Было странно видеть Валентина серьёзным и странно говорить ему: «Да, я согласна». Он торопливо ел, дул на покрасневшие руки и всё не мог перестать дрожать, потому что решил, что предложение руки и сердца не делают в чём попало, поэтому надел под тонкую куртку рубашку, галстук и летние брюки со стрелками, а на улице был мороз около двадцати.
В июне поехали знакомиться с матерью жениха. Та первым делом взглянула на живот невесты, но так как Галя была полновата, ничего определённого не поняла.
Последнее время у нас натянутые отношения, хотя они и раньше не были близкими. Матери обидно, что я общаюсь с отцом. Считает меня предательницей, «и вашим и нашим». Она перестала быть женой, я же не перестала быть его дочерью.
Истории об отношениях в семье. Матери обидно, что я общаюсь с отцом. Считает меня предательницей. Она перестала быть женой, я не перестала быть его дочерью.
Света всё больше становится похожей на мою мать, и ничего забавного в этом нет. Я помню, каким счастливым был папа, когда познакомился со Светой. Она им восхищалась, скучала по нему, и именно этого не хватало отцу. Мать хотела денег, развлечений и отдельную спальню, муж её не интересовал, не волновал и давно надоел.
— И что хорошего? Что за месяц-два узнать можно?
— Иногда и часа хватает, чтобы понять, твой это человек или нет.
— Ты увидела Валю и сразу поняла: он? — продолжал допытываться Генка.
Мы с Валей больше года встречались. У нас соседи через два месяца после знакомства поженились. Иногда часа хватает, чтобы понять, твой это человек или нет.
Несмотря на тесноту, Анна Дмитриевна задержалась на месяц. Особой помощи от неё не было, но к Танечке относилась бережно, вскакивала от каждого её покряхтывания и с удовольствием гуляла с внучкой под окнами общежития, пока Галя занималась делами.
— Смотри, какая дача, — сказала Лена Гале. — Тут только яблони и трава. Ни картошки с укропом, ни огурцов.
— Наверное, им некогда с картошкой возиться.
— Некогда… Идеология другая. Гулять по траве и срывать с дерева яблоки. Знаешь, Галь, если бы у меня был хоть один шанс из тысячи закрутить любовь с Генкой, я бы за твоего Воробьёва замуж не вышла.
Приехала Зоя, привезла торт, о котором вчера никто даже не подумал. — Вчера было горько, сегодня будет сладко, — сказала Зоя и передала торт девчонкам.
Было странно видеть Валентина серьёзным и странно говорить ему: «Да, я согласна». Он торопливо ел, дул на покрасневшие руки и всё не мог перестать дрожать, потому что решил, что предложение руки и сердца не делают в чём попало, поэтому надел под тонкую куртку рубашку, галстук и летние брюки со стрелками, а на улице был мороз около двадцати.
В июне поехали знакомиться с матерью жениха. Та первым делом взглянула на живот невесты, но так как Галя была полновата, ничего определённого не поняла.
Мысли изводили. Вдруг Генка рассказал Валентину про поездку на речку? Вот потому он и не идёт к ней. Галя убеждала себя, что с Генкой ни до чего серьёзного не дошло, она же вовремя остановилась, значит, и совесть должна быть спокойна, но спокойно не было.
Галя убеждала себя, что с Генкой ни до чего серьёзного не дошло, она же вовремя остановилась, значит, и совесть должна быть спокойна, но спокойно не было.
Почему-то Галя согласилась ещё погулять с Валентином, отложив объяснение и отказ на потом. Многие знакомые девчонки бегали на свидания, чему Галя тайно завидовала, теперь, когда и её заметили, может она хоть кусочек счастья урвать?
Галя согласилась погулять с ним, отложив объяснение. Знакомые девчонки бегали на свидания, теперь, когда её заметили, может она кусочек счастья урвать?
Интерес Валентина Галя восприняла спокойно: на шею ему не бросилась, наоборот, будто бы сторониться стала. Первая радость от того, что на неё наконец обратил внимание парень, быстро исчезла. Парень-то был не тот, по которому она тосковала и слёзы лила в подушку.
— Вы ушли от ответа, доктор, — улыбнулся Каурский. — Предположу сам. Вы были тогда юны и бедны, только получили практику, жениться на девушке княжеских кровей было вам не по средствам и не по статусу. Но я не верю, что такого человека, как вы, эти мелочи остановили бы.
Аполлинария Николаевна переоделась в чёрное платье, нацепила шляпку с вуалью, придирчиво посмотрела на своё отражение и нахмурилась. Чего-то явно не хватало в её скорбном облике. Она взяла пудреницу и провела пуховкой по впалым щекам. Лицо сделалось бледнее, а значит, по её мнению, более уместным в сложившейся ситуации.
Михаил слушал это, краснея от стыда. Он ожидал, что раздадутся крики: "Ложь!", "Они все лгут!", но на него смотрели с сочувствием, а Каурского осуждали.
— Вы так спокойны, доктор, — сказал Каурский с ноткой восхищения. — Как думаете, не понадобится ли ваша помощь Аполлинарии Николаевне?
— Вы заметили, как хороши и красивы были её действия? Рука на телеге, что опустилась на то единственное место, которое было не выпачкано грязью, отброшенный в сторону обломок кирпича, чтобы не ушибиться, падая на колени, мгновенное завершение истерики после отъезда губернаторши.
— Проклятый дом! Никто меня не слушал, а я знала, что этим всё и кончится!
Каурский сел рядом с Полетаевой и взял её за руку. Она смотрела вдаль и казалась безучастной.
Зарыдала Раиса, тяжело и надрывно всхлипывая. Сначала было это натужно, словно для роли, но после вполне достоверно.
— Как я в девушках читала… Запоем, дни напролёт, — сказала губернаторша. — Приключения, любовные истории, поэмы…
— Чтение романов, Евгения Васильевна, до хорошего не доведёт, — сухо сказала Аполлинария Николаевна. — Даша тоже всё с книгой да с книгой, а потому в доме и творится чертовщина всяческая. Шпектакль этот ещё… Нет бы собрать молодёжь да божественное им почитать, так ведь порочное в их умы вкладывается. Страсти любовные, веселье, непотребство одно…
— Мой муж так любил меня, что узнав об измене, покончил с жизнью, — тихо сказала Екатерина. — А я желала ему смерти… Я хотела, чтобы он не мешал мне любить Андрея. Только получилось, что уход Петра Илларионовича оказался напрасен… Я всё равно не с Каурским.
— Любви не нужны причины. Вы могли бросить своего мужа…
— Нет! Вы не знали этого человека! Он не дал бы мне уйти. Он до сих пор не отпускает меня.
Людям хочется думать, что всё навсегда: родители, дети, счастье, любовь, жизнь. Вы должны быть благодарны судьбе, что эта любовь случилась в жизни, но...
— Таким людям и правду говорить опасно, — сказал Горичевский. — Но у меня есть мысль, что себя они любят во сто крат сильнее. Идти у них на поводу — себя потерять. Разве то, что они любят, даёт им право мучить людей своей любовью? Но они тычут в глаза своими страданиями, и вот вы уже вынуждены что-то смягчить, где-то соврать, в чём-то подыграть.
— Андрей, мне страшно. Пётр Илларионович мерещится мне из каждого угла.
— Иди ко мне, Катрин. Тебе удобно? Я не спрашивал… Что с ним случилось? Удар хватил, рыбной костью подавился?
— Да чего ты мямлишь? Двадцать три года детине, а ты всё запинаешься. Я к ней ничего не чувствую. Это ты хотел выведать? И к Екатерине тоже. Я не способен больше что-либо ощущать. Во мне все чувства погибли и истлели за те месяцы, что я был один. Но мне ничего не стоит приударить за любой из них.
— Замолчи! — топнул ногой Хруставин.
— Не нравится? Экий ты собственник.
У меня нет праздничного настроения, но у ребёнка оно должно быть. И я покупаю огромные мандарины, и много всего, что должно его порадовать, а ещё настоящую сосну. У нас давно уже есть пластиковая ёлка, но хочется удивить сына: пусть будет хвойный запах и восторженное «ах», когда она появится в доме.
Муж мнётся в дверях, он хотел уйти, а тут притащилась я с деревом и мандаринами, которые сыпятся на пол из порвавшегося пакета.
— Послали за мной среди ночи, говорят, барин без огня обгорел и в беспамятство впал. Вошёл я, а Выпряжкин на коленях по полу ползает, блажит и головой то об стену, то об пол прикладывается. Прости, господь, кричит, я всё осознал. Я пытаюсь сообразить, что с болезным делать, как ему помочь, и тут замечаю сердитую барышню в самом углу.
Нет комментариев