Предыдущая публикация
ИСТОРИЯ ПИСЕМ С ФРОНТА ОДНОЙ СЕМЬИ
Прошло много лет, как закончилась Великая Отечественная война, давно уже истлел прах павших в боях, но нетленными остались солдатские треугольнички-письма — маленькие пожелтевшие листки бумаги, исписанные простым или химическим карандашом торопливой рукой. Они бесценные свидетели истории и память о родных и близких, ушедших и не вернувшихся с войны. Более 50 лет хранила такие письма моя мать, а потом передала их мне.
А начиналось все так. В первый же день войны в военкомат призвали старшего и младшего братьев моего отца — Дмитрия и Алексея. Отец обиделся, что его не взяли вместе с ними на войну, и на другой день отправился в райвоенкомат. Там ему отказали: сказали, что забронирован за народным хозяйством как работник районного узла связи. Но уже через три с половиной месяца, когда немецко-фашистские войска начали наступление на брянском и можайском направлениях и страна оказалась в большой опасности, пришла повестка и ему — связисту Чикову Матвею Максимовичу, 1911 года рождения, уроженцу села Дедилово Тульской области.
Перед уходом из полуразвалюхи дома отец взял из подвешенной к потолку люльки родившегося две недели назад моего брата Валерия, прижал живой маленький комочек к груди и, убрав с лица набежавшую слезу, проговорил: «Маруся, береги ребят. Что бы со мной ни случилось, ты должна вырастить и воспитать их. А я постараюсь остаться в живых...» Потом он попрощался с моей бабушкой, несколько раз поцеловал ее, что-то говорил ей, но его слова заглушал сильный, раздирающий душу плач моей матери. Когда же отец шагнул через порог дома, она заголосила так, что казалось, от ее плача содрогался земляной пол...
Простившись, отец уходил от нас все дальше и дальше, часто оглядывался и прощально вскидывал руку. Мама, закрыв лицо руками, продолжала плакать. Она, наверное, чувствовала, что видит мужа в последний раз.
Письмо первое от 13 октября 1941 года:
«Здравствуйте, дорогие мои Маруся, Вова и Валера!
Наконец-то мне представилась возможность написать. От волнения даже руки дрожат.
Нахожусь на военных курсах в Муроме, учусь воевать. Вернее, учусь убивать, хотя никто из нас никогда и не думал, что придется это делать. Но судьба обязывает нас к этому: надо защищать страну, свой народ от фашизма, а если потребуется, то и отдать жизнь за Родину. А вообще-то, как говорил нам старый служака-инструктор, вернувшийся инвалидом с войны, умереть, погибнуть несложно, а вот труднее и нужнее остаться живым, потому что только живые приносят победу.
Через три недели заканчиваю курсы сержантов-минометчиков. Когда нас отправят на фронт — неизвестно...»
Мать каждый день по несколько раз перечитывала это письмо со слезами на глазах, а вечером, после тяжкой работы в колхозе рассказывала, какой отец наш веселый и заботливый, что в селе все любили и ценили его. Я не знаю, что она написала в ответ, но второй треугольник пришлось ждать долго.
30 ноября 1941г.
«Дорогие мои, любимые мама, Валера, Вова и Маруся!
Я получил от вас весточку еще там, в Муроме. Если бы ты знала, милая моя женушка, сколько радости она мне принесла. Теперь, как только выдается свободная минута, так читаем твое письмо вместе с Василь Петровичем (односельчанин и друг отца. — В. Ч.). Он, кстати, передает тебе привет и завидует мне в том, что есть у меня семья — Валерка с Вовкой и ты.
Ответить из Мурома у меня не было времени — спешно шли сборы к отъезду на фронт. Потом был сам отъезд. После курсов в Муроме получил я звание сержанта и нахожусь между Москвой и Ленинградом. Как видишь, попал я в самое пекло войны — на передовую. И уже успел испытать себя в первом бою. Жуткое это зрелище, Маруся. Не дай Бог увидеть моим детям и внукам! И будь они большими, я сказал бы им: никогда не верьте тем, кто говорит или пишет в газетах, что ничего не боится на войне. Каждому солдату всегда хочется выйти из боя живым, но когда он идет в атаку, то не думает о смерти. Кто хоть раз ходил в атаку, тот всегда смотрел смерти в лицо...»
А вскоре почтальонша принесла в наш дом первую похоронку с фронта: «Смертью храбрых в боях за Родину погиб под Ленинградом» младший брат отца — Алексей. Через несколько дней нам принесли еще одну страшную весть: убит на войне старший брат — Дмитрий. Их старая мать — моя бабушка Матрена — достала из верхнего ящика комода фотографии погибших сыновей и, держа в руках карточки Алексея и Дмитрия, долго смотрела на них, а они — на нее. Их уже не было на свете, но ей не верилось в это. Бедная моя бабушка, ее можно было понять, ибо ничего не может сравниться с болью и горечью матерей, потерявших своих сыновей на войне. Не смогла перенести этого горя горького бабушка Матрена: когда увидела появившихся в селе фашистов, убийц двух ее сыновей, сердце ее то ли от сильной злобы на них, то ли от большого испуга не выдержало и она умерла.
Трое немцев поселились в нашем маленьком деревянном доме. Но не нашли они в нем покоя: ночью и днем в люльке, подвешенной к потолку в чулане, часто плакал мой двухмесячный брат. Один из фрицев, разозлившись на него, выхватил из кобуры вальтер и направился к малышу. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не мать. Услышав с кухни щелканье затвора, она бросилась в горницу и с пронзительным криком оттолкнула фашиста, прикрыв собой колыбель с младенцем. Фриц убрал пистолет в кобуру, подошел снова к люльке, снял ее с крюка и, выговаривая что-то на своем языке, понес в неотапливаемые холодные сени. Смирившаяся мать поняла, что нам надо уходить из дома. И мы ушли, больше недели жили в темном подвале соседской бабки Катерины, скрываясь от немцев.
Из холодного подвала мы вернулись в свой дом, лишь когда село освободили конники генерала Белова. После изгнания немцев мать все чаще стала выходить на дорогу и всматриваться — не появится ли почтальон с письмом. Мама очень ждала весточки от отца. Но лишь после Нового, 1942 года вновь заработала почта. Под Рождество мы получили третье по счету письмо:
«Здравствуйте, мои милые детки и любимая женушка!
Поздравляю вас с Новым годом и Рождеством Христовым! Да поможет всем нам Бог поскорее одолеть фашистов. Иначе всем нам хана.
Дорогая Маруся! Сердце разрывалось на части, когда читал твое письмо с сообщением о том, что мои родные братья Алексей и Дмитрий погибли, а мама, не выдержав горя, умерла. Царствие Небесное им всем. Наверно, это правда, когда говорят, что Бог берет к себе самых лучших, молодых и красивых. Я ж, ты знаешь, всегда гордился, что у меня есть такой красивый и всеми любимый брат Алексей. Обидно, что никто не знает, где он и Дима похоронены.
Сколько все же горя и несчастий несет людям война! За любимых братьев, за погибших друзей и за смерть мамы я и Василь Петрович поклялись отомстить гадам-фашистам. Будем бить их, не жалея себя. За меня не беспокойся: жив, здоров, сыт, одет, обут. И заверяю тебя, Маруся, что свой долг перед односельчанами и детьми своими я выполняю как положено. Но мне все больше становится страшно за тебя. Как ты там одна управляешься с такими маленькими детьми? Как хотелось бы передать часть своих сил тебе и взять часть твоих забот и тревог на себя...»
После Нового года отец слал письма домой часто, как только позволяла фронтовая обстановка. Все его «треугольнички», написанные карандашом, целы. После 68 лет их хранения и многоразового зачитывания некоторые строки, особенно на сгибах, трудно разобрать. Есть и такие, по которым прошлось черное жирное перо чернил военного цензора или просто не пощадило время: как ни берегли мы в семье его весточки, несколько писем, написанных на папиросной бумаге, истлели совсем или выцвели.
Но уже в апреле 1942 года отец сообщает, что письма от него будут идти редко, потому что:
«...мы прорвали оборону противника и перешли в наступление. Вот уже четыре ночи не спим, все время гоним фрицев на запад. Поскорее бы уничтожить эту фашистскую сволочь и вернуться домой. А вот вернемся ли? Смерть пасет нас каждый день и час, кто знает, может быть, пишу в последний раз.
Война, Маруся, — это нечеловечески тяжкая работа. Трудно сосчитать, сколько мы уже вырыли окопов, траншей, землянок и могил. Сколько укреплений сделано нашими руками. А кто сосчитает, сколько тяжестей перенесли на своем горбу! И откуда только берутся силы у нашего брата? Если бы ты увидела меня сейчас, то не узнала бы. Похудел так, что на мне все стало велико. Мечтаю побриться и помыться, но обстановка не позволяет: покоя нет ни ночью, ни днем. Всего того, что я пережил за это время, не расскажешь... На этом все. Иду в бой. Целуй за меня моих сыночков и береги их. Как я был бы рад увидаться с вами хоть на часок.
Это письмо я отправлю после окончания боя. Если получишь, значит, я жив и здоров. Но все может быть.
До свидания, дорогие мои».
И вот пришло предпоследнее письмо, датированное 15 мая 1942 года. Оно переполнено душевной болью и тяжелыми думами о предстоящем бое. Ему очень хотелось остаться живым. Но сердце, очевидно, предчувствовало недоброе:
«...У нас сейчас холодно и сыро. Кругом болота и леса, в которых местами еще лежит снег. Каждый день, а то и час слышны разрывы бомб, снарядов и мин. Бои идут упорные и жестокие. После недавно предпринятого наступления войск Ленинградского и Волховского фронтов фашисты оказывают сильное сопротивление и поэтому с конца апреля мы перешли к обороне. Вчера после боя нас остались семь человек. Но оборону мы все-таки удержали. К вечеру подошло подкрепление. На завтра, по данным разведки, фашисты усиленно готовятся к бою. Поэтому, если я останусь завтра в живых, то буду долго жить всем смертям назло. Пока же меня еще ни разу не зацепила немецкая пуля. Кто знает, обойдет ли она меня завтра?».
Для нас это были еще не последние слова отца. В конце июня 1942 года мама получила сразу два письма в одном толстом конверте: одно — от односельчанина и друга отца В. П. Чикова, с которым судьба не разлучала его с детства, другое — от отца, как я понял, на случай его собственной гибели. Привожу их оба:
«Привет из действующей Красной Армии !
Мария Тихоновна, хоть и трудно мне, но хочу рассказать о гибели своего друга и вашего мужа Матвея.
Дело было так: 16 мая рано утром раздался приказ «К бою!». Ну и загудело. Наши лупили из минометов и дальнобойной артиллерии, а потом, откуда ни возьмись, появилась фашистская авиация и стала забрасывать нас бомбами. Они рвали землю и лес, в котором мы укрывались. Через 10 минут бомбардировки закончились. Я, протерев заляпанное грязью лицо, высунулся из окопа и крикнул: «Матвей, где ты?». Не услышав ответа, я встал и пошел искать своего любимого друга... Смотрю, рядом с бомбовой воронкой на кустах недвижимо лежит отброшенный взрывной волной Матвей. Подхожу к нему, что-то говорю, а он смотрит на меня и молчит, в глазах лишь застывшее удивление...
...Мы собрали его останки, завернули в плащ-палатку и вместе с другими погибшими солдатами похоронили в бомбовой воронке, недалеко от села Зенино. Я как близкий его друг сделал все как полагается, по-христиански. Могилу выложил дерном, поставил православный деревянный крест, и дали мы залп из автоматов...»
Тот бой стал для Василия Петровича последним. Об этом свидетельствовала впоследствии узкая, желтого цвета бумажная полоска похоронки, принесенная его родителям немногим позже того толстого конверта, который был направлен моей матери. В нем, как сообщалось выше, находились два письма: одно — от В. П. Чикова, содержание которого уже приведено, а вот другое, написанное рукой моего отца, было посмертным его посланием:
«Дорогие мои сыночки, Валера и Вова!
Когда вы вырастете большими, то прочитайте это письмо. Я пишу его на передовой в тот момент, когда чувствую, что это, возможно, в последний раз. Если я не вернусь домой, то вам, мои любимые сыночки, не придется краснеть за своего папаньку, вы можете смело и гордо говорить своим друзьям: «Наш отец погиб на войне, верный присяге и Родине». Помните, что в смертельной схватке с фашистами я своей кровью завоевал вам право на жизнь.
А поскольку войне рано или поздно придет конец, то уверен, что мир будет для вас долгим. Очень хочу, чтобы вы любили и всегда слушали Мать. Я это слово написал с большой буквы и хочу, чтобы и вы писали его только так. Мать научит вас любить землю, труд, людей. Любить так, как любил все это я.
И еще: как бы ни сложилась у вас жизнь, держитесь всегда вместе, дружно и крепко. В память обо мне учитесь в школе хорошо, будьте чистыми в душе своей, смелыми и сильными. И пусть будут у вас мирная жизнь и более счастливая судьба.
Но если, не дай Бог, начнут опять сгущаться черные тучи войны, тогда очень хотел бы, чтобы вы были достойны своего отца, стали бы хорошими защитниками Родины.
Не плачь, Маруся, обо мне. Значит, так Богу угодно, чтобы отдал я жизнь за землю нашу русскую, за освобождение ее от фашистской сволочи, чтобы вы, мои родные, остались живы и свободны и чтобы всегда помнили о тех, кто защищал нашу с вами Родину. Жаль вот только, что повоевал я мало — всего 220 дней. Прощайте, мои любимые сыночки, моя милая женушка и мои родные сестрички.
Целую вас крепко. Ваш отец, муж и брат Чиков М. М.
14 мая 1942 г.».
А потом пришла похоронка, в ней лаконично говорилось: «Ваш муж, Чиков Матвей Максимович, верный воинской присяге, проявив в бою за социалистическую Родину геройство и мужество, был убит 16 мая 1942 г. Похоронен недалеко от с. Зенино.
Командир воинской части 6010 Мачулка.
Мл. политрук Бороденкин».
Однако мама все надеялась и ждала отца, выходила к калитке и подолгу смотрела на дорогу. И всегда в черном платке и в черной кофте. С тех пор до сего дня иной одежды, кроме черной, мать не знала. В 22 года оставшись вдовой, она ни разу не пожаловалась на жизнь, сохранила верность человеку, которого считала лучшим на свете. И вот в течение уже многих десятилетий каждый раз, когда я приезжаю в родное Дедилово, слышу ее тихий голос: «Если бы ты знал, каким был твой отец...»
Следующая публикация
Комментарии 3