двора, где отмечал ее зять День рождения. Принесли они салаты, закуски и торт, потом подтянулись и другие. Зашёл кавказец, построивший совсем недавно у них в селе не то дом, не то дачу из красного кирпича. Принес огромное блюдо шашлыка. – Это вам, женьщины! За Победу. Дед мой тоже воевал, погиб. Стол у стариков ломился. И кто ж это все съест? Развеселые Нюрины гости гуляли во дворе, балагурили и пели, плакали и смеялись. За калиткой толпами останавливались молодые парни и девки – смотрели молча, как гуляют старики, потом шли дальше. А Аким уже играл дробно, с переборами. Куда делся артрит? И тут вышла на середину Нюра с клюкой, запритопывала больными ногами о твердую весеннюю землю, завела частушку. А за ней выскочила шустрая Рита Ивановна – глаза черные горят, а юбка так длинна – на подол ступила, хорошо хоть поймали. А когда руки свои полные раскрыла и пошла по кругу толстая Валя, взмахнула своей черной юбкой, и двор показался тесен всем. Бабы, еле ходящие уж по дому, отплясывали, били больными ногами, вспоминали молодость. Слезы текли по морщинистым щекам от избытка чувств, с непривычки сдавало дыхание, но бабы плясали, сменяя друг дружку. И тут Митрофановна затянула: – Каким ты-ы был, таким ты и остался, орел степной, казак лихой… И эту песню в разноголосье подхватили старухи. До темна, до звёздного неба неслись над деревней, над рекой, над миром вдовьи песни. И если б видел их кто-то из далекой вселенной, если б смог разглядеть, то непременно бы заметил, что среди этих женщин сидят невидимые людскому глазу солдаты. Отцы, мужья, сыновья, братья... Они молчаливо слушают, качаясь с поющими в такт. И рядом с каждой старухой-вдовой – молодой ее солдат. *** И пусть под звездным небом настанет мир...

Синеглазая душа Ярко светило летнее солнце. На улице стояла жара. Сергей шёл от автобусной остановки. В руках у парня была большая спортивная сумка, а в ней – нехитрые пожитки вчерашнего второкурсника. Парень был одет в дешёвый спортивный костюм, деньги на который заработал он сам: несколько дней разгружал вагоны, вот и смог купить обновку себе и родным кое-что привёз. Сергей обошёл старый сельский клуб и вышел на дорогу, ведущую к дому. К воротам близлежащего жилища подошла соседка – Антонина Ивановна – она смотрела на Сергея, не сводя глаз. Седые волосы старушки развевались на ветру. «Как будто в душу заглядывает!» – поёжился Сергей. - Здравствуйте, Антонина Ивановна! – произнёс он вслух. - Здравствуй, Серёжа, – тихо, как шелест осеннего ветерка, прозвучали слова. Пожилая женщина внимательно проводила его взглядом до самого поворота, за которым его встретили старые дедовы берёзы у родного дома. - Сынок! – мать крепко обняла Сергея, подскочила младшая сестрёнка, подошла бабуля, – Как ты вырос, возмужал! - Мам, ну мы же виделись всего месяц назад, перед сессией! – смеялся парень, подхватив на руки десятилетнюю Соньку. Сестра визжала и заливалась смехом. - Когда же это было! – улыбалась мать, – Всё сдал? - Да, теперь уже третьекурсник! – гордо заявил парень, – И стипендия осталась повышенная! - Какой красавец! – похвалила внука бабушка, – Ты и правда вырос! – она погладила парня по голове. - Бабуль, но что ты, я же не маленький! – покраснел Сергей, – А где отец? – спросил он, доставая из сумки подарки для родных. - На работе, где же ещё! – отмахнулась мать, разглядывая изящную брошь, подаренную сыном, – Спасибо, родной! - Мама, глянь, какая прелесть! – крутилась перед зеркалом Соня, примеряя новую кофточку, – Все девчонки в классе завидовать будут. Жаль, что сейчас каникулы! - Всем угодил! – улыбнулась бабушка, кутаясь в новый пуховый платок. Мать собрала на стол, и семья села обедать. Оживлённые разговоры за столом не утихали, все смеялись и делились новостями. Вдруг Сергей задумался. - Мам, – обратился он к Елене Николаевне, – А почему на меня соседка, баба Тоня, так смотрит? Куда бы не шёл – выйдет к калитке, и глаз с меня не сводит. Вот и сегодня. Она же не знала, что я приеду, а как будто ждала. - Это тебе бабушка лучше, чем я, расскажет, – тихо произнесла мать. - Просто ты очень похож на своего отца, а он – на своего. На твоего деда. Антонина любила твоего деда, – глядя куда-то вдаль проговорила пожилая женщина. Мы тогда только построили этот дом. Вместе, всем селом. Здесь и познакомились с соседями: молодой парой – Тоней и Васей. Помогали друг другу, дружили. Тоня замуж рано вышла – ей только 18 исполнилось. Она росла без родителей, тётка её воспитывала. Только как воспитывала: с 10 лет Тоня у неё прислугой была. И дом в порядке держала, и еду готовила, и с детьми тёткиными сидела. Та – на работу, а на Антонину все домашние дела. Девчонка и в школу-то почти не ходила – некогда было. Тётка злющая была, хоть и родная сестра её матери, не жалела девочку: била за любую провинность. Как-то при мне кофту Тоня сняла – а на руках шрамы старые. «Что это?» – спрашиваю. «Это, – говорит, – я корову встретить не успела, пока в огороде сорняки рвала». И так было во всём. «Я, – говорит, – к маме на кладбище ходила, просила, чтоб она меня к себе забрала, так тётке сказал кто-то, что меня там видели – чуть не убила меня вечером – выпорола так, что 2 дня встать не могла». Тётка злая была, потому что сестра её, мать Антонины, парня по молодости у неё увела, замуж за него вышла. Он и стал отцом племянницы. Потом, правда, погиб он, не знаю, что да как, а за ним и мать девочки – не смогла жить без любимого, затосковала, слегла – и больше не встала. Вот и осталась Тонька сиротой. Тётка замуж вышла без любви, а вот на девчонке за это отыгралась сполна. Дом родительский продала – осталась Антонина бесприданницей. И замуж за Василия тётка девушку выдала. Тот их соседом был: старше девчонки лет на 10, при деньгах. Дом хороший – до сих пор Антонина в нём живёт, хозяйство, земля... Да только вот желания девчонки никто не спрашивал. Продала тётка Тоньку, сказала, что ей лучше знать, за кого замуж выходить надо. Что могла сделать 18-летняя сирота без роду-племени? Вышла замуж. Антонина была хорошей хозяйкой: у тётки поневоле всему научилась. Да только мужа не любила. Он к ней тоже особых чувств не испытывал: льстило ему, что жена молодая, что всё умеет, умница-красавица. А ты, Серёж, не смотри, что Антонина сейчас маленькая да щупленькая, что сморщилась вся и поседела. В молодости она красавицей настоящей была. Стройная, худенькая, глаза синие – на пол лица, волосы каштановые, блестящие в косу толстенную собирала, а коса та – ниже пояса. Кто девушку видел – не мог пройти, не оглянувшись. Этим муж её очень гордился. Хотя сам Тоню обижал. Часто я синяки её видела: «Это Васька?» – спрашиваю. А она молчит. И только в глазищах синих столько боли и слёз невыплаканных… Такая она была: девчонка девчонкой, а жизнь её не жалела… Я отца твоего родила, Петеньку, а у Тони всё не получалось забеременеть. Из-за этого Васька особенно бесился: ссорился с женой, даже бил её часом. Да и по селу хаял: не может, мол, сына ему родить, пустышка. Очень Антонина на мужа обижалась. А не плакала, не жаловалась: с детства привыкла, что никто не пожалеет её, не поможет. Жалко мне её было, а как тут поможешь-то? Иногда приходили они к нам по вечерам: разговаривали мы, песни пели. У Тони голос был – заслушаешься. До мурашек пробирал. И я в своё время пела неплохо, да только с ней не сравнить. Дед твой, Коля, тоже пел хорошо: в детстве в хор при храме ходил. Как запоют они вместе – и дышать забываешь. Голос в голос, нота в ноту – будто учились этому годами. Слажено пели, душевно. А вот Васька не пел. Он такой был: или поговорить, да всё о том, что его Бурёнка меньше молока давать стала или что пшеница в этом году лучше, чем в прошлом. Или поесть – да побольше. Приземлённый. Ничего его, кроме этого, и не интересовало вовсе. Мы поём, новостями делимся – а он, знай, щи наворачивает. Ему главное – чтоб миска пустой не была. Что насыплешь – всё съест, и добавки попросит. А ест смачно, причмокивая и чавкая. Смотрит на него Тоня и слёзы глотает. А он и не видит вовсе… А на Колю, деда твоего глянет – и глаза отводит. Вспыхивает вся. - Коль, – говорю, – ты хоть глянь на Тоню, она же с тебя глаз не сводит. Приглянулся ты девчонке. - Зачем, – отвечает, – буду ей душу рвать. Ей и так плохо. Я же тебя люблю. А она не могла на него насмотреться… И не зря – ушёл на фронт Коля, Петеньке только год исполнился. Провожали тогда мы наших мужей всем селом. Помню: стою на платформе, поезд вот-вот отправится, а я не могу Коленьку отпустить. И в глазах его такая тоска, такая любовь, которую высказать невозможно. Карие глаза у него были, а волосы – тёмно-русые. Красивый был, как ты, Серёженька. А в тот момент, когда мы прощались, до сих пор, как сейчас, помню, глаза у Николая чёрные стали. Почернели от боли, от переживаний, от ожидания скорой разлуки… Я за поездом бежала, да и другие женщины бежали – матери, жёны, любимые – пока скрылся он. Долго ещё, казалось, видела в окне родное лицо, – Галина смахнула слезу, глаза её затуманились, – А Васька на фронт не пошёл – в больные записался, справку какую-то достал и всем тыкал: не может воевать, мол. Коля перед отъездом и берёзы эти у двора посадил: дерево, мол, посажено, дом построен, сын рождён… - Вернусь, – сказал, – жена, к вам с Петенькой обязательно! Дочку ещё хочу, на тебя похожую! Ты сына береги и себя береги, не волнуйтесь за меня: соскучиться не успеешь, как вернусь. Только жди. И я ждала. Уже все сроки вышли – ждала. И верила, что обязательно вернётся. …Тоня с нами пошла Колю провожать. На вокзале стояла в стороне, и только такая боль была в её глазах – не передать. И ведь и не плакала – вроде как никого из близких не провожала. Всё переживала, что люди подумают. А ведь людям в тот момент было совершенно всё равно: у каждого было своё собственное горе. Домой с вокзала мы с ней вместе возвращались. Шли молча, каждая думала о своём. За городом, уже на подходе к нашему селу, она на колени передо мной упала. - Прости, – говорит, – соседушка, но мужа твоего люблю. Жить без него не могу! – и плачет, слезами умывается. - А как же Василий? – спрашиваю. Хотя сама понимаю, что они разные, как лето и зима. - А Василий – муж. И никуда не денешься. Я видеть его не могу, а уж как пристанет с нежностями – еле-еле терплю. Прости меня, Галь, если такое простить можно. - За что же прощать тебя – сердцу-то не прикажешь! – отвечаю. - Ты не думай, я даже в глаза Николаю ни разу не глянула! Знаю, что любит он тебя, что сын – его жизнь. Мне только бы знать, что он есть, что он счастлив. За что же мне жизнь такая, неприкаянная?! Плакали мы тогда вместе. Долго сидели на траве и ревели по-бабьи. И легче как-то нам от этого стало: и мне, и Тоне. Успокоилась она немного. Смирилась. Потом мы стали ждать писем. У нас здесь спокойно относительно было – большие бои нас обошли. На работу в колхоз ходили, садили, пололи, собирали… Когда должно было прийти письмо от Коли, Тоня убегала с работы и приходила к почтальонше – бабе Вале. Старая она была, не знаю, сколько лет, но всё село наше вдоль и поперёк исходила со своей сумкой почтовой. Сколько она в ней людям принесла и горя, и счастья – не счесть! Придёт к бабе Вале Тоня и просит: - Дайте мне письмо от Коли, хоть подержать! - Да нет никакого письма, с чего ты взяла! – отмахивалась почтальон. - Я знаю, что есть! Ну, дайте – я просто посмотрю, в руках подержу! – со слезами на глазах просила Тоня. - Не тебе письмо! – хмурится баба Валя, – жене, Галине. Не имею я права посторонним его давать! - Да что я с ним сделаю-то! Я же не совсем посторонняя. Мне бы только в руках его подержать да почерк знакомый увидеть! – в глазах Тони стояли слёзы. - На, – сдавалась почтальон, – только слезами тушь не размажь! – давала письмо и уходила на несколько минут заниматься своими делами. Тоня целовала письмо и прижимала к сердцу. Так и стояла, пока баба Валя не возвращалась. Потом аккуратно отдавала драгоценный треугольник, и уходила, уже радостная, ждать следующее письмо… - Ба, а ты откуда всё это знаешь? Тебе почтальон рассказывала? – тихо спросил Сергей. - Нет. Я ведь тоже чувствовала, когда письмо прийти должно было. И тоже с работы уходила. Да только Тоня была уже там. Видела я всё. - Видела?! И ничего ей не сказала?! - В горе, милый, места злобе нет. Одно лишь горе. А оно у нас был общее – война... Васька стал полицаем: по дворам ходил да людей ловил. Тоня со двора почти не выходила: стыдно ей было. Она, казалось, ссутулилась и ссохлась – так ей хотелось стать незаметной. Муж зверствовал, а Тоня только плакала и просила за него прощения. Письма те мои единственной её отдушиной были. Могла ли я её забрать? Имела ли моральное право? Как бы я жила с этим? а она? Много вопросов, а ответов нет… А потом писем долго не было. Ждала я, но почему-то знала, что на почту уже смысла нет ходить. Не хотела в это верить. Просто знала… Каждый день с надеждой просыпалась – может, сегодня что-то придёт, может, даст весточку. И ничего. Петя тогда первые слова говорить начал. Я ему говорю: «Папа Петю любит! Папа письмо скоро пришлёт!» А он: «Папа! Папа!» Ждали мы. Да что там, все тогда ждали! …Васька сбежал, когда наши в село зашли. Куда, как – никто не знает. Да только и не видел его никто после этого, и в краях наших он больше не появлялся. Тоня осталась одна. Станет, бывало, у калитки и стоит, на дорогу смотрит. - Тонь, – пытаюсь разрядить обстановку, – что ты там видишь хоть? Она глянет на меня синими глазищами, а на её лице только глаза и остались – высохла вся, исхудала, да так глянет – будто морозом обдаст. И уходит. А как-то ответила: - А ты не видишь?! – спрашивает. - Ничего не вижу, Тонь, – отвечаю. - Вот и я не вижу! Больше не вижу! – и снова в слёзы. «С ума сошла, » – думала. А нет… Пришла ко мне однажды неожиданно. Лето, жара – не продохнуть. Села во дворе под яблоней. - Ты присядь, Галь, – говорит. И спокойно так, будто знает что. - Да некогда, – отвечаю, – рассиживаться! Морковку прорывать надо, пока сыро после дождя. - Не будешь ты её сегодня прорывать. И завтра не будешь, – вздохнула. И таким пустым взглядом на меня посмотрела, что я на лавочку присела-таки, – прости, – говорит. И баба Валя во двор заходит. Да только не так, как обычно, не пританцовывает от того, что весточку с войны принесла. А так, будто сумка её килограмм 100 весит и тянет её к земле. Будто не хотела она сюда заходить, да долг есть долг… - Это тебе, – говорит и протягивает похоронку. Я первые слова прочитала: «Ваш муж геройски погиб…», а дальше не вижу ничего из-за слёз. А Тоня сознание потеряла. Еле-еле откачали её тогда. Оказалось, беременная она осталась, когда Васька-то её сбежал. Не помню, как потом жила. Месяца 3 совсем выпало из жизни. Если бы не Тоня, ушла б следом за Колей. Антонина выходила. Она меня, а я – её. Друг друга жить заставляли. Она меня – ради сына, а я её ради ребёнка не рождённого. Не знали ещё тогда, кто у неё родится. Боль не ушла – она просто спряталась где-то там, – Галина положила руку на сердце, – и вроде новый день, а начинать его сил нет! А уж ночью – хоть волком вой. Горе! Уложу Петеньку, выйду во двор – сил нет в доме оставаться – всё здесь о Коле напоминает: вот его рубашки сложенные стопочкой, а там – полочка резная, которую он сам делал, а в буфете – фотография наша свадебная стоит… Выйду на свежий воздух – вроде немного легче. Слышу: за забором кто-то бродит. Туда – Тоня. Тоже в доме пустом не сидится. Придёт ко мне во двор, сядет на лавочку. Сидим вдвоём и молчим. каждый о своём думает. А горе-то общее. И вроде не так одиноко. И боль потихоньку отступает… Потом пришло письмо. Однако я его не чувствовала. И Тоня перед этим не пришла. Я взглянула – обомлела: от Коли. Руки задрожали, дыхание спёрло. А баба Валя мне: - Выдохни! Старое оно! Затерялось где-то, полгода искало тебя. Вот и нашло после смерти мужа, – она горько вздохнула, – не хотела я его нести. Знаю, как это жестоко – получить письмо от того, кого уже нет в живых. Но только не имею права так сделать, ведь это его последнее письмо. Я это письмо взяла и к Тоне пошла. Вместе прочитали. Там и её доля была. Вот оно, – Галина открыла старый буфет и достала из деревянной шкатулки старый потёртый конверт-треугольник, погладила шершавую бумагу рукой, – сколько раз я его читала – не счесть. Каждое слово наизусть помню. Последнее письмо от деда... " Здравствуй, моя родная, самая любимая в мире жена! Знаю, что только вчера письмо своё отправил, но отчего-то прямо тянет сегодня тебе написать. И вроде и сказал всё, и ничего не случилось… Хочется мне домой, к вам, со страшной силой. Обнять тебя, взять на руки сына, выйти во двор, съесть яблоко с нашей яблони. Не было дня, чтобы я о тебе не думал, не вспоминал. Каждый раз думаю о том, что сейчас ты делаешь: то ли на огороде – сама, без мужской помощи, умаялась. То ли с сыном, укладываешь его или колыбельную поёшь, мою любимую, о котике сереньком… Как вы там, родные мои? Как же мне вас не хватает! Сегодня глянул на себя в зеркало и улыбнулся: ты бы меня, Галочка, не узнала: зарос, борода чёрная – почти цыган. Здесь не до бритвы – всё некогда, не до того… Мне сегодня снился дом. Ты с сыном на руках, берёзки, что я посадил у двора, река на горизонте… Я таким счастливым проснулся – а ничего нет. А ещё снится мне часто, Галочка, Тонина неприкаянная душа. Ходит она около меня, зовёт, слезами умывается. И так тревожно становится, больно так… Не отпускает она меня, зовёт и зовёт… Я прошу тебя, любимая моя Галя, мать моего сына, ты сходи к Тоне. Пусть она позовёт к себе свою душу, пусть не мучает ни меня, ни себя своей любовью. Я не хочу её держать. Не люблю и не любил. Но хорошая она. А любовью своей себя ко мне привязала. Сходи, моя милая Галя, и не обижайся, что тебя об этом попросил – не могу больше смотреть на муки я Тониной души синеглазой… Люблю тебя. Люблю сегодня, завтра, всегда. Буду любить и спустя целую вечность. Всегда буду рядом. Даже когда тебе вдруг покажется, что нет меня – знай, это не так. Я рядом: в тихом дыхании ветерка, в улыбке нашего сына, в первом солнечном лучике… Люблю тебя, моя прекрасная, милая Галя, люблю тебя и нашего славного сына…» Сергей держал в руках письмо и молчал. Галина всё так же смотрела в окно. По щекам пожилой женщины текли слёзы. Елена и Сонечка сидели тихо-тихо. - Я взглянула на дату, – продолжала Галина, – и обомлела: в этот день, если верить похоронке, Коли не стало. Он попал под вражеский обстрел и погиб на месте. Тоня долго плакала – ведь мы вместе с ней читали это письмо. Она родила мальчика и назвала его Николаем. -Я отпустила, – говорила она мне, – Колину душу отпустила. Я смогла! Больше писем мы не получали. Замуж ни я, ни Тоня больше не вышли. И сегодня ещё я знаю: он здесь, со мной. Выйду на улицу, взгляну на небо – а он смотрит на меня, оберегает. Ветерок тёплый подует – это он, Коля, обнимает и утешает. Горько мне без него. И Тоне без него горько. - Почему они не услышали друг друга, Антонина и Николай, – думал Сергей, выйдя на улицу после рассказа бабушки, – почему не стали парой, они ведь слышали мысли друг друга, чувствовали! Почему не сложилась их любовь?! - Тогда бы не было тебя! – шелестят листвой старые дедовы берёзы. - Серёженька, – услышал он вдруг из-за калитки тихий голос соседки, – подойди ко мне! Парень подошёл к пожилой женщине. Он знал, что жизнь Антонины Ивановны давно наладилась: сын вырос и женился, внуки ездят к ней, не забывают. Семья помогает старушке и поддерживает её. Недавно предлагали переехать поближе к ним – в город. Но Антонина Ивановна отказалась. Теперь Сергей понимал, почему: её синеглазая душа не могла оставить дом любимого. Пусть даже и отпустила. Но не забыла. Пожилая женщина долго смотрела прямо в лицо парня. -Ты так на него похож! – произнесла и морщинистой рукой провела по волосам Сергея, – Спасибо!– благодарно улыбнулась и пошла к себе в дом. Парень ещё долго ходил по двору, смотрел на дорогу и слушал, как шумят листвой старые дедовы берёзы. Ему вдруг на секунду показалось, что он услышал в саду чьи-то шаги: это в поисках любимого бродила синеглазая Тонина душа. - Любовь не стареет. И уж точно не умирает, – подумал Сергей. Автор: Ирина Богданович

У Егора Прохорова умерла жена. Так и не оправилась от последних родов. Тут бы горевать и горевать, да пятеро ребят осталось. Старшему, Николке, девять. Илюшке – семь. Близнецам  Саньке и Лёшке по четыре. И младшей  только три месяца,  Алёнке, доченьке долгожданной… Некогда горевать, когда дети есть просят. А уложит всех,  полночи  сидит в кухне, курит ... Поначалу Егор сам, как мог, крутился. Ну, свояченица приезжала, помогла чуток. Родных-то у них больше и не было. Хотела  забрать Саньку с Лёшкой, мол, тебе полегче будет. Потом из опеки какой-то что ли, приходили двое. Предлагали всех детей в интернат отдать. Никого никому Егор отдавать не собирался. Как это – родных детей кому-то отдать? Как и жить-то потом. Трудно, понятно, а что делать? Растут они полегоньку, вот и вырастут. Как мог, сам стирал, убирал, готовил, в огороде копался. У старших когда и уроки проверить успевал. С Алёнкой больше всех хлопот было, понятно. Ну, тут уже и Колька с Илюхой  где, да помогут. Да и сестра патронажная, Нина Ивановна,  часто приходила, заботилась. Как-то раз она  пообещала Егору няньку прислать. Всё ж тяжело мужчине с грудным-то ребёнком.  Мол, девушка хорошая, труженица. В больнице нянечкой работает. Своих детей, правда,  нет, не замужняя пока. А братьев-сестёр растить помогала, из большой семьи она, из соседней деревеньки. Так   и появилась у них в хате Нюся. Невысокая, крепкая, круглолицая, с немодной косой по пояс. И – молчаливая. Лишнего слова не скажет. А только всё переменилось в хате у Прохоровых. И хата заблестела -  всё отмыла, отчистила. Одежонку и детскую, и Егорову перештопала, перестирала. И за Алёнкой успевала приглядеть, и наварить-нажарить. В школе и в детском саду  сразу перемены заметили. Дети чистые, опрятные, пуговицы уже не пришиты чёрной ниткой по белому, локти не драные. Как-то заболела Алёнка, затемпературила. Врачиха сказала, поправится, главное – уход.   Так она ночи просиживала рядом, сама ни разу не прилегла.  Выходила девчушку. И  незаметно как-то и осталась в доме у Егора… Младшие уж мамой стали звать, соскучились по ласке материнской. А Нюся на ласку не скупилась. И похвалит, и по головке погладит. И обнимет. Как же, дети всё ж… Старшие, Николка с Илюшкой, сначала дичились, никак не называли. А потом просто  Нюсей стали звать. Ни няня там, ни мама, - просто Нюся.Чтобы, значит, помнить, что своя мамка у них была… Да и по возрасту она им в матери с натяжкой годилась. Родные-то Нюсины против были. «Куда такую ораву себе на шею вешаешь?  Парней мало в селе?» «Парни-то есть, - отвечала, - да я Егора жалею…. И ребятишки привыкли, что уж теперь искать-то…» Так и жили. Пятнадцать годков незаметно пролетело… Дети учились, росли. Ну, не всё гладко - бывало, что и нашкодят, нахулиганничают. Егор гневался, за ремень хватался. А Нюся его одёргивала, мол, погоди отец, сперва разобраться надобно… И поругает, и пожалеет, бывало. Да, никто её Нюсей на селе уж и не звал. А Анной Васильевной величали, уважали. Николка к этому году уж женат был, первенца ждали.  Жили молодые отдельно, Николай в совхозе работал. Да не последним механизатором был, что ни год – то грамота, то премия, вот как. Илюшка в городе институт оканчивал, им Нюся особенно гордилась - инженером будет сынок-то! Санька с Лёшкой весной из армии вернулись, в техникум поступать задумали, только вот спорили – в какой. Всё вместе делали - и озоровали в детстве,  и горой друг за дружку стояли, если что. Алёнушка в девятый класс перешла, тоже гордость Нюсина. И петь, и плясать мастерица, ни один праздник без неё не обходится.  А Егор уж в который раз думал, как хорошо ему Нина Ивановна жену выбрала… Этим  летом как-то почувствовала Нюся, что что-то не так с её организмом, что-то неладно.  Век не болела, а то вдруг в глазах потемнеет, затошнит… Егора с его куревом стала из хаты на крыльцо гнать, плохо ей становилось.  Сначала думала – пройдёт, ан нет. Пришлось-таки к доктору идти. Домой вернулась тихая и задумчивая. От Егоровых вопросов отмахнулась, да ерунда, мол, всё в порядке. А только вечером, когда уснули все, позвала Егора на крыльцо.  - Сядь, отец, поговорить надо… Знаешь, что мне доктор сказал? Ребёнок у меня будет… Поздно уж что-то делать, рожать надо… Сказала и руками лицо закрыла. – Стыдоба-то, вот стыдоба… Егор, так просто опешил от такого известия. Столько лет не было детей и – надо ж! - Да какая стыдоба, мать, -  аж сигарету свою отбросил, так и не прикурив. - Старшие вон все уж почти разбежались, вдвоем, что ль, останемся? Нееет, природа правильно всё расставила! Значит, готовиться будем! - Как детям-то сказать? Скажут, старуха уже, а туда же… - Да какая ж ты старуха? Тридцать девять, разве ж годы?  - Ой, прямо не знаю, что делать, что делать… Стыдоба… - Ладно. Сам скажу. Завтра и скажу, Как раз все соберутся. И сказал. Как только за столом собрались, так и сказал. Что, мол, ребята мои хорошие, скоро у вас ещё брат будет. Или сестра. Вот так. Нюся голову опустила, в тарелке будто что высматривала, покраснела аж до слёз… Николка, который по случаю воскресного дня с молодой женой  у них гостил, только хохотнул. - Здорово, мать! Молодец! Вот вместе с моей и рожайте! Им, детишкам, вдвоём сподручнее будет расти! Санька тоже обрадовался: - Давай мам! Ещё братишку! А Лёшка возразил: -  Не… Девочку. А то парней у нас много, а девчонка одна. Разбаловали принцессу… Алёнка тоько зыркнула на Лёшку. - Разбаловали… Ты что ли баловал? Конечно, девочку, мам! Я ей банты буду повязыавть, платья купим красивые!- так и захлебнулась восторгом. -Платья… Что она тебе кукла? – вступил в разговор Илюшка. – Ребёнка  ещё и воспитывать нужно, - назидательно произнёс он. -Воспитаем, - с расстановкой сказал Егор. – Плохо, поди, вас воспитали? Вот то-то… А Нюся всё равно стеснялась и прикрывала растущий живот, когда платком, когда в жару плащ накинет, вроде прохладно ей. Положенные месяцы прошли незаметно. Уже порадовались первенцу Николкиному, мальчик! Илюшка уехал доучиваться в свой институт, каникулы окончились. Санька с Лёшкой тоже уехали – поступили в сельскохозяйственный техникум. И у Алёнки начался учебный год.  Тихо стало в хате, пусто. Алёнка то в школе, то у подружек. Уже и парнишка какой-то её провожать стал с танцев воскресных.  Нюся не спала, поджидала Алёнку. И вдруг боль… Такая резкая, что в глазах потемнело. - Егор, - слабо позвала она, - Егор, кажется… началось… Побледнел тот, ноги в башмаки сразу и не попали.  - Ты погоди мать, я сейчас, сейчас… Скорую давай!  - крикнул вошедшей Алёнке. Та сразу поняла, в двери выскочила.  Через две минуты в дом ворвалась.  - Мам, сейчас Толик отвезёт тебя, машину у отца попросит, подожди! «Толик, значит…»,  - подумала она и снова резкая боль схватила внизу живота… -  Ой, мамочка! Да что же это! Через ещё пять минут, вошёл парнишка, что провожал Алёнку - Батя сам отвезёт, - сказал Алёнке. - Поедешь? - Я поеду, - сорвал куртку с вешалки Егор. – Не бойся, Нюсь, я с тобой… Всю ночь Егор сидел на крыльце районного роддома и дымил одну за другой.  Наутро двери открылись, вышла немолодая нянечка. - Сидишь, папаша? Куришь? Теперь курить-то пореже придётся, вредно дитям… Первые у тебя что ли? - Пятеро у меня, - глухо сказал Егор.  - У! Да ты богач! Только не пятеро, а семеро! Двойню твоя красавица принесла! - Д…войню? – заикаясь, переспросил Егор. - Малец и девчушка! Малец крикливый, - засмеялась она. – А девчушка красавица! Ты иди домой-то, папаша. Завтра приходи. Она у нас ещё полежит маленько. Детишки вес должны набрать. Да, принеси чего надо. Тебе любая скажет, понял? - Ага, - кивнул головой ошарашенный Егор. На выписку вся семья собралась. По такому случаю и все три студента отпросились с занятий, приехали. Нянька торжественно вынесла два свёртка, перевязанных один  синей лентой, другой розовой. Сзади шла смущённая Нюся. Егор принял один свёрток, а второй и не знал, как взять. - По двое-то несподручно… Забыл уж как, - смутился он тоже. Второй свёрток принял Николай: – Давай, батя… Мне-то уж не впервой! - Ой, какая хорошенькая! – заглянула  в конверт Алёнка. – Сестричка моя, красавица! Вручив няньке цветы и торт (как положено), разговаривая о своём, все двинулись к совхозному автобусу – директор совхоза  выделил. Раз такое дело! - Ну, мать, всем угодила! – улыбнулся Николай. А Нюся держала на руках один из свёртков и тихо улыбалась своим мыслям. Детей, она, даст Бог, воспитает хороших… Она глянула в сторону Егора, который держал на руках второй сверток.  «Мы воспитаем, - поправила она себя, - конечно, мы…» - Ребята, - повернулась она к детям, - а назовём-то их как?…  И все сразу стали предлагать свои имена, чем-то близкие им, чем-то нравящиеся или связанные с кем-то… А водитель автобуса, дружок Егора, слушая весёлый гомон за спиной, думал, что вот и не родная она им, этим пятерым… А разве скажешь…. © Copyright: Елена Полякова

Μуж захотел пpодолжение pода, pешил и говоpит: «Давай за мальчиком». Ηу и давай. Κогда я забеpеменела, нам сказали, что двойня. Я, конечно, была уже в шоке, как это двое? Это тяжело сpазу. Стаpшей уже 10 лeт было, рeшили зa одним, a получилоcь двоe. Ηо cмирилиcь, это тожe хорошо. Сколько рaз ходилa в поликлинику, говорилa: «Вот поcмотритe, что-то можeт нe тaк? Κaк будто один бьeтcя, шeвeлитcя». Отвeчaли: «Нeт, вce хopoшo, хopoшo». Сaмoe интepecнoe, этo был мoй дeнь poждeния. Мы oтмeчaли, poдитeли пpиeхaли, мoи cecтpы пpиeхaли. Πocидeли, мeня улoжили, пocуду пoмыли, cкaзaли: «Отдыхaй». Я и oтдыхaлa. Β пять утpa мужa бужу и гoвopю: «Ηaчaлocь». Он в пять утpa вeзeт мeня в рoддoм. Я пocлe cвoeгo дня poждeния в пoдapoк ceбe poжaю тpoих дeтeй. Скaзaли вeдь «двoйня», мeня и пpинимaют двa вpaчa. Пpиняли, пoшли. Βдpуг кpичaт: «Стoйтe!» Этo кpик был нa вcю пoликлинику. Тут жe вpaч бeжит нaзaд c двумя дeтьми, oни нe знaли чтo дeлaть. Этo жe шoк. Я видeлa их глaзa, чecтнoe cлoвo, oткудa тaм eщe рeбeнoк? Они мнe cрaзу дaли тeлeфoн и гoвoрят: «Пoдoжди, caмa ничeгo нe гoвoри, ты ceйчac в шoкe, чeгo-нибудь нaгoвoришь мужу». Ηaдиктoвaли, чтo гoвoрить. Я трубку бeру и гoвoрю: «Мишa, ты eдeшь? Еcли едешь, ocтaнoвиcь». Он гoвoрит: «Нет, я дoмa». Я гoвoрю: «Тoгдa cядь». Он cел, я гoвoрю: «Я рoдилa». Он: «Урa! Ну и ктo тaм?». Я гoвoрю: «Двa cынoчкa и лaпoчкa дoчкa». Тишинa, бoльшaя тaкaя тишинa былa, потом как заcмеетcя вcлух, прямо заcмеялcя и cказал: «Γде двое, там и трое». Потом когда мне показали, что там дейcтвительно два cыночка и дочка, это было, конечно, такое cчаcтье. Автор: Ирина Κиржач

Антонина, лёжа на больничной койке по случаю удаления фибромиомы груди, старалась о болячке не думать. Поэтому вспоминала всё хорошее, что происходило в её жизни. Это был, своего рода, психологический тренинг. Главное в жизни, как она считала, была её встреча с Егором, посещения которого Тоня сегодня ждала с нетерпением. Особенно дорого ей было воспоминание их знакомства. Познакомились они на студенческой вечеринке по случаю поступления в университет. Он на экономический, она на химический факультет. Егор сам подошёл к ней, протянул ладонь и представился: -Егор. Прошу любить и жаловать. -Прямо так сразу и любить? – засмеялась девушка. Но руку протянула и имя своё назвала. -Можно и не сразу, - хитро сказал Егор. – Давай через неделю. Хотя обычно девчонки влюбляются в меня, как только увидят. Исключений пока не было. -А ты тоже сразу влюбляешься? – опять засмеялась Тоня. -Можешь, мне поверить! Я в никого ещё не влюблялся. Но ты мне понравилась с первого взгляда. А вот влюблюсь я в тебя или нет, зависит только от тебя. -Это каким же образом я должна изощряться, чтобы тебя влюбить в себя? И что для этого я должна делать? Прыгать перед тобою на задних лапках? Или соответствовать твоему статусу? -Статусу мне и моего хватит. А вот пельмени лепить такие же, как моя мама… Это самое то и будет. Запомни, мама у меня коренная сибирячка. -Можешь начинать влюбляться. Пельмени я лепить умею. И я тоже коренная сибирячка. -Может, ты и борщ варить умеешь? – с надеждой посмотрел на Антонину Егор. -И борщ, и блины печь, и пироги. Кстати, котлеты я тоже готовить умею. -Да, ты вообще золотая девушка, если только не хвалишься. Раз готовить умеешь. -А внешность тут роли не играет? – с подковыркой спросила девушка. -К дурнушке я бы не подошёл. Раз обратил внимание на тебя, значит, с внешностью у тебя всё в порядке. Тестирование ты прошла на отлично. С завтрашнего дня мы будем жить вместе. Кстати, у тебя своей квартиры нет? -Квартиры своей здесь нет. Надеюсь получить место в общежитии. Но пока училась, подрабатывала. Поэтому на первое время, чтобы снять квартиру, деньги у меня есть. -И у меня есть! Я тоже подрабатывал. А поработаем годика два-три, ипотеку возьмём и квартиру купим. -Мы ещё друг друга не знаем, а ты уже про квартиру речь ведёшь. -Чем раньше начнём, тем быстрее дело сделаем, - как-то беспечно проговорил Егор. -Там посмотрим! – решительно сказала Антонина. – Планы на потом отложим, а сейчас давай по домам. А то мне завтра на собеседование на кафедру в педагогический институт. Буду учиться и работать. Моё базовое образование позволяет. Вроде, там в лаборатории химического факультета вакансия помощника лаборанта образовалась. Егор согласился: - О, это хорошо! Что ж, до завтра. После твоего собеседования пойдём смотреть квартиру, которую сдаёт одна пенсионерка. Антонина опять засмеялась: - Подумаю. Будем посмотреть, как говорили мои друзья в школе. А сама была на всё уже согласна. -Правду говорил. Сразу девчонки влюбляются. Вот и она повелась. Ночью после встречи с Егором, ворочаясь с боку на бок, Тоня никак не могла уснуть и вспоминала каждое мгновение их встречи. Она улыбалась, строила планы их совместной жизни. И призналась себе, что влюбилась в Егорку сразу, как те девчонки, на которых он обращал внимание ранее. -Хоть на край света с ним! Вот бы завтра устроиться на работу! А если и он что-нибудь подыщет, совсем хорошо будет. Чтобы не только хватало на оплату квартиры, но и на какие-нибудь развлечения. Всё бы до сентября решить, пока занятия в университете не начались… Работу ей предложили без обмана, именно по объявлению. Помощником лаборанта. - Работа как раз будет связана с учёбой хотя бы с одного краюшка, - радовалась она. – Штатив, колба, пробирка, мензурка, спиртовка… Это всё она и по школе знает. Но тут будут изучаться такие секреты - попробуй-ка так запомнить. А тут, рядышком со студентами, само собой в голову уляжется. - Возьмём сначала ученицей, - предупредил завкафедрой. - Учиться будешь прямо на рабочем месте, а потом уже оформим постоянно. Твоей обязанностью будет мытьё оборудования в лаборатории и самого кабинета. Иначе, уборщицей. График работы щадящий. Антонина обрадовалась: -Лучшего не придумаешь! – обрадовалась девушка. – Хорошо-то как! Самое главное, от родственников зависеть не буду. Её дядя входил в совет ректоров и был ректором университета, куда поступила Антонина и Егор. Дядя звал её к себе жить и предлагал денежную помощь, чтобы снять квартиру. Но Антонина отказалась и взяла обещание, что никто в университете не будет знать, что она его племянница. Иначе, жизни ей не будет. -С работой повезло. Теперь с квартирой устроится более чем замечательно. Двоим легче снимать жильё, расходов меньше. Егор позвонил ещё до обеда и сказал: -Тонечка, ты мне счастье принесла. Представляешь! Нам квартиру сдают с минимальной оплатой. Мы будем оплачивать только коммунальные и сверх того на бензин хозяйке будем давать. Она живёт на даче и иногда выезжает в город. Единственное условие – соблюдать чистоту и не водить компашки. А компашки нам и не нужны. Сначала на ноги надо встать, а потом про развлечения думать. Ты как? Антонина обрадовалась; -Я только за! Сама пьянки-гулянки терпеть не могу. При встрече Егор сразу спросил: -Ну что, завтра съезжаемся? -Хорошо! Я согласна, - почти прошептала Тоня застенчиво. Егор внимательно посмотрел на неё и, засмеявшись, вдруг спросил: -Ты не девушка ли случайно? -Да. -Ну дела! У вас там парни все слепые были? И что мы будем с этим делать? -Что все делают, то и мы, - ответила Тоня дерзко и вдруг разревелась. -Ладно! Успокойся. Раз уж так случилось, то мы поженимся, как только встанем на ноги. На следующий день они съехались и стали жить вместе. Тоне очень понравилась почти семейная жизнь. Они всё делали вместе. Вместе бегали на лекции, сдавали зачёты и экзамены. Оба учились с удовольствием. Вскоре Егор нашёл себе работу, тоже связанную с учёбой. Три года пролетели как один день. Они жили в той же квартире. Тоня даже стала задумываться о ребёночке, не раз делала попытки начать об этом разговор. Егор, вроде бы, был не против. Только просил подождать, пока не закончат университет, ссылаясь на денежные трудности. -Подожди, котёнок! - убеждал он. - Что же мы своего ребёнка в съёмную квартиру привезём? Мы даже на первый взнос не заработали денег. Вот закончим ВУЗ, найдём работу с хорошей зарплатой, а потом уже о ребёнке подумаем. Да и сначала пожениться надо. Не хочу, чтобы ребёнок безотцовщиной родился. Тоня счастливо смеялась: -У тебя, я гляжу, взгляды старомодные! Тоня вдруг ойкнула, взглянув на часы: -Что-то Егорки долго нет! Он же знает, что сегодня меня выписывают. Забыть он не может! Егорушка такой внимательный! Он даже все экзамены экстерном сдал, чтобы побыстрее выйти на работу на полный день и больше зарабатывать. Я-то пока работать не смогу, поберечься надо. Может, что-нибудь случилось? И тут раздался звонок телефона. -Егорка! – застучало сердце у Антонины. -Ты сама добраться сможешь? – даже не поздоровавшись, спросил Егор. – У меня тут возникли форс-мажорные обстоятельства. Ты такси вызови, до самого подъезда довезут. У подъезда тебя тётя Катя встретит. Я ей уже позвонил. -Хорошо! – несколько обиженно ответила Тоня. – Мог бы и пораньше сообщить. И сама себя одёрнула: -Мало ли какие обстоятельства сложились? А я тут с обидами. Приедет домой и всё расскажет. Дежурная медсестра Лиза вызвала для девушки такси и проводила её до выхода. И когда Тоня уселась в машину, Лиза вздохнула. Всякого навидалась Лиза, работая в онкологии. -Ещё один слинял, испугавшись трудностей. А девочка – прелесть. Её весь обслуживающий персонал полюбил за стойкость и мужество. Она не ныла, не требовала к себе излишнего внимания, а наоборот сама стремилась помочь тяжёлым больным. Антонина подъехала к дому. Действительно, тётя Катя сидела на скамеечке у подъезда и ожидала Тоню. Она прижала её к себе, поцеловала и повела девушку в квартиру. И конечно, первым вопросом Тони был, что её интересовал больше всего: -А что случилось с Егорушкой, тётя Катя? Может, он Вам сказал? -Да нет, ничего не говорил, - пряча глаза, проговорила Екатерина. -Только позвонил и попросил встретить тебя. За эти годы Екатерина с Тоней так сроднились, что стали лучше родных. Тоня часто ездила на дачу и помогала обихаживать огородик, что был возле домика, готовила еду. А когда Екатерина болела, ухаживала за ней. -Да он, вроде записку написал. Вон, записку оставил на столе. -Смешной романтик! – улыбнулась Тоня. – Кто сейчас записки пишет, когда телефоны есть? Она подошла к столу и развернула записку. Там на принтере было распечатано письмо прощания: «Антонина, прошу тебя: дочитай до конца, чтобы потом не бегала за мной и не требовала объяснений. Хотя вряд ли мы с тобой встретимся. Экзамены я сдал, как ты знаешь, досрочно. Так что диплом у меня в кармане. Я и подошёл к тебе только потому, что возлагал надежды на твоего дядю. Да-да, я знал, что твой дядя - ректор, хотя ты усиленно и скрывала. Родственничек твой отбросил коньки, поэтому пользы от тебя теперь как от козла молока. Денег у тебя нет, на что я надеялся. Ты же гордая! Не хотела брать у дяди ни копейки. Работа в университете по научной части мне тоже обломилась. Ребёнка я от тебя не хотел раньше, теперь и подавно. Как ты одной грудью ребёнка кормить будешь? Да и сможешь ли ты родить полноценного ребёнка после такой операции? Это ещё вопрос. Работать ты тоже первое время не сможешь. Родителей у тебя нет, так что помогать некому. Поэтому даже за квартиру платить не сможешь. Деньги, что мы, якобы, собирали на ипотеку, лежат на моей карточке и доказать, что я тебя ограбил, ни в каком суде не сможешь: ты переводила свои деньги добровольно. Это письмо в качестве улики ты тоже использовать для суда не сможешь. Я его не подписываю». Дочитав письмо до конца, Антонина какой-то деревянной походкой подошла к кровати и упала на спину, не проронив ни слезинки. Она глядела в потолок сухими глазами и молчала. Тётя Катя подошла к кровати и присела возле девушки, взяв её руки в свои. -Ничего, девочка, держись! В жизни ещё и не то бывает. Я-то видела, что парень с гнильцой, но молчала. Боялась раздор в вашу семью внести. -А разве у нас была семья, тётя Катя? Я её просто нарисовала в своём воображении. А почему он решил, что у меня рак и мне отнимут грудь? Я же ничего подобного не говорила. По телефону не больно распространишься. Ах, да! Видимо какая-то медсестра повелась на него, - горько усмехнулась Тоня. -Тётя Катя, потерпите меня ещё недельку, а потом я съеду в общежитие. Платить за квартиру мне будет нечем. Работать я пока не смогу, а со стипендии разве разгуляешься? -Куда это, девка, ты собралась? В какое общежитие? Будешь жить здесь, как и раньше жила. За квартиру платить не будешь, с коммунальными я сама разберусь. Дачное питание мы с тобой вырастили. И если ты не против, то пока ты на реабилитации, я поживу с тобой. А насчёт Егора я тебе так, девочка, скажу: зло и добро рядом ходят. С добром он рядом жил, не сумев оценить его. Зло его обязательно найдёт. Ты же, Тонечка, зла от жизни много видела, поэтому счастье ты своё обязательно найдёшь. Поверь старому человеку. Ночью, когда тётя Катя заснула, Антонина досыта наревелась. Потом сказала сама себе: -Это первые и последние слёзы по несостоявшейся любви. Много чести! Я в онкологическом центре всего навидалась. Мне судьбу благодарить надо. Подозревали-то худшее, но обошлось. Хороший человек мне руку помощи протянул. Это тётя Катя. В это и надо верить. Как там тётя Катя сказала: «Добро всегда рядом со злом живёт» Вот это и надо помнить. Чтобы не дать злу победить добро. С этого времени тётя Катя стала жить вместе с Тоней. Через некоторое время девушка вышла на работу. И им стало немножко полегче в денежном вопросе. А потом стала учиться. Горе и обида понемногу стали отступать. Диплом она защитила с блеском. Здорово помогла работа в химической лаборатории пединститута и не только в плане запоминания лабораторного оборудования. Она так и жила у тёти Кати, ухаживала за ней, так как у той всё чаще стало барахлить сердце. Тётя Катя не раз говорила ей: -Что ты постоянно со старухой сидишь, Тонечка? Сходила бы куда-нибудь, развлеклась. Может, парня бы хорошего встретила. Замуж пора тебе, девочка! -Нет, спасибо, тётя Катя, нажилась уже. Всю жизнь мне Егор отравил. -Ну, это ты зря, дорогая! Жизнь длинная. И всю отравить невозможно. Частичка да чистой окажется, которую ты только сама сохранить сможешь. А со временем силы найдёшь и всю от скверны чужой очистишь. Вскоре до Антонины дошли слухи, что Егор спутался с плохой компанией, опустился, начал принимать наркотики. А потом сгинул. Так больше Тоня его и не видела. Она же вышла замуж за своего коллегу и родила двойняшек, которых взяла под опеку тётя Катя, которая, кажется, даже помолодела. С ума по ним сходил и муж Рома, когда уезжал в командировку. Так что Тоня должна была быть вдвойне строгой, чтобы вконец не разбаловать ребятню. Она часто вспоминала слова тёти Кати, с которой за это время она совсем сроднилась, что зло и добро всегда рядом ходят и их иногда трудно различить, потому что разделяет эти два понятия совсем невидимая тонкая грань, которую чувствуют только умные люди Из добра легко соскользнуть в зло. Нужна большая сила воли. Поэтому Тоня старалась сама и учила детей не переходить эту невидимую грань. Автор: Людмила Белькова

Свекровь выпихнула меня из дому беременную, а муж привёз узбечку с дочкой от него». Галина Польских: два драматичных брака в жизни актрисы. — Живёт на всём готовеньком! — свекровь жаловалась своему сыну, закрывшись с ним в гостиной. — А сама — белоручка, ничего делать не хочет! Дверь отворилась, вышел Александр и, не глядя на Галину, буркнул: — Не нравится, пусть идёт. Галя, утирая слёзы, собрала вещи. Свекровь сама распахнула входную дверь перед невесткой. — Из грязи никогда не выберешься в князи! — довольно крикнула она вслед Галине, которая с трудом несла в одной руке чемодан, а другой рукой поддерживала живот — молодая женщина была беременна. Так закончился второй брак актрисы Галины Польских с режиссёром, актёром и сценаристом Александром Суриным. Первым мужем этой талантливой актрисы был Фаик Гасанов. Юноша из Баку учился на третьем курсе режиссёрского отделения ВГИК. Он сразу влюбился в симпатичную первокурсницу и покорил её не только яркой южной красотой, но и умом и эрудированностью. А ещё он был немного волшебником! — Галочка, есть у тебя мечта? — как-то спросил Фаик. — Ммм... — задумалась девушка. — Увидеть море, полетать на самолёте и... хочу красное пальто! Гасанов срочно занял денег, обежал комиссионки, нашёл шикарное красное пальто, и увёз Галину в Ялту. В Симферополь летели на самолёте. Романтичным вечером у моря Польских ответила согласием на предложение руки и сердца, а учась на втором курсе, родила дочь Ираду. Почему распался этот брак красивых, влюблённых и одарённых людей? Галину стали много снимать в кино, она была востребована, популярна, ездила за границу, а Фаик... Фаик сидел без работы. Круг его общения состоял из творческих, стремящихся быть независимыми людей, которые желали творить, не подвергаясь цензуре, работать не по заданию, а по призванию. В этой среде царило недовольство советской властью, и велись бесконечные ночные разговоры: пили вино, читали стихи, рассуждали о высших материях. Польских это утомляло, у неё была совсем другая жизнь — съёмки выматывали, и участвовать в ночных разговорах не было никакого желания. Актриса даже обрадовалась, когда Гасанов уехал в Одессу, считавшуюся тогда пристанищем для подобного рода бунтарей. Что-то он пробовал снимать, но неудачно. Виделся с Галиной и дочкой раз в полгода, она работала, не покладая рук, обеспечивая дочь, бабушку, помогавшую с ребёнком, и мужа, который жил фактически на её деньги. — Милый, ну неужели совсем-совсем ничего для тебя нет? — грустно спросила Галя в его приезд в Москву. — Можно ведь начать с малого, а ты всё ждёшь, когда тебе предложат снять великий фильм. Говорят, ты много пьёшь... — Я — талант! Я никогда не буду у этой власти чернорабочим! — Фаик был категоричен. Галина так и не сказала ему, что её бабушка, чистя пальто Гасанова, нашла в кармане письмо от девушки. Так Польских узнала, что в Одессе муж встречается с другой. Но в письме были строки «Я знаю, семью ты никогда не бросишь». А Фаик вдруг написал на запотевшем стекле «Всё у нас будет хорошо», и Галина пожалела супруга, подумав: «Ему и так тяжело!» Это была их последняя встреча, вскоре Гасанов погиб. Известно, что в Одессе он попал под трамвай, и ему отрезало обе ноги. Говорили, что супруг женщины, с которой встречался Фаик, вернулся из плавания раньше срока. Гасанов спасался бегством и то ли упал на трамвайных путях, то ли неудачно попытался запрыгнуть в трамвай. Галина говорила, что из творческой компании мужа многие закончили жизнь раньше срока или спились. Трое повесились, в том числе, близкий друг Фаика — Геннадий Шпаликов. За десять дней до трагедии у Галины умер единственный близкий человек — бабушка, теперь не стало и бывшего мужа. Поехав в Баку на сорок дней к родственникам Фаика, актриса оставила Ираду у матери Гасанова. Первая свекровь была очень душевной женщиной, Польских всю жизнь называла её мамой Лидой, она относилась к Галине, как к дочери, и обожала внучку. Прошло три года... И снова солнечная Ялта! Польских поехала на съёмки фильма «Баллада о комиссаре», где режиссёр картины Александр Сурин начал проявлять к актрисе особое внимание. Приехавшая туда мама Лида с Ирадой тут же заметила: — Галя, а ведь он за тобой ухаживает! — Мне тоже так кажется, — смущённо ответила Польских. — Моего сына больше нет, а ты должна устраивать свою судьбу! — грустно улыбнулась свекровь. — Саша кажется приятным человеком. Не думай, что я буду как-то протестовать. Правда, имелся один нюанс: Сурин был женат на актрисе Майе Булгаковой. Галина решила относиться к происходящему, как к курортному роману. "Отдых" закончится — и до свидания! Но Александр не захотел расставаться с Польских. Вернувшись в Москву, они по-прежнему встречались. Вскоре Сурин развёлся с супругой и познакомил Галину с родителями и братом. Его отцом был Владимир Николаевич Сурин, гендиректор «Мосфильма». Семья жила в просторной квартире в центре Москвы. Обеспечены были полностью, не зная, что такое дефицит. Довольно быстро Галина обнаружила, что забеременела. Владимир Николаевич буквально приказал сыну жениться, не дожидаясь родов, а вскоре актриса поселилась у Суриных. Ираду Галина не привезла из Баку, пытаясь пока прижиться на новом месте. А это оказалось совсем непросто! Вторая свекровь восприняла её в штыки. Чем не понравилась ей Галя, сказать сложно, но сама актриса считала, что мать Александра хотела совсем другую жену для сына. Точно так же она была недовольна Майей Булгаковой, воспитывавшей ребёнка от первого брака, теперь — очередной невесткой с ребёнком. — Господи, как я попала в такой переплёт... — Галине не спалось, а супруга рядом не было. Она вспоминала счастливое время в Крыму. Лучше бы всё там и закончилось! Мужу беспрестанно что-то нашёптывала свекровь, он начал пропадать на работе, а выходные проводить с друзьями, выезжая на полигон пострелять. Скандал начался с ерунды. Свекровь завелась из-за того, что Галина якобы неправильно сварила борщ. Ах, эти извечные споры о борще! И пошло-поехало... — Ты что, не понимаешь, в какой дом попала?! — кричала свекровь. — Неблагодарная! — В какой же дом? — тихо спросила актриса. — Тебя кормят отборными продуктами! Всё с рынка, всё приготовлено по высшему разряду! — продолжала накалять обстановку свекровь. — А от тебя никакого проку нашей семье! Вернулся Александр, мать уединилась с ним для серьёзного разговора. И вот Польских на улице... Галина вернулась в свою коммуналку, прорыдав в такси всю дорогу. Да, за стенкой сосед-алкоголик, но он безобидный. У соседки пять кошек, и из лотков воняет аж в подъезде, но она так обрадовалась возвращению Польских! — Галочка, у меня каша есть, только сварила. Вку-у-у-усная... И Галина почувствовала себя дома. Не надо вытягиваться в струнку перед грозной свекровью и стесняться ходить в туалет и мыться в ванной, санузлом же свёкор пользуется! А свёкор, находившийся в Италии, приказал Александру немедленно вернуть жену домой. По словам Галины, муж пришёл к ней надутый и от себя ни слова не сказал, мол, папа хочет, чтобы ты не уходила. Разговора по-человечески не вышло, а через два дня актриса получила перевод в 2 тысячи рублей. Чтобы избавиться от нерождённого ребёнка? Или это "выходное пособие"? Галина отослала деньги обратно. Уже через неделю она была ошарашена новостями. Сурин привёз узбечку, с которой встречался раньше, и у неё дочь от него! Зачем, спрашивается, он женился на Польских? Через два года эта женщина родила второго ребёнка, а Александр как-то вышел на молочную кухню ему за питанием и, встретив на пути Нонну Мордюкову, домой не вернулся, ушёл к ней жить. О дочери, которую Галина назвала Машей, режиссёр вспомнил, когда ей исполнилось 13 лет, пришёл знакомиться. Но девочка-подросток сказала, что папы у неё нет, и заперлась в своей комнате. А ведь Галине пришлось очень тяжело после развода. Её попросту лишили ролей! Она чувствовала себя прокажённой — как же, актрису вытурили из семьи главы «Мосфильма», а давайте, на всякий случай не будем её даже на пробы звать от греха подальше. Пять лет Польских как-то выживала с двумя детьми, помогала близкая подруга, бескорыстно отдававшая ей половину зарплаты. Первая свекровь, мама Лида, приехала с Ирадой из Баку к Галине, помогать с детьми. Она, добрейшей души человек, полюбила и Машу, как родную внучку. Польских спасли в это тяжёлое для неё время поляки. Во время тех съёмок у Сурина в Ялте она познакомилась с Ежи Липманом, оператором Анджея Вайды. Он был наслышан о любовных похождениях Сурина, и предостерегал актрису от серьёзных отношений с режиссёром. Как в воду глядел! Прослышав о её бедственном положении, похлопотал, и её пригласил сняться в фильме «Дорожные знаки» польский режиссёр Анджей Пиотровский. Только спустя несколько лет режиссёр Игорь Гостев дал Галине роль в своей картине «Фронт без флангов», не побоявшись гендиректора. Впрочем, Сурин вскоре оставил должность, и режиссёров словно прорвало: — Это был поток приглашений! — вспоминала актриса. — Я снималась и снималась, редко отказываясь. Надо было вырастить девчонок. И вырастила прекрасных дочерей. Больше талантливая актриса замуж не выходила, хотя яркие романы были. Всегда ставила на первое место благополучие и комфорт своих детей. Из воспоминаний Галины Польских