И все же, зная Моргунова многие годы, я затруднился бы ответить на вопрос: «Какой из талантов Евгения Александровича оказался безграничнее — актерский или умение наживать смертельных врагов?» Но безоговорочно убежден: обе составляющие были равно неизменными на протяжении всей Жениной жизни, в конце которой, после трагической гибели в автокатастрофе его сына Коли, страдающий диабетом Моргунов превратился в больного старика. Шаркающей походкой, в войлочной обуви заглядывал в «МК» с потухшими глазами, что-то еще рассказывал, но было очевидно: дни знаменитого артиста сочтены.
Женя умудрился обидеть стольких коллег, рассориться со многими именитыми партнерами, что из известных людей на похороны пришел, по-моему, только Сергей Никоненко.
Точно знаю: за экзальтированностью и колючестью великого Евгения Моргунова скрывался сердечный человек.
Но справедливости ради отмечу: юмор Евгения Александровича нередко был «черным», а то и безвкусным. В метро перед своей остановкой он мог подойти к интеллигентного вида пассажиру, показать красную книжку, шепнуть: «Пройдемте со мной». Потом они долго шли молча к Жениному дому, в какой-то момент Моргунов дружелюбно спрашивал: «Как дела? Все ли хорошо в семье?» Человек, разумеется, дрожащим от страха голосом спрашивал: «За что меня арестовали?» «Я вас арестовал? — поражался Моргунов. — Побойтесь бога, я просто хотел поинтересоваться — как у вас дела. Спасибо, что проводили меня, вы свободны…»
«Троллейбус был одним из его любимых серийных розыгрышей, — вспоминает автор повести «Ловцы троллейбусов» Андрей Яхонтов, — «рогатый», как называли общественный транспорт в советское время, с литерой «Б», ходил по давнему маршруту на Садовом кольце. В час пик «бэшку» приходилось брать штурмом. Театр киноактера, где служил Моргунов, находился на Садовом. Женя, с его невероятной силищей, как пушинку подхватывал тумбу, на которой была означена остановка, и переносил метров на двадцать в сторону — туда и перемещалась очередь. Но водитель-то останавливал троллейбус на привычном месте, и Моргунов без толкотни заходил в салон, а толпа, матерясь, с сумками бежала наперегонки к троллейбусу».
Неповторимый Борис Сичкин — Буба Касторский из легендарных «Неуловимых мстителей»: «Я из Одессы — здрасьте…», часто летавший с Моргуновым на гастроли, рассказывал про коронный трюк Жени в аэропортах: «Сидим в зале ожидания. Диспетчер объявляет посадку на самолет: «Граждане пассажиры, объявляется посадка на рейс 412 Москва—Свердловск. Моргунов, громко на весь зал: «Повтори, сука…» Диспетчер: «Повторяю…»
«Ваш жених — на кладбище…»
Я и сам часто не мог разобраться в причудливых переплетениях Жениной правды и вымысла. Но очевидно: сценический образ Бывалого Женя перенес в повседневную жизнь — с грубоватостью, а то и неприкрытым хамством. Только с годами знакомства с ним я начал понимать: это была защитная реакция человека, который прожил трудную жизнь.
Рос без отца. Жили они с мамой в войну впроголодь. Однажды мама принесла чудом добытую пачку сливочного масла и на радостях скормила ее истощенному Жене. Нарушился обмен веществ, и долгие годы Моргунов страдал диабетом — отсюда его тучность. Под занавес жизни он иной раз выходил на сцену в валенках, поскольку опухали ноги, но и здесь оставался верен себе, объясняя публике: валенки подарил однокурсник по мастерской Герасимова Вячеслав Тихонов — потому с дорогим подарком он не может расстаться даже на концерте.
В привычной буффонаде Женя не мог отказать себе даже в день свадьбы с Наташей. Он поехал помогать приятелю красить кладбищенскую ограду, опаздывал, позвонил во Дворец бракосочетания, и в загсе по громкой связи, обращаясь к его невесте, объявили: «Ваш жених Евгений Моргунов — на кладбище». Невеста от такого известия чуть не грохнулась в обморок.
Такие кладбищенские отвязные шуточки непонятным образом, но органично уживались с тонкой натурой их автора. Обладавший абсолютным музыкальным слухом Моргунов — без консерваторского образования, к двадцати годам уже исполнял на фортепиано Первый концерт Чайковского.
Пробовал он свои силы и в режиссуре. В театр, где служил Моргунов, заглянул классик советской литературы Михаил Шолохов, они познакомились, стали обсуждать ранний рассказ Нобелевского лауреата «О Колчаке, крапиве и прочем». Разговор в антракте имел продолжение — начитанный Моргунов написал сценарий, добился встречи с Шолоховым в станице Вешенская, и с одобрения знаменитого писателя, экранизировал рассказ.
Короткометражный фильм вышел под названием «Когда казаки плачут», но, несмотря на лестные отзывы критиков, Евгений Александрович в режиссуре разочаровался, вспоминая о своем дебюте постановщика, говорил мне: «Это не мое, ответственность за коллектив такая, что я жил с ощущением надгробной плиты над головой».
Балагур в любом застолье, он бывал непривычно сдержан, когда в нашей компании появлялся знаменитый вратарь и комментатор Владимир Маслаченко. Преданный спартаковский болельщик еще с довоенных времен, Моргунов в такие моменты предпочитал по-болельщицки внимать легенде красно-белых, изредка задавая вопросы, которые выдавали в нем тонкого ценителя игры.
Цель приезда — шпионаж
Замечательный актер Зиновий Высоковский вспоминал: на гастролях, заполняя анкету в гостиничном холле, в графе «цель приезда» Моргунов писал — «шпионаж», чем ввергал в ужас дежурного администратора.
При всем при том Евгений Александрович был необычайно отзывчивым человеком. За счет своей популярности помогал даже малознакомым людям: устраивал в больницы, договаривался о поступлении в институты, выбивал путевки в дома отдыха.
Скандальная слава сыграла злую шутку и с ним самим: престижное звание «народный артист» любимец публики не получил, оставшись «заслуженным».
Вспоминая годы работы в АПН, где трудилась и Галина Брежнева, писатель Александр Нилин рассказывал, как встретил в фойе Моргунова, к которому приблизилась прелестная скромная девушка. Женя был — неожиданно для Нилина — в романтическом интеллигентном образе, ничуть не напоминавшем Бывалого, — человеком из совершенно другого мира.
Таким его разглядел и режиссер Михаил Козаков, открывший в Моргунове в «Покровских воротах» новые актерские возможности, о которых не подозревали другие постановщики и широкая публика. В образе поэта Соева он позже появлялся в стенах редакции «МК» — подолгу общался с Павлом Гусевым, засиживался у меня в кабинете, рассказывая многое о себе совсем не в шутливом ключе.
Как-то собрались большой компанией у меня на даче, Женя узнал, что продается соседский участок, и загорелся: «Куплю!» Моя мама была в панике — прощай, дачный покой: о Жениных «художествах» она была наслышана. Но он остыл к приобретению, а я, узнав Евгения Александровича ближе — тонкого ранимого человека, — огорчился, что мы не стали соседями: представлял себе, какие задушевные беседы могли вести долгими летними вечерами.
Нет комментариев