ДЕТИ НАШЕГО ДВОРА
Двор. Мальчишеское братство. Основы чести. Советское детство было бы немыслимо без дворовой дружбы и особых правил поведения. В своё время я подметила одну занятную деталь – весьма многие (хотя, и не все!) либеральные деятели заявляли о своей ненависти к «совковому приятельству», к дворовым пацанам, которые только и ждали, чтобы побольнее пнуть хорошего мальчика со скрипкой (или с книжкой). Мол, ещё тогда началось взаимное отчуждение. Разделение на «умных» и – «быдло», при том, что маленькие снобы всегда оказывались разобщены, тогда как пролетарская поросль находила 1001 повод, дабы сплотиться. Это раздражало. Это раздражает до сих пор.
Господа-оппозиционеры почти не преувеличивают, когда говорят, что их стихийно-детский антисоветизм зародился ещё в нежном возрасте, в песочнице, в процессе злополучной социализации. Увы, они уже тогда прослыли чужими – их не приняла та самая ленинградская улица. Или московская, воронежская, тюменская… Разумеется, никто никого не лупил за очочки и скрипочку, за школьные пятёрки и любовь к стихоплётству. Ненависть двора обрушивалась на высокомерных и подлых. На тех, кто предавал и выдавал. На тех, кто жаловался маме или бабкам, вечно сидевшим около подъезда.
Смотрите – вся наша детско-юношеская литература, посвящённая советской бытности, так или иначе, касалась дворовой, уличной среды. Даже, если то были сказки, вроде «Старика Хоттабыча». Именно об этом – рассказы, повести Николая Носова, Юрия Нагибина, Владислава Крапивина, стихи Агнии Барто, Сергея Михалкова и Самуила Маршака, но раз уж мы заговорили о питерских мальчиках, то сразу же вспоминается Радий Погодин с его Кешкой, Мишкой, Толиком и «Кирпичными островами». И вот в их дом переезжает замкнутый, надменный – с виду – мальчик, всегда фланирующий мимо. Он – потешает. Потом – становится объектом ненависти. И вот – момент истины. «– До первой крови или на всю силу? – На всю силу,– не слишком громко, но очень решительно ответил Сима. Это значило, что он согласен драться до конца, пока поднимаются руки, пока пальцы сжимаются в кулак. Здесь уже неважно, течет у тебя из носа кровь или нет. Побежденным считается тот, кто скажет: хватит, сдаюсь…». Далее мы узнаем, что Сима-Семафор вовсе не трус, и не тряпка, а достойный мальчик. Свой. Принят.
Приблизительно такая же ситуация создаётся и Владиславом Крапивиным в «Голубятне на жёлтой поляне». Итак, перед нами кроха-музыкант, ребёнок-подарок. Заинька-паинька. Его приводят в пример всем непутёвым и шаловливым ребятам: «Такие мальчики, наверно, специально существуют в природе, чтобы радовать тётушек и бабушек. Шагает чистюля, скрипку в футляре тащит, под ноги смотрит, чтобы лаковые башмачки не поцарапать. Причёсанный, в жёлтом костюмчике, на шее даже бантик – тоже ярко-жёлтый, с чёрными горошинами. На брючках стрелочки наглажены…» И на этот раз юный интеллигент проявил себя – он показал, что не боится драки. Если Погодин живописал именно питерскую детвору, то Крапивин – певец русской провинции с её самобытными, старинными городками. Но, как видим, коллизия всё та же.
Московский писатель Юрий Нагибин в своём «Чистопрудном» цикле выводит образ Павлика – благородного друга. В их компании он всегда играл роль Атоса: «Я не ощущал в себе того благородства, составляющего основную черту Атоса, которым в полной мере обладал мой друг Павлик». Играя в мушкетёров, мальчики в конечном итоге побеждают местных дебоширов, терроризировавших весь квартал. Причём, как положено, бьют первыми: «Первый же мой удар снова отворил шлюзы в его курносом носу. Ещё один удар — и, корябая руки о булыжник, Лялик волчком завертелся на мостовой». В 1941-м все эти мальчики – плохие и славные, послушные и хулиганистые – уходили на фронт. «Серёжка с Малой Бронной и Витька с Моховой». Они научились быть верными и храбрыми ещё там, во дворе, когда приходилось сражаться «стенка на стенку» с местной шпаной. В своё время мне довелось услышать фразу, что войну выиграл вчерашний старшеклассник – выпускник сталинской школы 1930-х годов. Всё это правда, однако, педагоги и пионерия – это полдела. Они учили теориям, а вот «практика» постигалась в уличных боях и дворовых компаниях. Там не прощали мелочности и лжи. Потому что в недалёком будущем было вот это и оно считывалось, ощущалось: «Ах, война, что ж ты сделала, подлая: стали тихими наши дворы, наши мальчики головы подняли – повзрослели они до поры…»
У Маршака есть такие строки: «Дети нашего двора, вы – его хозяева, / На дворе идёт игра в конницу Чапаева». Смысл стихов прост – сегодня мы играем, а завтра будем воевать и строить.
«Дети нашего двора, моряки, пилоты,
И для вас придёт пора боевой работы».
Кстати, эта вещь Маршака знаковая и – примечательная с точки исторической, социальной точки зрения. Во-первых, нам показывают детей из элитного квартала. Автор сразу вводит нас в курс дела:
«На дворе у нас живут многие герои.
Но ребята признают правило такое:
Ты гордись своим отцом, знатным гражданином,
Но и сам будь молодцом,
А не только сыном».
Однако в почти любом «привилегированном» доме, кроме героев и больших начальников, жили также обычные люди – правда, последние обитали в коммунальных квартирах, тогда как «сталинские соколы», разумеется, имели отдельную жилплощадь.
Но дворовое товарищество основывалось на иных критериях – мало кого волновал статус семьи. Материальные ценности – тем паче. Быть сыном боевого командира – это не столько почёт, сколько дополнительная обязанность, а если ты при этом – подонок, стукач и рохля – тебя станут бить. Или – унижающе игнорировать. Время напыщенных «мажоров» с их шмотками, «тачками» и папиными заслугами ещё не настало, и ребята дружили с теми, кто был храбр, изобретателен, интересен в общении. Любопытно, чем заняты дети из «крутого» дома? Помимо того, что они играют в конницу Чапаева…
«Кто построил на дворе мост через канаву,
Мост на Волге, на Днепре выстроит на славу. <…>
Вы готовитесь в игре строить Днепрострои.
Вы растёте на дворе, где живут герои».
То есть сам по себе двор является отправной точкой, а не просто местом игры, драк, толкотни и лазания по крышам. «Дети нашего двора, Чкаловского дома, / Улетали вы вчера вдаль с аэродрома». Юные герои наших книг никогда не играли просто так – они или учились чему-то, или противостояли злу в лице малолетнего урки, или – замышляли нечто грандиозное, вроде побега на Северный Полюс.
Авторы детских рассказов, изображая дворовые нравы, учили жизни. Вот, например, знаменитая история Николая Носова «Фантазёры». Сперва кажется, что вещь – ни о чём: мальчики дурачатся и придумывают небылицы. Но момент истины наступает, когда появляется третий. Этот – «разумный», сочинять не любит и не умеет, что характерно. Всё по делу. Зачем витийствовать в пустоту, когда можно врать с выгодой? «А вот. Вчера вечером мама и папа ушли, а мы с Ирой остались дома. Ира легла спать, а я залез в буфет и съел полбанки варенья. Потом думаю: как бы мне не попало. Взял Ирке губы вареньем намазал. Мама пришла: “Кто варенье съел?” Я говорю: “Ира”. Мама посмотрела, а у нее все губы в варенье. Сегодня утром ей от мамы досталось, а мне мама еще варенья дала. Вот и польза». Резюме: «Уходи! Не желаем с тобой на лавочке сидеть». А потом ребята встречают ту самую заплаканную Иру и угощают её мороженым. Мораль – прямолинейна: с подлецами нельзя даже рядом сидеть, не то, что слушать их россказни. Хитрость осуждалась. Слово «выгода» звучало, как ругательство. Польза считалась комильфотной только в одном случае – когда она была общенародной.
Двор отторгал и маменькиных сынков. В рассказах Юрия Сотника часто обыгрывается этот мотив. Главный герой – сугубо домашний паренёк, которого опекают и обхаживают родители. Он отнюдь не моральный урод и не стукачок. Просто он пока ещё не пробовал быть самостоятельным. Страдание мальчика усиливается ещё и тем, что девочка Аглая – его несбыточная мечта – презирает паинек. «Аглая находилась тут же, во дворе. Она прыгала на одной ноге, толкая перед собой камешек, слышала весь унизительный для меня разговор папы с мамой и время от времени вставляла, ни к кому не обращаясь: — У! Я с шести лет одна дома оставалась, и то ничего!»
Что характерно, двор – уже как место встреч, общений и свиданий – часто изображался в молодёжной беллетристике. Типичный пример – ранние вещи Василия Аксёнова. «Под окном — посвистывание. По двору прогуливается друг и одноклассник моего Димки, Алик Крамер. Я вижу сверху его волосы, разделённые сбоку ниточкой пробора, очки, фестивальный платок на шее и костлявые плечи, обтянутые джемпером. Появляется Димка. На нем вечерний костюм и галстук-бабочка. Одетый точно так же, подходит верзила-баскетболист Юрка Попов, сын нашего управдома. Компания закуривает. Я прекрасно помню, как приятно курить, когда наконец отвоюешь это право. И ребята, видно, наслаждаются, закуривая на глазах всего дома. Но они очень сдержанны, не многословны, как истинные денди». Аксёновские юноши – это вчерашние мальчики из стихов Маршака и рассказов Носова. Они возмужали, как, впрочем, похорошели их смешные одноклассницы, превратившись из девочек с косичками в эффектных барышень: «На каблучках-гвоздиках подходит Галина Бодрова, прелестная девица современной конструкции. Мне очень нравится Галинка. Все светлеет вокруг, когда она появляется. По-моему, даже Димкина физиономия светлеет, когда появляется Галя. Когда-то они дрались здесь же, под этими окнами». Место вчерашних игр, драк и детских смыслов превращается в исходный пункт – отсюда уходят, чтобы вернуться другим человеком. Двор становится тесен. И первая любовь – тоже отсюда родом.
«Он вырастет, станет известным, покинет пенаты свои. /
Окажется улица тесной для этой огромной любви».
Ярослав Смеляков создал тот неподражаемый тип советской ‘girl next door’, который сопровождал всю нашу любовную лирику, а по сути – саму культурную традицию. Из стихотворения – в песню, а из песни – в фильм кочевали многоликие, но узнаваемые «хорошие девочки Лиды».
И тут же вспоминается вот эти строки Льва Ошанина:
«А у нас во дворе есть девчонка одна,
Между шумных подруг неприметна она.
Никому из ребят неприметна она.
Я гляжу ей вслед: ничего в ней нет»
Но! «А я все гляжу, глаз не отвожу…»
Но со временем дворовая общность уходила в прошлое – люди переезжали в отдельные квартиры, в однотипные новостройки, а там была уже совсем иная жизнь.
…Уже к 1970-1980-м годам двор, как средоточие детской социализации утратил своё значение, что, впрочем, совпало с тотальной разобщённостью населения. Евгений Габрилович, создавая в 1985-1986 годах документальный фильм «Дворы нашего детства» подчёркивал, что это – ушедшая натура. То, чего никогда не будет. Ностальгия пятидесятилетних романтиков по детским играм и юношеским грёзам. Ретро-образы – под забытые патефонные ритмы. Именно тогда сделалась популярной песня на стихи Ларисы Рубальской:
«Я всё время вспоминаю
Наши старые дворы,
Где под осень расцветали
Золотые шары».
Пелось о том, что когда-то, в тех дворах шла неспешная и очень правильная жизнь:
«Возвращались все с работы,
Был не нужен телефон.
Были общие заботы
И один патефон».
Грустный мотив и ощущение осени жизни. Хотя, есть и попытка улыбнуться:
«От двора легло начало
Любви, судьбы, дорог».
Безусловно, двор – это наше светлое прошлое, но пытаться бесплодно ностальгировать – незачем. Просто оно было и оно – прекрасно. Вместе с тем, на смену дворовому единству не пришло… ничего. Что скажет грядущий функционер? «Компьютерная игра-стрелялка «Мир танков» научила меня быть смелым и мобильным?» Ладно, если «Мир танков». Всё – польза, а то ведь – сплошные соц-сети. А чему может научить ВКонтакте или, например, Фейсбук? Хамить и хвастаться? А ведь именно за это били во дворе…
Комментарии 2