Пожалуйста, введите сюда пароль, который вы получили по смс на указанный выше номер. Не удаляйте полученное сообщение, чтобы в будущем беспрепятственно входить на сайт ...
У меня такая ерунда...В школе писала без ошибок.Считаю себя грамотной.Даже сочинения писала всем друзьям-троечникам..Но тут,на одноклассниках, постоянно лень писать без ошибок.Что с этим поделать?
Мы в Полежаевском парке, середина июня. Там течет речка Лиговка, она небольшая совсем, но в парке превращается в озеро. На воде лодки, на траве клетчатые пледы, скатерти с бахромой, самовары. Я наблюдаю за тем, как компания, сидящая неподалеку, заводит патефон. Кто именно сидит уже не помню, но все еще вижу, как вращается ручка. Через мгновение раздается музыка, хриплая, заикающаяся, и все же музыка.
Ящик полный маленьких, простуженных, поющих, пусть извне и невидимых, у меня такого не было. И как же я хотел им обладать, заботиться о нем, лелеять, ставить зимой у печи, но главное, заводить его с царственной небрежностью, как делают вещь давно привычную. Вращение ручки казалось мне простой и одновременно неочевидной причиной льющихся звуков, своего рода универсальной отмычкой к прекрасному. Было в этом что-то моцартовское, что-то от взмаха дирижерской палочки, оживляющего немые инструменты и земными законами также не вполне объяснимого. Я, бывало, дирижировал наедине с собой, напевая...ЕщёМы в Полежаевском парке, середина июня. Там течет речка Лиговка, она небольшая совсем, но в парке превращается в озеро. На воде лодки, на траве клетчатые пледы, скатерти с бахромой, самовары. Я наблюдаю за тем, как компания, сидящая неподалеку, заводит патефон. Кто именно сидит уже не помню, но все еще вижу, как вращается ручка. Через мгновение раздается музыка, хриплая, заикающаяся, и все же музыка.
Ящик полный маленьких, простуженных, поющих, пусть извне и невидимых, у меня такого не было. И как же я хотел им обладать, заботиться о нем, лелеять, ставить зимой у печи, но главное, заводить его с царственной небрежностью, как делают вещь давно привычную. Вращение ручки казалось мне простой и одновременно неочевидной причиной льющихся звуков, своего рода универсальной отмычкой к прекрасному. Было в этом что-то моцартовское, что-то от взмаха дирижерской палочки, оживляющего немые инструменты и земными законами также не вполне объяснимого. Я, бывало, дирижировал наедине с собой, напевая услышанные мелодии, и неплохо у меня получалось. Если бы не мечта стать брандмейстером, то хотел бы я быть, конечно же, дирижером.
В тот июньский день мы видели и дирижера. С послушным его руке оркестром он потихоньку удалялся от берега. Не парковый был оркестр, не духовой - симфонический. Стоял на плоту, непонятно как поместившись, и по воде растекалась его музыка, и ее вполуха слушали отдыхающие. Вокруг плота плавали лодки, утки, слышны были то скрип уключин, то кряканье, но все это легко врастало в музыку, и принималось дирижером, в целом, благосклонно. Окруженный музыкантами дирижер был в то же время одинок, есть в этой профессии непостижимый трагизм. Он, быть может, выражен не так ярко как у брандмейстера, поскольку не связан ни с огнем, ни с внешними обстоятельствами вообще, но эта внутренняя, скрытая его природа жжет сердца тем сильней.
Комментарии 16
Ящик полный маленьких, простуженных, поющих, пусть извне и невидимых, у меня такого не было. И как же я хотел им обладать, заботиться о нем, лелеять, ставить зимой у печи, но главное, заводить его с царственной небрежностью, как делают вещь давно привычную. Вращение ручки казалось мне простой и одновременно неочевидной причиной льющихся звуков, своего рода универсальной отмычкой к прекрасному. Было в этом что-то моцартовское, что-то от взмаха дирижерской палочки, оживляющего немые инструменты и земными законами также не вполне объяснимого. Я, бывало, дирижировал наедине с собой, напевая...ЕщёМы в Полежаевском парке, середина июня. Там течет речка Лиговка, она небольшая совсем, но в парке превращается в озеро. На воде лодки, на траве клетчатые пледы, скатерти с бахромой, самовары. Я наблюдаю за тем, как компания, сидящая неподалеку, заводит патефон. Кто именно сидит уже не помню, но все еще вижу, как вращается ручка. Через мгновение раздается музыка, хриплая, заикающаяся, и все же музыка.
Ящик полный маленьких, простуженных, поющих, пусть извне и невидимых, у меня такого не было. И как же я хотел им обладать, заботиться о нем, лелеять, ставить зимой у печи, но главное, заводить его с царственной небрежностью, как делают вещь давно привычную. Вращение ручки казалось мне простой и одновременно неочевидной причиной льющихся звуков, своего рода универсальной отмычкой к прекрасному. Было в этом что-то моцартовское, что-то от взмаха дирижерской палочки, оживляющего немые инструменты и земными законами также не вполне объяснимого. Я, бывало, дирижировал наедине с собой, напевая услышанные мелодии, и неплохо у меня получалось. Если бы не мечта стать брандмейстером, то хотел бы я быть, конечно же, дирижером.
В тот июньский день мы видели и дирижера. С послушным его руке оркестром он потихоньку удалялся от берега. Не парковый был оркестр, не духовой - симфонический. Стоял на плоту, непонятно как поместившись, и по воде растекалась его музыка, и ее вполуха слушали отдыхающие. Вокруг плота плавали лодки, утки, слышны были то скрип уключин, то кряканье, но все это легко врастало в музыку, и принималось дирижером, в целом, благосклонно. Окруженный музыкантами дирижер был в то же время одинок, есть в этой профессии непостижимый трагизм. Он, быть может, выражен не так ярко как у брандмейстера, поскольку не связан ни с огнем, ни с внешними обстоятельствами вообще, но эта внутренняя, скрытая его природа жжет сердца тем сильней.