ЛиРа

От зари до зари. На зоре на зореньке, Я к реке пойду, Там где гуси-лебеди, Плавают в пруду, Где лягушки квакают, Соловей поёт, Туда ненаглядная, Потемну придёт. Ох ты речка реченька, Чистая вода, Мы с любовью встретимся, Ночью у пруда Будут звёзды ясные, В небе нам сиять, Буду Я любимую свою целовать, Ты нам пой соловушка, Пой нам до утра, С первым солнца лучиком, Нам домой пора, Зоренька рассветная, Разлучит опять. Будем мы с любимою, Снова вечер ждать.

«Если и был Холмс, так это я сам». Ко дню рождения английского писателя Артура Конан Дойла (1859-1930).

Нежная Правда в красивых одеждах ходила, Принарядившись для сирых, блаженных, калек, Грубая Ложь эту Правду к себе заманила: Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег. И легковерная Правда спокойно уснула, Слюни пустила и разулыбалась во сне, - Грубая Ложь на себя одеяло стянула, В Правду впилась - и осталась довольна вполне. И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью: Баба как баба, и что ее ради радеть?! - Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,- Если, конечно, и ту и другую раздеть. Выплела ловко из кос золотистые ленты И прихватила одежды, примерив на глаз; Деньги взяла, и часы, и еще документы, - Сплюнула, грязно ругнулась - и вон подалась. Только к утру обнаружила Правда пропажу - И подивилась, себя оглядев делово: Кто-то уже, раздобыв где-то черную сажу, Вымазал чистую Правду, а так — ничего. Правда смеялась, когда в нее камни бросали: "Ложь это все, и на Лжи — одеянье мое..." Двое блаженных калек протокол составляли И обзывали дурными словами ее. Стервой ругали ее, и похуже, чем стервой, Мазали глиной, спустили дворового пса... "Духу чтоб не было, - на километр сто первый Выселить, выслать за двадцать четыре часа!" Тот протокол заключался обидной тирадой (Кстати, навесили Правде чужие дела): Дескать, какая-то мразь называется Правдой, Ну а сама - пропилась, проспалась догола. Голая Правда божилась, клялась и рыдала, Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах,- Грязная Ложь чистокровную лошадь украла - И ускакала на длинных и тонких ногах. Некий чудак и поныне за Правду воюет,- Правда, в речах его — правды на ломаный грош: "Чистая Правда со временем восторжествует, - Если проделает то же, что явная Ложь!" Часто разлив по сто семьдесят граммов на брата, Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь. Могут раздеть, — это чистая правда, ребята, - Глядь - а штаны твои носит коварная Ложь. Глядь- на часы твои смотрит коварная Ложь. Гляд - а конем твоим правит коварная Ложь. Владимир Высоцкий. Притча о Правде и Лжи, 1977

.свадебное. Сегодня солнце светит в вашу честь. Весна капелью застучит по крыше. Разносит ветерок благую весть. Летит она стрелой всё дальше,выше. Ещё одна семья пополнит этот мир, Мир радости,надежд и вдохновенья. Весёлый тамада,людской кумир Взмахнет рукой и оживит мгновенья. Которое просил когда- то гетевский герой. На миг застыть и сотворить моленья. Жених с невестой - чудо из чудес, Рождённые любовью и лучами солнца. И поднялись они до самых до небес, Даря друг другу свадебные кольца. Живите долго, счастливо,в ладу, По-божьему завету и не только. Я пью за вас у свадьбы на виду. Ой горько мне, несладко, только горько.

Вокзальный попрошайка - Папочка, не уходи! Миленький, не бросай нас! Папочка, ничего мне больше не покупай и Алеше тоже. Только с нами живи! Не надо ни машинок, ни конфет. Никаких подарков не надо! Лишь бы ты был рядом! - кричал шестилетний Глеб, вцепившись в ногу отца. *** Их мама в этот момент навзрыд рыдала в комнате. Сил встать и выйти у нее не было. А 14-летний Леша стоял, сжав кулаки. Любовь к отцу в нем боролась с ненавистью. Это Глеб малыш. Еще ничего не понимает. А он, Леша, видел, как матери плохо. Как она днем ранее, стоя на коленях, упрашивала отца остаться. Хотя бы немного подождать. Пока Глеб чуть подрастет. Но уговоры не помогли. - Прекрати! Вставай! Не унижайся, слышишь! Не нужен ты ему. И я не нужен. Никто из нас, так пусть катится! - Леша подбежал и стал отцеплять младшего братишку от папы. - Сынок, зачем ты так. Я буду приходить, вам помогать. Только жить в другом месте. Но я вас от этого не меньше люблю. Мы так решили просто, - начал отец. - Кто решили? Это ты так решил! Думаешь, я ничего не слышал? Мама же просила тебя не уходить. Здесь же она и мы! Мы же семья. А ты уходишь! К какой-то бабе! Она тебе нас дороже, да? - Леша изо всех сил старался не заплакать. *** Если бы отец обнял его, поставил сумки на место и сказал, что все это глупая ошибка, то... Он бы бросился ему на шею. И все забыл. И простил, конечно. Потому что это папа. Который учил ремонтировать машину, брал с собой щуку ловить, играл в футбол, читал книжки перед сном. Как же он может уходить и вычеркнуть все из своей жизни? Их? За что? Надрывался от крика Глеб. Рыдала мать. Отец обвел их всех взглядом и... ушел, понурившись. И долго неслось ему вдогонку: "Папочка! Не уходи!". *** С тех пор жизнь стала другой. Алексей отца возненавидел. Он не хотел с ним встречаться, швырял назад подарки, которые он приносил. Глеб ждал. То под дверью сидел. То на балконе стоял и смотрел вдаль. Отец просил дать детей погулять. Мать не разрешала. Хотя Леша и сам не хотел. Глеб рвался к отцу, но ему говорили - папа не хочет тебя видеть. Их мама и от алиментов бы отказалась из гордости, но жить на что-то надо было. - Влюбился папка-то ваш. Вот как бывает! В другом месте слаще! Дети ему не нужны. Там сейчас другие пойдут! - любила говорить она. Леша мрачно слушал. Глеб плакал. *** Через год отец вернулся. Точнее, хотел это сделать. Глеба дома не было. Только Леша и мать. Отец просил прощения, говорил, что ошибся. Понял. Не может он без них. Нет жизни без детей. Только мать назад не приняла. Это были минуты ее мести. И Леша не принял. Обида была жива. И места прощению там не было. А Глеба не спрашивала. Он был еще слишком маленький. *** Прошло время. Леша ушел в торговлю. Глеб стал врачом. У старшего брата уже была семья. Младший до последнего выхаживал маму, но ее вскоре не стало. Вскоре и Глеб решил жениться на подруге детства Кате. Перед этим у брата дела были в другом городе. Предложил съездить вместе. Развеяться. Вместо машины выбрали поезд. Пили чай в подстаканниках, разговаривали под шум колес. Они не ругались, дружно в общем-то жили, хоть и редко виделись. Но были слишком разные по характеру. Жесткий, не терпящий возражений и слышащий только себя Алексей. Брата он называл "мистер милосердие" в шутку. И все советовал доброту отбросить, не в моде она нынче. Закончив дела, гуляли по незнакомому ранее и красивому городу, любовались. А потом отправились на вокзал. Почти у входа Алексей чуть не запнулся о мужчину. Брезгливо посмотрел, буркнув, что нечего сидеть, где не надо. Тот на картонке расположился. Грязный, с бородой, без ног. И вдруг поднял глаза. Глеб уже прошел вперед, как вдруг услышал смех брата. Остановился. Алексей хохотал, показывая на бездомного пальцем. Глеб быстро подошел, схватил брата за рукав, потянул за собой. - Перестань! Некрасиво. Мало ли, что случилось. Почему он так. Не нам судить! - прошептал. - Что? Нам судить, братец? Как раз нам. Не узнаешь? Ну да, ты же мелкий был совсем. А я узнал. Сразу. Глаза у нашего папани особенные, нам такие достались. Зеленые, блин. Мама все говорила, что за глаза его полюбила. Зря, выходит. Что сидишь, сволочь? Интересно стало? Дети мы твои, папаша. Не ожидал? Узнаешь? Свиделись. И я не думал, что встречу тебя еще когда-то. Но видимо, есть справедливость. Вот ты теперь какой. Это тебе за мамины слезы. За наши. За все, что ты натворил! - кричал злобно Алексей. *** Не мог даже слова вымолвить от потрясения Глеб. А человек на земле молча плакал. Пробормотал только, какие они красивые да хорошие. - Не чета тебе-то! Однозначно. Как жаль, что ты наш отец! Мне стыдно и противно! Сгинешь тут, на улице. Вот твое наказание. Плачь теперь. И смотри. Жизни тебе нормальной не хотелось? С семьей своей? За любовью побежал. Где твоя любовь-то, папаша? Может, тут бомжиху какую завел? Подонок, - продолжал Алексей. - Хватит! Прекрати! Прекрати сейчас же, или я за себя не отвечаю! - воскликнул Глеб. *** Брат ответить ему хотел резко. Но тут же охнул от изумления. Глеб встал на корточки. Протянул руку. Дотронулся до грязной щеки, погладил. И сказал: - Здравствуй, папа! Отец перехватил его руку, прижал к себе. И зарыдал, опустив голову. Кого он видел перед собой в этот момент? Может, беленького большеглазого малыша, что хватал его за ногу много лет назад и кричал: "Папочка, миленький, не уходи!"? Дети выросли. Оба. Стали мужчинами. И виноват он перед ними был, конечно. Продолжал бесноваться старший сын. Отец молчал. Знал, что заслужил. Но сердце разрывалось не из-за брани Алексея. А из-за больших добрых глаз и ласковой руки младшего. Тот не укорил ни словом. Но именно из-за этой молчаливой любви и преданности переворачивалось все внутри. - Все, хватит. Получил свое, старый. Пошли, Глеб, наш поезд скоро, - Алексей потянул брата вверх. - Я не пойду. Ты езжай. Я потом. Не могу папу оставить! - встал на ноги Глеб. - Что? Вот эту дрянь, что нашей матери и нам жизнь сломала? Папу? Ты рехнулся? Видишь во что он превратился? Плюнь и пошли! Я впервые себя счастливым чувствую! Он мучается, хорошо! Не время сопли мотать, уходим! - тянул брата Алексей. *** И тут Глеб поднял отца на руки. Он худой был, отец-то. Легкий. Только руки сильные, ими и передвигался. Изумленно вздохнули люди, которые стали свидетелем этой сцены. Потерял дар речи старший брат. Обнимал младшего сына за шею отец. Все словно замерло в воздухе. Алексей выругался и быстрым шагом ушел. - Сынок. Сыночек. Ты... прости меня. А ноги... Чуть не замерз тогда. Мне ж без вас так плохо было, я ж вернуться хотел, да вот, не вышло. Так и скитался с тех пор, все не мило было. Оставь. Не надо, Глебушка. Я виноват, родной, - прошептал мужчина. - Я давно простил, папа. Только извини, здесь тебя не оставлю. Сейчас отмоемся, я тебя осмотрю, я врачом же стал, помнишь, в детстве мы с тобой игрушки лечили? Бегемотик у меня был, я ему все температуру ложкой мерил! И на машинке всех зверят своих вез. Ты был шофером, а я врачом. Помнишь, пап? Потом что-нибудь придумаем, чтобы тебе передвигаться было удобней. А жить ко мне поедешь, у меня трехкомнатная квартира. В выходные можно на дачу, я дом построил, сам. Тебе хорошо будет на свежем воздухе, в беседке. Чаевничать вечерами станем, - говорил сын. Он шел неспеша к выходу. Молодой здоровый красивый мужчина. Со своим немощным отцом на руках. Человеком, который его когда-то бросил и предал. Одни осуждают и качают головой. Мол, зачем он так? Мимо надо было идти, как старший. Как с тобой, так и ты поступай в ответ. Другие наоборот, восхищаются поступком и говорят, что это узы крови. Просто малыш, который лечил игрушечных зверюшек, вырос добрым и настоящим человеком. И он очень любит отца, несмотря ни на что. /Татьяна Пахоменко/

Я когдa-то состaрюсь, пaмять временем смоет. Если будут подaрки мне к тому рубежу - Не дaрите мне берег, подaрите мне море, Я зa это, ребятa, вaм спaсибо скaжу. Поплыву я по морю, свою жизнь вспоминaя, Вспоминaя свой город, где остaлись друзья, Где все улицы в море, словно реки, впaдaют, И домa, кaк бaркaсы, нa приколе стоят. Что же мне еще нaдо? Дa, пожaлуй, и хвaтит. Лишь бы стaренький дизель безоткaзно служил, Лишь бы руки устaли нa полуночной вaхте, Чтоб почувствовaть сновa, что покa что ты жив. Лишь бы я возврaщaлся, знaменитый и стaрый, Лишь бы доски причaлa, проходя, прогибaл, Лишь бы стaрый товaрищ, от рaботы устaлый, С молчaливой улыбкой руку мне пожимaл. Я когдa-то состaрюсь, пaмять временем смоет. Если будут подaрки мне к тому рубежу - Не дaрите мне берег, подaрите мне море, Я зa это, ребятa, вaм спaсибо скaжу. Юрий Визбор 23 мaя 1974

"УРОК НА ВСЮ ЖИЗНЬ" Прасковья смотрела на своего внука и хотела подвесить таких тумаков, чтобы помнил силу бабушкиного шлепка всю жизнь. Хотела так ударить по заднице, чтобы та загорелась огнём. И у Петра появилось бы желание снять штаны и остудить попу в ледяной воде. В окно она увидела, как Петька и Ванька - ушастый подфутболивали буханку хлеба. Один нёс его в сумке, и та порвалась. Хлеб выпал на землю. А другой поддал буханку ногой. Так и начали пинать вместо мячика - хлеб своими ногами два сорванца. Когда Прасковья увидела, ЧТО они пинают, то не поверила глазам. С диким криком, с воплями старалась быстрее выбежать из дома, но получился бег на одном месте. Сначала вырвался крик из груди, а потом ком в горле перегородил дорогу словам. К внуку Прасковья подбежала с широко открытым ртом, хватая воздух, как рыба. С шипением произнесла: - Это же хлебушек, это же святое, как же так? Дети остолбенели, увидев, как бабушка опустилась на колени и, поднимая хлеб, заплакала. Прасковья поплелась домой медленными заплетающимися шагами, прижимая хлеб к груди. Дома, увидев в каком состоянии мать, ее сын спросил, что случилось, и по грязной, растерзанной буханке ему все стало ясно без слов. Молча снял ремень с брюк и вышел на улицу. Прасковья слышала рев Петра, но не тронулась с места, чтобы защитить его, как делала раньше. Раскрасневшийся, зареванный Пётр прибежал домой и быстро скрылся на печке. А сын, размахивая ремнем, сказал, что с сегодняшнего дня Пётр жрать будет без хлеба, щи ли, суп ли, котлеты, которые он уминал по семь штук, молоко или чай: без хлеба, без баранок, без булок, а вечером грозился сходить к родителям Ваньки - ушастика и рассказать, какого славного футболиста они вырастили. Отец Ваньки был комбайнером - тот точно ноги укоротит своему игроку. А дед вообще, за буханку хлеба отсидел десять лет в Сталинские времена - точно отхлестает. Прасковья свежеиспеченную лепешку, как правило, перекрестит, поцелует, а потом с улыбкой на глазах, прижимая к груди, начинает резать большими пластинами. В магазине она редко покупала хлеб, все время с невесткой пекла в русской печке. Выпекали сразу по несколько больших лепешек. Душистый, румяный, мягкий. Своим ароматом он обволакивал все уголки добротной просторной хаты. Этот запах долго не успевал выветриваться, постоянно щекотал ноздри и будил аппетит. Всегда хотелось отрезать поджаристого хлебушка и с молоком умять за милую душу. Фёдор на самом деле сходил к родителям Ивана. Взял в руки ту буханку хлеба и пошёл. Соседи удивились, увидев такой хлеб на столе. В это время они как раз садились ужинать. Увидев Фёдора и хлеб, Иван заерзал, как на раскаленных углях. Но дед его быстро утихомирил, взявшись за его ухо. В двух словах Фёдор объяснил, в чем дело. Недолго думая, дед Митя отрезал от этой буханки большой ломоть и сказал: - Вот этот хлеб будет есть Иван, пока не съест весь, Не говорю, что за день. Вот, когда весь съест, только тогда прикоснется к другому хлебушку. И сам тут же отодвинул нарезанный ранее, а положил вываленный в грязи хлеб перед самым носом внука. Петька на утро к хлебу не прикоснулся. Помнил наказ отца, да и помнил, как его любимая бабушка босая опустилась на колени, плача, поднимала хлеб. Ему было стыдно до слез. Он не знал, как подойти к бабушке, как извиниться. Прасковья вела себя с внуком отчужденно, стала его не замечать. Если раньше перед школой носилась с тарелками и кружками, уговаривая поесть, то сейчас поставила кружку молока, каши тарелку и ни кусочка любимого, поджаристого, душистого хлебушка. А Иван, тот вообще шёл в школу и скрипел на зубах песком, чуть не плача. Просил друга прийти и помочь съесть побыстрее – тот - выпачканный ими хлеб. Но Пётр ответил, что он не дурак, хватит на заднице от ремня подтеков. Вечером Пётр подошёл к бабушке и обнял её. Прасковья как сидела с опущенными руками так и сидела. Пётр и так и этак, и про пятёрки, и про задачи решенные, но Прасковья сделалась глухой. Не выдержал Пётр и заплакал. Он присел на пол перед бабушкой и положил свою голову на её колени, поднятыми руками хотел обнять свою любимую, самую добрую, самую нежную свою заступницу. Бабушка своими натруженными ладонями подняла голову внука и посмотрела в его глаза. Никогда не забудет Пётр того взгляда. Боль, обида, разочарование и жалость, словно на листке бумаги прочитал внук. Усадив внука рядом, тихо попросила выслушать и не хлюпать носом: - Запомни, мой любимый внучок. Есть в жизни очень высокий порог, через который нельзя перешагивать никогда, нигде, и ни с кем. Это: обижать престарелых родителей, издеваться над безответной животиной, изменять Родине, ругать и гневить Бога, и не ценить хлеб. Я, когда была ребёнком, да и в войну, да и после неё - проклятущей, об одном мечтала, чтобы хлеба вволю поесть, без мякины, картошки, крапивы - чистого хлебушка. Да мечтала самой его испечь, когда захотела и сколько пожелала бы. Испокон веков встречают молодых или гостей хлебом с солью. Хлеб пнуть - что матери в лицо плюнуть. В войну бывало, побирушкам отрежешь хлебушка мякинного, а они руки лезут целовать. А вы его ногами. Ты же большой детина, вроде книги читаешь, а в голове больше соломы, чем мозгов. В войну Петенька каждым колоском дорожили. Бывало, на коленях у бога просили погоды для уборки хлеба. Боялись, не успеть за погоду убрать. Каждое зернышко ласкали, каждый пуд муки был на вес золота, а вы ногой – да в грязь. Как вы могли, как только ноги не отсохли. Пётр от стыда хотел зареветь, но сдержался. Тут в самый разгар беседы, пришёл Ванька. И ему бабушка тоже велела присесть и послушать. Ванька рассказал, что дед сначала ему чуть ноги не выдернул, а потом заставил присесть и выслушать, что такое хлеб, и какое он заслуживает к себе уважение. Как дорожили хлебом и как ценили его. Иван заплакал и начал просить прощения у бабушки. Сердце не может долго клокотать на ребятню. Обнимая, Прасковья повела их к столу пить чай. Иван сказал, что еле-еле тот хлеб может есть, так как песок скрипит на зубах. А Пётр с сожалением сказал, что ему вообще хлеба не положено. Но бабушка от краюхи отрезала им по ломтю и сказала, что это видит только бог и она, но они никому не скажут. - Так что уплетайте свеженький, хрустящий, сладенький, ароматный. Уплетайте и помните, хлеб это сила, это божий дар, это достаток. Хлеб всему голова! Наталья Артамонова