Кирилл Лавров (15 сентября 1925 - 27 апреля 2007)
«С ним можно было говорить обо всем. Нет темы, на которую я бы не мог с ним общаться.
С ним всегда можно было быть предельно открытым, потому что с первого же момента становилось понятно: он — могила.
Многие годы не было дня, чтобы мы не общались. У него был редкий дар — слушать, и слушать в этот момент только тебя, никуда не торопясь. Когда он слушал — останавливалось время, он располагал к спокойной беседе. И вот странность: чем меньше было у нас времени (предположим, пять минут!), тем спокойнее были эти беседы. Помню несколько случаев: я ему что-то говорю… долгая пауза, молчит. «Кирилл Юрьевич, вы принципиально не отвечаете?» — «Нет, я думаю». Мог после этого предложить попить кофе, говорить на другие темы, а потом, через час-полтора, вдруг сказать: «Я думаю, это может быть вот так». Он ни к чему не относился формально, ни к чему! Не только прочитывал текст бумаги, которую подписывал, но пытался вычитать контекст, который стоит за этой бумагой, и последствия ее подписания… Но если не хотел подписывать — ничто не могло сдвинуть его: «Не подпишу!» Во что верил — верил, но никому не навязывал свою веру, был в этом смысле предельно демократичен. Его отношения с людьми, считавшими по-другому, не портились.
Счастье, что он был руководителем, но не в этом дело. Хороших руководителей мало, но сколько-то есть, а он был не руководителем и не патроном, он был в театре отцом.
В 1989 году мы с ним встретились как депутаты Верховного Совета последнего созыва. Не потому, что лезли в политику, а потому, что у каждого творческого союза (и СТД в том числе) было по десять мест и нас выдвинул театральный народ… Как раз в это время не стало Георгия Александровича. Лавров обратился к Горбачеву и попросил отпустить его с сессии на похороны… А через месяц или полтора он пригласил меня поставить в БДТ спектакль, помня, что Товстоногов дважды звал и предлагал мне «Коварство и любовь»…
Когда после смерти Товстоногова Лаврова единогласно выбрали худруком, первое, что он сказал мне: «Темур, я тут временно…». 18 лет! Были удачи, неудачи, кризисные дни, все было, но — никаких потрясений, землетрясений войн, интриг, конфликтов. И это все — Лавров! Очень часто, когда дело доходило до него, конфликт снимался, потому что перед ним тушевались.
Он все брал на себя. Этому невозможно научиться — умению Лаврова находить с людьми общий язык, умению Лаврова быть магнитом. Сколько раз по разным поводам я говорил: «Кирилл Юрьевич, может быть, не поедете?» — «Темур, я обещал».
Как только он стал худруком, он стал существенно меньше играть. Когда возникал момент распределения и я говорил ему: «Кирилл Юрьевич, это вы и только вы», — он отвечал: «Подумай, если в труппе есть еще кто-то — должен играть он, а не я». Хотя как настоящий артист он, конечно, хотел играть. И нет ничего странного, что до последнего он стоял на сцене. Это факт.
Выделяю жирным шрифтом: с ним было очень легко репетировать. Оооочень! Он шел на любое предложение, как мальчишка! Лавров был из той породы артистов, которые сперва пробуют, а потом обсуждают, он должен был организмом почувствовать, а уже потом анализировать. Его нужно было задеть действенным словом — и дальше он пробовал и делал эпизод богаче, чем я предполагал. Так что дружба дружбой, но мне было с ним очень комфортно работать. Это и скрепляло дружбу. Когда он репетировал, рядом с ним невозможно было нервничать, от Лаврова шла уверенность, хотя сам он искал до последнего и не был уверен, что найденное — хорошо. Но, ища, был уверен, что вместе мы найдем — и внушал тебе эту уверенность. А после премьеры говорил: «Слушай, по-моему, я здесь хуже всех…»
Он был верным другом, но никогда никто в театре не допускал с ним панибратства, даже те, кто называл его на «ты» и Кира.
А каким он был деликатным партнером и для мужчин и для женщин!.. Дело даже не в обаянии, равно неотразимо действовавшем на мужчин и женщин. И не в потрясающей улыбке, из-за которой его обожали. Эта улыбка вызывала доверие, а не совращала, она раскрепощала, от нее становилось светло. Я, мужчина, вам говорю: его утренняя улыбка давала полдня хорошего настроения!
Единственная тема, которая напрягала наши отношения, — это когда я задерживался в Тбилиси. И когда в очередной раз что-то натянулось между Россией и Грузией и я задержался, сказал, что не приеду еще дней десять, — он просто прилетел в Тбилиси.
До этого как раз были дни Петербурга в Грузии, играли спектакль БДТ «Арт». С ними он не полетел, но, заподозрив, что я хочу остаться в Грузии, сообщил, что прилетает. Зачем прилетает, мне не сказал, просто прилетел. Встретив в аэропорту наших артистов, спросил: «Ребята, как вас принимали?» Гена Богачев честно сказал: «Кирилл Юрьевич, нас принимали — как Гагарина». А Валера Дегтярь потянул меня за рукав и говорит: «Нас принимали, как Белку и Стрелку, а Гагарин только что прилетел!»
Лавров сказал, что хочет несколько дней побыть в Грузии, и мы поехали в Боржомское ущелье. Там потрясающая красота, санаторий на той территории, где был дворец Романовых. Осень, туман… Приехав, мы спустились в город пообедать, вошли в ресторанчик, в котором не было ни души, заказали что-то… Официант молча принял заказ. Через тридцать минут ресторан был полон! Все столы были заняты, но было подозрительно тихо (это же Грузия!). Именно там Лавров сказал мне, что прилетел потому, что не был уверен в моем возвращении. Мы пообедали, встали — и тут встал весь ресторан! И началось! Лаврова ничем не удивишь, но ведь это провинция, дождь, напряженная ситуация (он недаром спрашивал ребят, как их принимали). А к нему обращались, его приветствовали незнакомые люди, собравшиеся за 30 минут! Лавров здесь! Гагарин прилетел!
Мы пробыли в Боржоми три дня, гуляли в тумане и обсуждали пьесу «Копенгаген»… Какие совершенно разные спектакли ему нравились! Как он искал молодых! В нем не было не толко самодурства, он потрясающе умел доверять: «Вы знаете что-то такое, чего мы не знаем, — говорил он о режиссерах. — Я вижу, что есть, а ты видишь то, что может быть». Пару раз мы показывали макет, который ему не нравился. И вот выходит спектакль. И первое, что он говорит: «Помнишь, мне не нравился макет? Прости великодушно, я не понял тогда, в чем его суть. А сейчас прошу прощения».
Про свою болезнь он понимал все, лично мне все рассказал еще полгода назад. Это был не диагноз, а приговор, но разве он помрачнел, бросил дела? Нет. За два дня до смерти был в театре и сколько успел сделать! Просил музей узнать что-то о Горьком, уточнить ему какие-то материалы, даты… «Кирилл Юрьевич, ну зачем вам Горький?!»
Только самое последнее время звонил иногда: «Темур, сегодня я не приеду в театр». Но в течение дня то он звонил мне, то я ему, он был абсолютно в курсе. Кроме последних двух дней, когда его трубка в ранимации не отвечала.
Однажды, несколько лет назад, после очередного «Бориса Годунова», он попросил меня поменять ему одну мизансцену: «Я минут пятнадцать сижу на переднем плане, пока ребята играют. Или поменяй, или я оттуда уйду». — «Вам тяжело там сидеть?» — «Нет, не тяжело. Но я гляжу на этот планшет и думаю: „Боже мой, меня же отсюда будут хоронить…“».
Конечно, у него было потрясающее чувство юмора, и, конечно, мы уходили от грустных тем: «Вам планшет не нравится? Давайте поменяем планшет, только летом!»
Не боюсь признаться: у нас была настоящая мужская дружба. Много лет. Кирилл Юрьевич был одним из нескольких очень близких мне людей, старших друзей — мужчин, сыгравших огромную роль в моей жизни: отец, отчим Котэ Махарадзе, мой учитель Михаил Иванович Туманишвили и вот — Лавров. Теперь нет уже никого из них, Кирилл Юрьевич был последним…
После «Коварства и любви» я сказал ему: «Кирилл Юрьевич, даю вам слово: пока вы являетесь руководителем этого театра, я вас не брошу». Так и случилось. Но еще я сказал ему: «Давайте уйдем вместе». И вот тут у меня чувство, что я его предаю… Дорогой мой человек…»
/ Из книги : Темур Чхеидзе. «Памяти Кирилла Лаврова».
"""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""""
Нет комментариев