Предыдущая публикация
Дженни Герхардт.
Глава LXI.
По каким-то стародавним подсчетам, или, вернее, согласно освященной веками библейской формуле, человеку отпущено для жизни семьдесят лет. Формула эта, бесконечно повторяемая из рода в род, так крепко внедрилась в сознание людей, что принимается как непреложная истина.
На самом же деле человек, хотя бы и считающий себя смертным, органически способен прожить в пять раз дольше, и жизнь его в самом деле была бы много продолжительнее, если бы только он знал, что живет не тело, а дух, что возраст — это иллюзия и что смерти нет.
Однако веками укореняющуюся мысль — плод неведомо каких материалистических гипотез — чрезвычайно трудно вытравить из сознания, и каждый день люди умирают, словно повинуясь этой, с покорностью и страхом принятой ими математической формуле.
Верил в эту формулу и Лестер. Ему перевалило за пятьдесят. Он считал, что жить ему осталось самое большее двадцать лет, а может, и меньше.
Ну что ж, он прожил завидную жизнь. Жаловаться не на что.
Если смерть придет, он готов к ней. Он встретит ее без жалоб, без борьбы. Ведь жизнь в большинстве своих проявлений всего только глупая комедия.
Куда ни глянь — одни иллюзии, это нетрудно доказать. А может быть, жизнь вообще только иллюзия? Во всяком случае, она очень похожа на сон, подчас — на скверный сон. Что поддерживает в нем изо дня в день сознание реальности жизни? Видимое общение с людьми: заседания правлений, обсуждение всевозможных планов с отдельными лицами и организациями, светские приемы жены.
Летти обожала его и называла своим мудрым старым философом.
Так же, как Дженни, она восхищалась его невозмутимой твердостью перед лицом всяческих передряг. Казалось, ни удары, ни улыбки судьбы не способны были взволновать Лестера или вывести его из равновесия.
Он не желал пугаться. Не желал отступать от своих убеждений, симпатий и антипатий, и его приходилось отрывать от них силой, что не всегда удавалось. По собственному выражению, он желал одного: «смотреть фактам в глаза» и бороться. Заставить его бороться было не трудно, но эта борьба выражалась в упорном сопротивлении.
Он сопротивлялся всем попыткам насильно столкнуть его в воду.
Даже если в конце концов его все же сталкивали, взгляд его на необходимость сопротивления оставался неизменным.
Его запросы всегда были преимущественно материального порядка, он хотел только земных благ и соглашался лишь на самое лучшее.
Стоило внутренней отделке его дома хоть немного поблекнуть, как он требовал, чтобы гардины были сорваны, мебель продана и весь дом отделан заново. Во время его путешествий деньги должны были прокладывать и расчищать ему дорогу.
Он не терпел пререканий, ненужных разговоров, «дурацкой болтовни», как он сам называл это. С ним полагалось либо беседовать на интересующие его темы, либо не разговаривать совсем.
Летти прекрасно понимала его. Она шутливо трепала его по щеке или брала обеими руками за голову и уверяла, что он медведь, но очень симпатичный и милый медведь.
— Да, да, знаю, — ворчал он. — Я животное. А ты, надо полагать, бесплотное средоточие ангельской сущности.
— Ну, довольно, замолчи, — говорила она, потому что он, хоть и без злого умысла, делал ей иногда очень больно.
Тогда Лестер спешил утешить ее лаской — он хорошо знал, что она, несмотря на всю свою энергию и самостоятельность, зависит от него.
А ей всегда было ясно, что он может обойтись и без нее.
Жалея ее, он пытался это скрывать, притворялся, что она ему необходима, но ему не удавалось обмануть ни ее, ни себя, Летти же действительно цеплялась за него всеми силами.
Так важно, когда в нашем изменчивом непрочном мире рядом с тобой есть столь определенная и постоянная величина, как этот мужественный человек. Чувствуешь себя как у приветливой лампы в темной комнате или у пылающего костра на холодной улице. Лестер ничего не боится.
Он уверен, что умеет жить и сумеет умереть.
Такой темперамент, естественно, должен был проявляться на каждом шагу и по всякому поводу.
Теперь, когда Лестер привел в порядок свои финансовые дела и крепко держал в руках все нити, когда большая часть его состояния была вложена в акции крупнейших компаний, директорам которых не было другого дела, кроме как санкционировать инициативу своих честолюбивых администраторов, у него оставалось вдоволь свободного времени.
Он много разъезжал с Летти по модным курортам Европы и Америки.
Он полюбил азартные игры — ему нравилось делать крупные ставки, рискуя все потерять, если не вовремя остановится колесо или не туда покатится шарик; он еще больше пристрастился к спиртному — не как пьяница, но как человек, который любит пожить в свое удовольствие и хорошо провести время с друзьями. Пил он либо неразбавленные виски, либо лучшие сорта вин — шампанское, искристое бургундское, дорогие, веселящие душу белые вина. Он мог пить помногу и ел соответственно. Все, что появлялось у него на столе, — закуски, супы, рыба, жаркое, дичь, — должно было непременно быть первосортное, и он давно уже пришел к выводу, что имеет смысл держать только самого дорогого повара.
Они разыскали и наняли старого француза, Луи Бердо, когда-то служившего в поварах у миллионера-мануфактурщика. Лестер платил ему сто долларов в неделю, а на все недоуменные вопросы по этому поводу отвечал, что жизнь дается нам только раз.
Проникнувшись такими взглядами, Лестер был бессилен что-либо изменить, что-либо исправить; помимо его воли все стремилось к неведомой ему цели. Если бы он женился на Дженни и получал сравнительно скромный доход в десять тысяч годовых, он все равно не отказался бы от этих взглядов.
Он жил бы так же безвольно, довольствуясь обществом двух-трех приятелей, говорящих на одном с ним языке и видящих в нем то, чем он был, — славного малого, и Дженни, пожалуй, жилось бы с ним немногим лучше, чем без него.
Следующая публикация
Комментарии 2
Работа продвигалась довольно успешно, и в апреле 1901 года он предлагает ее издательству «Макмиллан».
«Я уже закончил более сорока глав, сообщает он в письме редактору издательства, - но характер основного действующего лица не удовлетворяет меня, и придется переписать все после пятнадцатой главы с тем, чтобы сделать его более правдивым и более привлекательным.
Я сохраню как можно больше из того, что уже написано, но новые части потребуют, вероятно, еще три, а то и четыре месяца работы».
Однако издательство «Макмиллан» не проявило интереса к предложению писателя. Вынужденный заботиться о хлебе насущном, Драйзер откладывает в сторону роман и уделяет все время написанию статей и очерков, которые он надеялся быстро пристроить в журналы.
Новый роман Драйзера привлек к себе внимание органов печати всей страны.
Газеты и журналы Нью-Йорка и Вашингтона, Чикаго и Сан-Франциско, Филадельфии и Детройта, Канзаса и Балтимора, Нового Орлеана и Далласа публиковали рецензии и отзывы. До конца года в американской прессе было опубликовано более ста рецензий на «Дженни Герхардт».
Первыми на новое творение Драйзера откликнулись конкурирующие нью- йоркские газеты «Уорлд» Джозефа Пулитцера и республиканская «Трибюн». «Дженни Герхардт» без обиняков свидетельствует о том, что господин Драйзер ничему не научился с той поры, как он написал «Сестру Керри», — писала 21 октября 1911 года «Трибюн», — но она также подтверждает, что он и ничего не забыл.
Параллели, которые можно провести между ранней и более поздней книгами писателя, на первый взгляд заключаются не в повторе жизненного, материала, а в ничуть не изменившейся мрачной философии их автора».
Ка...ЕщёВ октябре 1911 года нью-йоркское издательство «Харпере» выпустило «Дженни Герхардт» в свет.
Новый роман Драйзера привлек к себе внимание органов печати всей страны.
Газеты и журналы Нью-Йорка и Вашингтона, Чикаго и Сан-Франциско, Филадельфии и Детройта, Канзаса и Балтимора, Нового Орлеана и Далласа публиковали рецензии и отзывы. До конца года в американской прессе было опубликовано более ста рецензий на «Дженни Герхардт».
Первыми на новое творение Драйзера откликнулись конкурирующие нью- йоркские газеты «Уорлд» Джозефа Пулитцера и республиканская «Трибюн». «Дженни Герхардт» без обиняков свидетельствует о том, что господин Драйзер ничему не научился с той поры, как он написал «Сестру Керри», — писала 21 октября 1911 года «Трибюн», — но она также подтверждает, что он и ничего не забыл.
Параллели, которые можно провести между ранней и более поздней книгами писателя, на первый взгляд заключаются не в повторе жизненного, материала, а в ничуть не изменившейся мрачной философии их автора».
Канзасская газета «Джорнел» подчеркивала, что «спокойная уверенность, с которой Драйзер рисует своих героев, является настолько же захватывающей, как и сама жизнь. Книгу нельзя назвать ни моральной, ни антиморальной, она — подлинное искусство».
Херстовская газета «Нью-Йорк америкен» утверждала, что «Драйзер снова показал себя подлинным мастерам, способным создать впечатляющую картину самых мрачных сторон бедности со всеми ее заботами и безысходностью». Генри Менкен опубликовал о романе три статьи: в журнале «Смарт сет», балтиморской газете «Ивнинг сан» и в лос-анджелесской «Таймс».
Он отмечал, что, хотя в романе «отсутствует изящество, одной книги, юмор другой, совершенство.- формы третьей», тем не менее он является «лучшим американским романом, который я когда-либо читал, за исключением высящегося, подобно Гималаям, «Гекльберри Финна».
Чикагская «Ивнинг пост» посвятила «Дженни Герхардт» целую страницу, назвав ее «великой книгой».
Весьма респектабельный журнал «Букмен» писал в декабрьском номере за 1911 год: «История Дженни заставляет сердце читателя сжиматься снова и снова в беспомощной жалости... Жестокость этой книги не придумана Драйзером, это жестокость самой жизни».