Журавлёва, с недовольной миной на лице, отчитывала мрачного Стёпку, то и дело, жеманно касаясь кровоточащей губы:
— Да ты ими даже рулить не умеешь! Зачем взял? Лучше бы уж ледянку…
— Да умею я рулить, — пробурчал багровый от досады Стёпка, бросая угрюмый взгляд на подошедшего Ерьку.
— Ага, вижу уж, — снова дотронувшись лица, ехидно фыркнула девчонка.
Стёпка покраснел — ледянки у него не было и Ерька прекрасно знал почему. Предыдущую, ещё в конце осени, порвал Болид. Мать отказалась покупать, сказав, что перебьётся санками. Они, дескать, практичнее: на них и сумки тяжёлые можно катить и с горы ехать. С ледянками в магазин не сходишь.
Так и сказала:
— Перебьёшься. Я тебе недавно телефон купила. Денег на ерунду не дам.
Телефон был самый дешёвый, кнопочный. Стёпка жутко стеснялся доставать его, когда ему звонили. Ерька, заметив это, перестал ходить в школу со смартфоном — отыскал старую папину Нокию и засунул симку в неё. Теперь их стало двое и друг перестал так сильно стыдиться своей бедности. Но не расскажешь же об этом Журавлёвой? Девчонке, которая красуется айфоном, хвастается обновками и напоминает одноклассникам, что у её папы Форд, а не какая-то там Лада Калина.
Ерька задумался: как помочь другу? Ситуация и без того не очень приятная, а если учесть, кто заварил кашу… Он уже открыл рот, но его опередила Журавлёва:
— О! Ты же нормально рулишь. Я видела! Пойдём кататься!
Ерька опешил — так и застыл с раззявленным ртом, захлопал ресницами и глупо промычал:
— Я… Это… А?
Да уж, такого поворота он совсем не ожидал и потому умоляюще посмотрел на Стёпку, всем видом прося о помощи, но тот лишь вяло отмахнулся:
— Да идите, идите!
Неохотно подчинившись девчонке, настойчиво тянущей за собой, Ерька потопал к горке. Последнее, что он увидел, стоя на вершине «моста» — как друг внимательно рассматривает испорченные санки…
Домой возвращались порознь: когда Ерька вместе с Журавлёвой скатился с горки, Стёпки поблизости не оказалось. Телефон не отвечал — бесконечные длинные гудки сменил монотонный бубнёж автоответчика раз за разом долдонящего заезженную фразу: «Абонент находится вне зоны доступа...» Похоже, обо всём догадался и теперь не горел желанием общаться.
Ерька лихорадочно размышлял, что делать. Глядя на жеманящуюся Журавлёву, отчего-то вообразившую, будто её кавалер ушёл из-за ревности, он внезапно испугался, что Стёпа тоже подумает именно так. Будто он сломал эти дурацкие санки, чтобы кататься с Алинкой. Фу. Бред, на самом-то деле. Не может друг так подумать. Он слишком хорошо его знает.
Или нет?
От этих мыслей ужасно заболела голова. Стараясь не обращать внимания на повизгивающую от переизбытка эмоций девчонку, Ерька сгрёб санки в охапку и двинулся домой.
Журавлёву провожать не стал — та жила в нескольких шагах от остановки, а ему совсем не улыбалось торчать на морозе в ожидании очередного автобуса. Решив, что пару десятков метров одноклассница одолеет сама, он попрощался со скуксившейся девчонкой и повернулся спиной к выходу.
Ничего, не в лесу живёт. Не заблудится. Не маленькая, чтобы за ручку домой вести. Ему ещё уроки учить. А у них в квартире так сильно воняет духами, что его потом будет тошнить весь вечер.
Он так и сказал ей: «духами воняет». Стоящие рядом пассажиры покосились неодобрительно, но Ерька задрал нос и вырвал ладонь у назойливой девчонки.
Весь вечер он решал домашку, которой их загрузили по самые уши. Увы, в голову ничего не лезло — глаза и руки постоянно тянулись к телефону, но очередной раз набрав номер, он убеждался: абонент до сих пор вне зоны доступа.
На следующий день, заскочив за Стёпкой по дороге в школу, Ерька не застал его дома. Ольга Анатольевна только развела руками:
— Ушёл. Что у вас вчера произошло? Почему он вернулся такой надутый?
Ерька замялся: отвечать не хотелось, обижать женщину враньём тоже. Насупившись, он зыркнул исподлобья на мать друга, покосился в сторону двери и угрюмо буркнул:
— Я… это. Пойду. Опоздаю ещё.
В школе, как всегда, царила суматоха — все бегали, кричали, толкались — искали у кого списать несделанную домашку. Ерька, слава богу, хотя бы в этом отношении был спокоен. Войдя в класс, он привычно двинулся к их со Стёпой парте — третьей в центральном ряду, бросил рюкзак на пустующую лавку, поднял глаза и застыл от неожиданности.
Друг сидел у окна, рядом с Костей Архиповым — уже разложил учебники, достал тетради с ручками и делал вид, что не замечает проштрафившегося товарища. Опешив от такого поворота, Ерька тут же бросил вещи, упёрся ладонями в столешницы стоящих рядом парт и переметнул туловище вперёд, перепрыгивая через разделяющую их лавку.
— Стёп…
— Чего? — Стёпка глянул прямо, по-волчьи, без малейшего намёка на дружелюбие и улыбку. В его глазах даже обиды не было — только холодная ярость.
Перед такой откровенной неприязнью Ерька растерялся. Друг, явно не горящий желанием общаться, мрачно процедил:
— Ну? Чего хотел-то?
От этого вопроса душа ушла в пятки. Показалось даже, что одноклассники замолчали и с голодным любопытством следят за их разговором. Из-за повышенного внимания он смешался ещё больше и, понурившись, прошептал:
— Слушай, ты всё неправильно понял… Пойдём, выйдем. Я объясню.
— Что объяснишь? — холодно поинтересовался Стёпка, зло скосив глаза вправо, на что-то за Ерькиной спиной. — Что здесь объяснять-то?
Ерька недоумённо нахмурился, дёрнулся, обернулся и увидел Журавлёву, раскладывающую тетрадки на его парте. Вот же… зараза!
Подавив порыв броситься к ней и послать куда подальше, он глубоко вздохнул, подошёл к девчонке, и, с трудом сдерживая рвущуюся наружу грубость, спокойно поинтересовался:
— Журавлёва, ты чего?
Та приосанилась, расцвела в улыбке, манерно поправила волосы и зачирикала:
— Ой! Я смотрю — Семагин пересел. Ерь, ты так здорово решаешь всякие задачки… Я и подумала… Место всё равно свободно. Ты же не против?
Ерька был против, да ещё и как. Он уже открыл рот, чтобы сообщить об этом однокласснице, но неожиданно за спиной раздался Стёпкин голос:
— Он не против.
Вот с этой минуты всё и пошло кувырком. Мало того что друг наотрез отказывался общаться, теперь ещё и Журавлёва неотлучно находилась рядом. От неё Ерька и узнал, что вчера, после их расставания, она позвонила Стёпе, и тот просветил её насчёт поломанных санок. Именно с его лёгкой руки девчонка и вообразила, будто так сильно нравится Ерьке, что он даже поссорился с другом. Судя по лицам криво ухмыляющихся ребят и перешёптывающимся девчонок, теперь так считал весь класс.
Катастрофа!
Нет, ну какие дураки! Будто ему нечем заняться, как только слушать глупую болтовню! И ведь никто не верит его объяснениям: лишь смеются презрительно в лицо и смотрят, как на мерзкого червяка!
Так прошло несколько дней — вторник, среда, четверг… В пятницу Ерька не выдержал. Когда Журавлёва на глазах у Стёпки зачем-то взяла его за руку, вырвал ладонь, поднялся с лавки, собрал вещи и отнёс на подоконник. После подпрыгнул и уселся рядом.
Одноклассники зашушукались, бросая на него удивлённые взгляды. Кто-то вырвал из тетради лист, скатал плотный бумажный шарик и метко запустил Ерьке в лоб. Он стерпел, делая вид, что ничего не заметил. Шарики посыпались частым градом. Ерька, сидя на подоконнике с прямой как доска спиной, демонстративно смотрел в учебник, игнорируя эти «осадки». Экзекуцию прекратила Людмила Ильинична, которая, войдя в класс, тут же упёрлась взглядом в нарушителя порядка:
— Яхонин, это ещё что за номер? А ну, марш на место!
— Не пойду, — набычился Ерька. — Там Журавлёва. Не хочу с ней сидеть.
Учительница недоумённо сдвинула брови, обвела взглядом притихших детей, посмотрела на заливающуюся румянцем Журавлёву, и остановилась на одиноко сидящей за передней партой Балашовой.
— Тогда иди сядь с Леной.
— С ней тоже не хочу. — старательно глядя в глаза классной, сообщил Ерька. — Пусть Журавлёва сама и возвращается к ней. Я её не звал к себе. Лучше один буду.
Людмила Ильинична обречённо вздохнула, устало потёрла переносицу, и, посмотрев на Журавлёву, почти умоляюще попросила:
— Лина, пересядь к Лене, — и вернувшись взглядом к сидящему на окне Ерьке, резюмировала. — А с твоими родителями, Яхонин, я сегодня поговорю…
Остаток урока прошёл относительно спокойно. Впервые за последние четыре дня Ерьку не дёргали каждую минуту — показывая нелепые фоточки, задавая дурацкие вопросы или спрашивая ненужного совета. Но когда прозвенел звонок и учительница вышла из класса, внезапно подошёл Стёпка. Услышав приближающиеся шаги, Ерька вопросительно вскинул голову, увидел друга, радостно вспыхнул, но заметил мрачное лицо и осёкся.
— Ты урод, — и не думая понижать голос, заговорил Стёпка и находящиеся рядом ребята тут же примолкли, а самые любопытные подошли ближе. — Сам же хотел с ней дружить. Подсунул мне сломанные санки. А теперь выставляешь дурой. Веди себя нормально, а то в морду дам, понял?
— Дурой? — потрясённо взвыл Ерька. — Я, её? Её не надо выставлять, она сама… Тупая! Нужна она… очень! С ней и поговорить-то не о чем! «Нравится»! Да в гробу я видал твою Журавлёву! И санки сломал — думал, уйдёт сама! А она решила, что я хочу встречаться и пристала ко мне! И ты напридумывал…
— Ах ты урод!
Стёпка зарычал и с кулаками бросился на Ерьку. Тот, не ждавший такого напора, опрокинулся спиной на парту, и, вяло отмахиваясь от взбесившегося друга, выкрикивал:
— Что, не нравится? Я тебе всё время говорил, что она дура! Только и умеет, что кривляться! А ты не верил! А теперь сам убедился!
— Заткнись! — Стёпа замахнулся, собираясь нанести очередной удар, но, дёрнувшись, посмотрел куда-то за его спину и отступил. — Ой...
По классу пронёсся приглушённый шепоток, хлопнула дверь, знакомо зацокали учительские каблучки. Ерька неловко сполз с парты, поправил задравшийся джемпер и исподлобья глянул на возвышающуюся над ними Людмилу Ильиничну.
— И что здесь происходит? Семагин! Яхонин! Никто не хочет объяснить?
Никто не хотел. Стёпа возмущённо засопел, не сводя угрюмого прямого взгляда с преподавательницы, Ерька напротив — виновато понурился, в безуспешной попытке спрятаться. В полной тишине Людмила Ильинична изучила примолкший класс грозным сержантским взглядом.
— Яхонин сказал, что я тупая дура, — дрогнувшим голосом с готовностью наябедничала Журавлёва. — А Стёпа за меня заступился!
— Вот как, — процедила учительница. — Вот как… Замечания обоим. В понедельник жду ваших родителей. Свободны. Не сидим в классе! Обед!
Дети начали расходиться, с любопытством оборачиваясь в сторону взъерошенного Ерьки и застывшего истуканом Стёпки.
— Семагин! Яхонин! Вам что, особое приглашение нужно?
Класс опустел. Ерька шёл в столовую чуть позади друга и всё подбирал слова, пытаясь объяснить собственный поступок — уже собрался с духом заговорить, когда к Стёпе подошла Журавлёва.
— Спасибо, Стёп, — девчонка дотронулась Стёпиной руки, глубоко вздохнула и выразительно посмотрела на проходящего мимо Ерьку. — Спасибо! Ты… настоящий мужчина!
Стёпа шарахнулся от Журавлёвой, как от прокажённой — спрятал руку за спину и отодвинулся подальше. Ерька, увидев это, мысленно позлорадствовал над девчонкой, но перехватив полный яростной обиды взгляд товарища, снова поник. Торжество вспыхнуло и тут же погасло.
Домой, как и три предыдущих дня, они возвращались поодиночке. Хоть и в одном автобусе, но на разных площадках. Хоть и по одной улице, но противоположным тротуарам.
По правде говоря, вся эта ерунда Ерьке изрядно поднадоела. Ладно ещё Стёпка считал, что он его предал. Но теперь-то он знает правду! И всё равно дуется… Почему? Что опять не так?
Он не понимал. От кучи разных предположений у Ерьки снова заболела голова, в который раз за эти дни. И первое, что он сделал, оказавшись дома — не снимая куртки и не разуваясь, полез в интернет. Звонить деду по видеосвязи.
С отцом об этом говорить бесполезно. Всё что он скажет — «сам виноват». И ничего о том, как помириться с другом. Наговорит много умных слов, но не поможет. Наверное, он и сам не знает. Иначе бы не ссорился с мамой из-за ерунды. Вечно придирается по мелочам.
Если кто и подскажет, как поступить — только дед. Во-первых, он никогда ни на кого не кричит, но его все слушают. Во-вторых, он очень умный. Другие старички как: выйдут на пенсию и огородом занимаются. Или пьют. Или телевизоры смотрят.
А дед работает. В интернете. На Форексе. Раньше был профессором в университете, а теперь зарабатывает на валютах. И так успешно, что постоянно ездит отдыхать за границу и присылает Ерьке крутые подарки.
Точно. Дед умный. Он поможет.
Компьютер включился и автоматически вышел в интернет. Запустив мессенджер, Ерька с облегчением увидел значок, приветственно горящий зелёным светом.
Дед в сети. Хорошо.
Нажав вызов, мальчик торопливо расстегнул куртку, стащил шапку и поудобнее устроился в кресле. Когда на экране возникло седобородое лицо в огромных квадратных очках, он возбуждённо заелозил на месте, и, с трудом удерживая поток рвущихся вопросов, воскликнул:
— Привет, деда!
— Здравствуй, здравствуй, Ерёма! — Виктор Петрович поправил очки, изучил лицо внука и насмешливо присвистнул:
— Экий ты красавец! Как тебя угораздило-то?
— А! — Ерька небрежно потрогал ссадину, о которой уже успел забыть. — Тут такая фигня, дед…
Они проговорили почти час и Ерька без утайки пересказал историю с санками и Журавлёвой. Не умолчал и о том, что после сегодняшнего инцидента, он и сам начинал обижаться на Стёпу и даже не знает: хочет ещё мириться или нет? Старик слушал внимательно — не перебивая и никак не комментируя. Заговорил, когда Ерька замолчал:
— А от меня-то ты что хочешь?
— Ну… — Ерька смешался, осознав, что не знает ответа. Такого подвоха он не ожидал. Когда ему пришла идея поговорить с дедом, всё казалось простым и понятным: они поболтают, посмеются и решение найдётся само собой. Как по волшебству. Теперь же, когда дедушка задал простой вопрос, собственные фантазии показались Ерьке смешными и нелепыми.
— Ну, я… подумал. Может ты скажешь, как сделать, чтобы всё стало как раньше. Так надоело!
— Чтобы стало как раньше, не нужно было портить эти клятые санки.
— Но я же хотел как лучше! Она, правда, такая дура! И теперь Стёпка это знает! Он видел, как она вешалась на меня всю неделю! Он должен понять!
— Так. Стоп. Во-первых: если ты снова при Стёпе будешь говорить так о девочке, которая ему нравилась, то, скорее всего, никогда с ним не помиришься.
— Но почему?! Это же правда!
— Потому что ему неприятно постоянно слышать о том, как он сглупил. А ты напоминаешь. И потом: видеть-то он видел. Убедился, как ты говоришь, что она дура. Но вполне возможно, она всё равно ему нравится.
— Да ладно…
— Вот тебе и ладно. Любовь — штука тонкая. Необъяснимая. С ней нельзя быть уверенным ни в чём. Поэтому прислушайся к опытному человеку. Ну и во-вторых: Стёпа не должен, как ты выразился, что-то понимать. Заруби себе это на носу.
— Но…
— Не нокай, я тебе не конь. Позвонил, спросил — будь добр выслушать до конца. Я объясню. Вижу, ты не понимаешь. Представь: всё наоборот. Тебе нравится девочка. Как её там? А! Катя Макарова. А Стёпа решил, что она тебе не пара. Дерётся лучше. Ещё отлупит тебя…
— Дед!
— Цыц! И решил друг помочь: сделать так, чтобы вы не общались. Переживает. Ты ведь слабее. Каково?
Ерька молчал, переваривая услышанное. Эмоции на его живом лице сменяли одна другую: возмущение, обида, злость, досада, вина… Виталий Петрович выдержал длинную паузу, откашлялся и продолжил монолог:
— Хорошо. Вижу, ты услышал. Теперь вернёмся к нашей ситуации. Мало того что ты обидел девочку, которая нравится Стёпе, так ещё усомнился в существовании у него мозгов. Да-да, именно так! Ведь если он не замечает, что Журавлёва ветреная и недалёкая, значит и сам глупец!
— Но я ничего такого не говорил!
— Не говорил. Но сделал. Принял за него решение. Это ещё хуже. Ты ведь не знаешь, как он к ней относится. Что думает. Какой считает и почему. Может, Стёпа видел что-то, чего не заметил ты? Что она добрая, например. Тебе это не приходило в голову? Пойми, Ерёма: ты не имел права вмешиваться. Помогать товарищу таким способом. Даже если он и впрямь не знал, что за человек эта ваша Журавлёва. Поступив так, ты будто сказал: я умнее тебя. Я увидел то, что ты не заметил. Я умный. Ты дурак. Да, вслух не сказал. Но поступки в таких случаях намного правдивее слов.
Дед замолчал и какое-то время с мрачным удовлетворением наблюдал за внуком, внимательно изучающим кривые покусанные ногти. Убедившись, что зёрна упали в благодатную почву, резюмировал:
— Такое никому не понравится. Поэтому, если хочешь помириться — пойди и попроси прощения. Нормально, а не так, как ты делал до этого. Всё ясно?
— Да…
— Удачи!
Он отключился, но Ерька ещё не меньше получаса просидел, бездумно пялясь в монитор и переваривая услышанное. Наконец, вынырнув из прострации, вытащил из кармана мобильник, нашёл в списке вызовов номер друга и нажал кнопку.
И снова длинные гудки ожидаемо сменились короткими, а после и вовсе оборвались.
Всё ясно. Звонить смысла нет. Надо идти.
Разговор с дедом заставил Ерьку иначе оценить свой поступок, и теперь, подойдя к Стёпиному дому, он уже не осмеливался вести себя также вольно, как прежде.
Поэтому он подёргал калитку за ручку, будоража Болида. Звонка не было, но пёс лучше любой сигнализации справлялся с этой работой и громко залаял, отрабатывая похлёбку. Дверь скрипнула, распахнулась и на порог вышла Ольга Анатольевна. Увидев прыгающего за калиткой Ерьку, всплеснула руками и вскрикнула:
— Еря! Ну ты даёшь! Чего застыл, как неродной? А ну, заходи!
— Да не... Ольга Анатольевна, мне бы Стёпу.
— Так нет его! На день рождения ушёл!
— Да? Ну ладно. Тогда и я пойду.
— Стоять! Стой, кому сказала!
Увидев, что Ерька собирается уходить, женщина махнула рукой, выскочила на улицу в халате и тапочках на босу ногу, рванула на себя калитку, в два шага догнала и втащила во двор за капюшон:
— Думаешь, я так просто тебя отпущу? Как же! Ты мне сейчас всё про эту Журавлёву расскажешь! Что у вас там случилось и почему Стёпка волком на тебя смотрит. Ты что, увёл у него подружку?
— Да сдалась она мне! — возмущённо завопил Ерька, безуспешно пытаясь освободиться из цепких рук Ольги Анатольевны. — Она же дура!
— Ну, допустим. Верю. Видела пару раз. Но что тогда случилось?
Она таки затащила Ерьку в дом, и теперь, стоя в прихожей, бесцеремонно стягивала с него куртку, шапку и шарф. Повесив вещи в шкаф, подтолкнула Ерьку в сторону кухни и многообещающе усмехнулась:
— Ты мне сейчас всё выложишь. Как миленький.
И он правда выложил. Всё.
Допрос Ольга Анатольевна вела умело и жёстко — будто бывалый следователь, а не продавщица. Начала с Журавлёвой, упомянула об их ссоре со Стёпкой и добила упоминанием испорченных санок. В общем, говорила так, словно и без Ерьки всё знает, а сейчас ей нужна его версия. Он и раскололся, решив, что Стёпка давным-давно рассказал матери об их ссоре. И понял свою ошибку, когда Ольга Анатольевна, нервно барабаня пальцами по столешнице, задумчиво протянула:
— Понятно… А я голову сломала, чего это он надутый такой ходит? Как сыч. Спасибо, прояснил ситуацию.
Ерька даже рот раскрыл от возмущения, но женщина не дала ему вставить и слова:
— Мириться пришёл? Хорошее дело. Но не вовремя. Сейчас он тебя слушать не будет. Пусть обдумает. Перегорит обиду. Я сегодня поговорю с ним. Скажу, что ты приходил и даже во двор побоялся зайти. Подготовлю, а в воскресенье помиритесь. Ты же слышал о празднике? Прощёное воскресенье, последний день Масленицы. Я буду в «Малине», на ярмарке. Блины печь. И Стёпа со мной будет. Приходи. Только о нашем уговоре молчок. Потом как-нибудь расскажешь. Лет через пять. А то он обидчивый — ни дай боже. Да! И санки с тебя!
— Ладно, — от свалившейся информации у Ерьки пошла кругом голова и возмущение растворилось как ни бывало. — А что такое Прощёное воскресенье?
— Ну ты даёшь! Не знаешь, что ли? Это же конец поста! Праздник церковный.
— Так у меня родители неверующие…
— Ясно всё с тобой! — Ольга Анатольевна качнула головой, смешно морща нос — как будто дразня его. Из-за дурашливого выражения лица она стала вдруг совсем юной, словно старшеклассница, а не взрослая тётенька, и впервые за время их знакомства Ерька понял, что мать Стёпы совсем ещё не старая.
— Короче говоря, в этот день все люди просят друг у друга прощения. Обычай такой. И те, у кого попросили, должны прощать, иначе грех на душу возьмут большой.
— Да? Вот прямо так?
— Да! Вот прямо так.
— И как надо просить, чтобы правильно?
— Да просто. Говоришь: прости меня, Стёпа. За то, что… И перечисляешь. А он тебя должен простить. Сказать — бог простит, и я прощаю. Понял?
«Малина» встретила Ерьку шумной Масленичной толпой. Сгрудившись вокруг уродливого соломенного чучела, обряженного в цветастые тряпки, люди кричали, хохотали и толкались. Каждый хотел бросить в огромную гору хвороста пылающую спичку — но все они гасли на лету.
В стороне дежурила огромная красная машина. Водитель, облокотившись на руль, что-то рассматривал в смартфоне, пожарные, рассредоточившись среди народа, наблюдали за обстановкой.
Ерька бы тоже посмотрел, как будут сжигать чучело, но он пришёл уже под конец гуляний и времени на это не оставалось. А всё из-за папы. В пятницу, узнав от учительницы о конфликте, тот устроил выволочку: весь вечер читал нотации, а на выходные посадил под домашний арест. Хорошо, удалось договориться с мамой...
Тяжело вздохнув, он оторвал взгляд от наконец-то загоревшейся Мораны и двинулся к зданию торгового центра.
Возле дверей снова остановился, дожидаясь пока иссякнет ручеёк зрителей, торопящихся на заключительную часть гуляний. Скользнул взглядом по троице, спускающейся по ступенькам: женщина, мужчина и девочка лет десяти. Глянул и уже повернулся обратно к дверям, но что-то в лице девчонки насторожило Ерьку и он ещё раз скосил глаза в её сторону. Журавлёва!
Странно, что он не узнал её. Хотя в таком дурацком платке, с постной миной на лице… Как раз и не удивительно.
Ерька не успел додумать эту мысль, а ноги уже понесли его вслед за «журавлиным клином». Не вполне давая себе отчёт, что делает, обогнал семью и брякнул первое, пришедшее на ум:
— Журавлёва! Привет. Это… Прости меня, пожалуйста.
Мужчина остановился, обернулся, бросил на Ерьку вопросительно-насмешливый взгляд и заинтриговано посмотрел на дочь. Одноклассница высокомерно задрала нос и недовольно пробурчала:
— Чего тебе, Яхонин?
— Ну, так это… — смутился мальчик, не дождавшись положенного «отзыва». — Говорю же, прости меня.
Последние два слова он произнёс с выражением, и заметив понимание в глазах одноклассницы, затараторил, закрепляя успех:
— Ну да, прости. За то, что назвал дурой. Я же не знаю, какая ты на самом деле. Может и не дура совсем. А притворяешься. Прости, пожалуйста.
Ерька закончил короткую, но пламенную речь под возгласы старших Журавлёвых. Взглянув на них, заметил, что отец Алинки давится натужным кашлем, явно маскируя рвущийся наружу хохот, а мать гневно свела брови. И что он такого сказал?
Дёрнув за руку дочь, женщина потащила её за собой, прошипев, словно рассерженная кошка:
— Мальчик, не приставай!
Журавлёв шагал следом, громко хохоча и игнорируя злобные взгляды постоянно оборачивающейся супруги. Когда семейство отошло шагов на десять, он внезапно обернулся, встретился глазами с недоумевающим Ерькой и крикнул:
— Бог простит, и я прощаю, мальчик!
Ерька пристыженно втянул голову плечи — почему-то именно в этот момент до него дошло, что он сказал не так. Отвернувшись и усиленно делая вид, будто ничего не произошло, он вошёл в торговый центр. Внутри было тепло и... пусто. Все посетители ушли смотреть на сожжение чучела и продавцы остались без клиентов. Блинная обнаружилась в холле первого этажа, среди других временных палаток, торгующих масленичными сувенирами. Ольга Анатольевна, в белом колпаке и фартуке, стояла за стойкой и чуть повернув голову назад, что-то говорила Стёпе. Увидев Ерьку, мгновенно оживилась, поправила поварской колпак и заголосила:
— Прощёные блины! С пылу с жару! Один блин — одно прощенье!
Ерька глубоко вздохнул, тяжким усилием воли отбросил неуверенность и чеканным шагом двинулся к прилавку.
— Здрасте.
— Здравствуй, здравствуй, Еря! — весело воскликнула Ольга Анатольевна. — Какими судьбами? По блинки пришёл? Сегодня они волшебные, прощёные!
— Я, это… — на Стёпку отчего-то смотреть было страшно и Ерька полностью сосредоточился на его маме. — Так, гуляю. А блины точно прощённые?
— Точно, точно, — женщина ободряюще подмигнула и забавно высунула язык, кося смеющимся взглядом в сторону мрачного сына. — Будешь?
— Буду, — с готовностью согласился Ерька. — Сколько стоит?
— Тебе бесплатно.
— Э-э… Спасибо.
Он наконец-то осмелился взглянуть на друга — Стёпка смотрел внимательно и жадно, но встретившись глазами с Ерькой, отчего-то смутился и покраснел.
— Держи, — Ольга Анатольевна протянула ему свёрнутый треугольником свежеиспечённый блин и ободряюще улыбнулась. — Приятного аппетита!
— И… как им пользоваться?
— Как, как! — женщина озорно усмехнулась, продемонстрировав очаровательные ямочки. — Просишь прощения и тут же съедаешь. Тебе с собой или здесь? Если хочешь, я заверну.
— Да нет, не надо. Спасибо.
Ерька подцепил блин двумя пальцами, стараясь не запачкаться в сгущёнке и неуверенно посмотрел на друга.
— Это… Степ. Прости, пожалуйста. Я не должен был вмешиваться. Ну, нравится тебе Журавлёва — встречайся с ней. Мне всё равно, честно. Прости, поступил как дурак.
И торопливо затолкал в рот блин, будто от него и впрямь зависело Стёпкино прощение.
Друг улыбнулся — нерешительно и как-то неловко, бросив умоляющий взгляд на мать. Дождавшись, пока та насмешливо и многозначительно пошевелив бровями, сделает шаг назад, повернётся спиной и демонстративно заткнёт уши, он заговорил:
— Ерь, ты это… Тоже прости меня, пожалуйста. За то, что решил, будто ты можешь предать из-за девчонки. Я дурак, да?
— Так, это… — Ерька запнулся, не веря в свалившуюся на него удачу. — Это же вроде не по правилам?
— Ну и что. Зато по-честному. Так ты прощаешь?
— Спрашиваешь! Конечно! Ой, то есть бог простит, и я прощаю. Ага.
Они засмеялись, хором, совсем как раньше, до этой дурацкой истории с санками, и покосившись на спину стоящей позади Стёпы Ольги Анатольевны, Ерька подумал: интересно, стоит ли рассказывать другу, что весь их разговор она держала уши открытыми? Пожалуй, нет. Захочет — сама признается. А пока… Это будет их секретом.
© Юлия Клыкова
#ЮлияКлыкова
Комментарии 5