Мистические и интересные истории

ВСЕМ ДЕВЧОНКАМ НАДО СПАТЬ Раз, два, три, четыре, пять, — Вышел Юра погулять. Видит — Валя отдыхает, Значит, надо отдыхать. Ой-ой, о-ё-ёй! — Ночь настала, милый мой. Раз, два, три, четыре, пять, — Спит подушка и кровать. Лунтик звёздочки ласкает, Надо Лунтика ласкать. Ой-ой, о-ё-ёй! — Светит месяц золотой. Раз, два, три, четыре, пять, — Всем девчонкам надо спать. Филин сладостно вздыхает, Надо сладостно вздыхать. Ой-ой, о-ё-ёй! — Соловей поёт со мной. 03.08.2025. Автор: Юрий Грибов

Добрый слоник

Медвежий угол

@ автор Юрий Грибов ______ ЧУДОТВОРНЫЕ НАПЕВЫ _______ Я пришёл к тебе, как дождик, Потому что всё засохло. Для тебя закрыл я солнце, Чтобы не было беды. После сладкого заката, Я пришёл к тебе, как дождик, Подарил златое лето, Плодородные сады. От любви и вдохновенья Улыбаются ромашки, Чудотворные напевы! Золотятся васильки. После сладкого заката, Лучезарного восхода Облака плывут по небу, Как по морю корабли. Чудотворные напевы Мне ложатся от природы, От добра и Благодати, Как подарок для души. Открываются просторы Для добра и вдохновенья, Улыбаются ромашки, Золотятся васильки. 14.06.2025. Автор: Юрий Грибов

Опасная игра в магию

Чудо на обрыве

«СТРАНА ДУРАКОВ» Страна дураков! При упоминании данного словосочетания в глазах появляется Буратино и довольно убедительное музыкальное сопровождение: "Поле Чудес" в стране дураков. Кот Базилио и Лиса Алиса таким образом измываются над наивным и доверчивым созданием. Не скоро сказка сказывается. Друзья мои, а вы не задумывались, как всё происходит в жизни? Нехорошо, конечно, данное выражение применять к моей горячо любимой Родине, которой мы, безусловно, гордимся. Итак, всё по порядку. Различные объединения и структуры пользуются именем Россия, порой не совсем адекватно, иногда всего лишь добавляя приставку "Рос" с большой буквы соответственно. Доверчивые люди, полагаясь на атрибутику, ду

Три встречи с бандой

Чёрный пепел. Вступление: Костёр и Искра из Ниоткуда Год 1478-й от Рождества Христова. Время, когда вера была крепче стали, а страх перед неведомым – острее любого клинка. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в кроваво-красные тона. В пыльные ворота средневекового города, чьи стены казались вылепленными из глины и вековой тоски, въехали всадники. Они были похожи на тени, вырвавшиеся из самых жутких снов. Люди на конях, облачённые в чёрные плащи, что развевались за ними, словно крылья воронов, медленно, с достоинством двигались по главной улице. Их высокие сапоги были покрыты дорожной пылью, а сабли на боку, украшенные причудливыми эфесами, глухо стучали о кожаные сёдла. Капюшоны, глубоко надвинутые на головы, скрывая лица, делали их похожими на безликих вестников апокалипсиса. За ними, скрипя колёсами по булыжной мостовой, тащилась деревянная телега. В центре телеги, в грубой клетке, скованная массивными кандалами, сидела молодая, но удивительно стройная рыжая девушка. Её волосы, цвета заходящего солнца, выбивались из-под грязного платка, а глаза, несмотря на усталость, горели каким-то диким, необузданным огнём. Она была похожа на экзотическую птицу, пойманную в западню. Когда телега остановилась на центральной площади, где уже собрался весь город – от мала до велика, от крестьян в грязных рубищах до пузатых купцов в бархатных кафтанах – крепкие воины, с лицами, подобно высеченными из камня, вытащили «ведьму» из клетки. Её руки были ободраны до крови, колени, видневшиеся сквозь рваные полы платья, разбиты в кровь, а босые ноги были покрыты сажей и грязью. Её волокли к лобному месту, где уже был собран высокий, зловещий столб, окружённый горой хвороста. Воздух наполнился запахом сырого дерева и предвкушения изуверского зрелища. Девушку, скованную по рукам и ногам, грубо приковали к столбу. Она не издала ни звука, лишь её взгляд метался по толпе, словно она пыталась что-то понять в этих диких, испуганных лицах. Наконец, из толпы вышел Главный Инквизитор. Его фигура, облачённая в тёмные, тяжёлые одежды, казалась монументальной. В руке он держал огромный серебряный крест, который блестел в последних лучах солнца. Девушка, заметив крест, лишь хищно улыбнулась. Это была не улыбка страха или отчаяния, а скорее насмешка, полная превосходства и какой-то странной, неземной печали. Инквизитор поднял крест, и его голос, глубокий и зловещий, разнёсся над площадью: «In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, Amen!» Он начал произносить речь-заклинание на латинском языке, слова которого, казалось, давили на толпу, заставляя её сжиматься от страха и благоговения. Толпа, до этого затаившая дыхание, взорвалась единым воплем, словно подхватившись невидимой волной: «Сжечь ведьму! Сжечь ведьму!» Голоса сливались в дикий, первобытный хор, наполненный ненавистью и жаждой очищения. Девушка, несмотря на скованные за спиной руки, выпрямилась у столба. Её глаза горели, а на лице появилась решимость. Она заговорила, и её голос, удивительно чистый и звонкий, прорезал гул толпы, заставив её затихнуть: «Люди! Вас обманывают! Я не ведьма! Мы пришли, чтобы освободить вас от гнёта фундаментальных запретов, которые преподносятся вам под видом религиозных догм!» Толпа замерла. Некоторые лица выражали недоумение, другие – страх, третьи – любопытство. Священник, стоявший рядом с Инквизитором, впал в истерику. Его лицо покраснело, глаза вылезли из орбит. Он закричал, словно пытаясь заглушить голос девушки: «Замолчи, ведьма! Замолчи, безбожная тварь!» Затем, обращаясь к людям, он завопил: «Не слушайте эту безбожную заблудшую душу! Есть свидетели, которые видели, как она летала по небу на метле! А потом сношалась с дьяволом, который так же летал по небу в виде молодого парня! Это всё ересь!» Толпа издала дикий вой, смесь ужаса и возмущения. Кто-то крестился, кто-то падал на колени. Девушка расхохоталась. Её смех был чистым, звонким, но в нём слышалась такая горечь и отчаяние, что он пробирал до костей. «Это была не метла! И это был не дьявол! Я не ведьма, я просто не такая, как вы, я из другого мира!» «Замолчи, ведьма! Замолчи, безбожная тварь!» — Священник завизжал, словно сам объятый пламенем инквизиции, пытаясь заглушить голос девушки, который, казалось, только набирал силу, проникая в самые души толпы. Он, весь дрожащий, схватил Инквизитора за рукав, дёргая его с лихорадочной силой. «Ваше преосвященство! Палач! Ведьму сжечь! Немедленно! Её слова – яд! Она разрушит всё!» Главный Инквизитор, его лицо было маской невозмутимости, лишь едва заметно дёрнул уголком губы. Он кивнул палачам, которые, словно тени, уже стояли у подножия столба. Несколько факелов вспыхнули, и жадные языки пламени мгновенно вцепились в сухой хворост. Костёр задышал, издавая зловещий треск, и едкий дым пополз вверх, смешиваясь с запахом жжёного дерева и предвкушения. Жар обдал толпу, заставляя людей отшатнуться назад, их лица теперь были освещены пляшущими отблесками огня. Пламя, словно живое существо, взметнулось вверх, зализывая подол изорванного платья девушки. Её лицо, освещённое адским заревом, приобрело какой-то неземной, трагический вид. Она смотрела прямо на Инквизитора, который стоял неподвижно, будто высеченный из камня, его серебряный крест сиял в багровом свете пожара. «Вы слепы…» — прошептала девушка, и этот шёпот, казалось, прозвучал громче грохота пламени. «Вы хороните не меня… Вы хороните своё будущее!» И в этот самый миг, когда огонь уже почти касался её тела, когда в воздухе повис сладковатый запах палёной ткани, с неба, разрывая дымную завесу, ударила незримая искра. Она была ярче тысяч молний, чище звёздного света. Искра врезалась прямо в девушку, и та исчезла. Не испарилась, не сгорела – просто растворилась в пространстве, словно её никогда и не было на этом жестоком костре. А затем... затем последовал ВЗРЫВ. Не обычный взрыв костра, а нечто иное – ударная волна, похожая на невидимый кулак, отбросила палачей, сломала столб и разметала горящие ошмётки хвороста по всей площади. В воздухе повис едкий запах гари, смешанный с чем-то неуловимым, чужим, похожим на озон после грозы, но гораздо более интенсивным. Толпа, до этого застывшая в ужасе, теперь взорвалась криками. Люди в панике разбегались, спотыкаясь и падая друг на друга, словно их гнал сам дьявол. Кто-то крестился, кто-то рыдал, кто-то просто бежал, не разбирая дороги. На площади, окружённой уже почти потухшими ошмётками костра, остались лишь дымящиеся угли, сломанный, обугленный столб и Главный Инквизитор. Он стоял неподвижно, как монумент, его лицо, теперь освещённое лишь тлеющими угольями, было абсолютно непроницаемо. Только в глубине его глаз, там, где никто не мог увидеть, промелькнул слабый, почти неуловимый огонёк – то ли удивления, то ли страха, то ли глубокого, осознанного понимания, что мир только что бесповоротно изменился. ________________________________________ Глава 1: Эхо Несбывшейся надежды Этот мир был симфонией из стекла и света, пульсирующим сердцем технологий, где даже облака казались запрограммированными на идеальные узоры. Их небоскрёбы, стремящиеся к самым звёздам, были не просто зданиями, а живыми организмами, обтянутыми сетью из энергетических потоков. Жители, потомки тех, кто когда-то покорил гравитацию и время, жили в эре, где болезни были нелепой сказкой, а труд – выбором, а не необходимостью. У каждого на запястье искрился хроно-индикатор, показывающий не просто время, а пульс самой цивилизации – её неумолимый марш к ещё большим свершениям. Но как это часто бывает, самый острый разум порой оказывается самым слепым. Когда на их гиперчувствительных сенсорах возникла красная точка, поначалу её приняли за программную ошибку. "Скиталец", как его окрестили, был не просто камнем, а целой горой, что неслась к ним с межзвёздной ухмылкой. Учёные, чьи имена были выгравированы на кристаллических колоннах Института Великих Открытий, собрались в своих идеально освещённых лабораториях. Их лица, обычно непроницаемые маски спокойствия, теперь были испещрены тонкими морщинами напряжения. Прогнозы были однозначны: прямой удар. И ответ был не менее однозначным: "Нейтронный Кулак". Оружие, созданное для войн, что никогда не случались, теперь должно было спасти мир. Запуск был зрелищем. Миллионы граждан, собравшихся на смотровых площадках, подняли свои головы к небу, чтобы увидеть, как их надежда, чистый луч энергии, выстреливает в черноту космоса. Это был момент гордости, момент, когда казалось, что разум действительно может переломить судьбу. "Ура!" прокатилось по всей планете, заглушая даже рокот запуска. А потом наступила тишина. Не благоговейная, а та, что предшествует катастрофе, когда воздух сгущается и даже птицы замолкают. Скиталец не просто разлетелся на куски; он взорвался с какой-то извращённой, космической насмешкой. Крошечный осколок, не более пылинки в космическом масштабе, но убийственный в масштабе планетарном, вонзился в старую, дремлющую гору на северном континенте. Это был Титан, вулкан, что сотни тысяч лет назад был лишь легендой, страшной сказкой для детей. Но теперь он проснулся, зевая огненной пастью и изрыгая не только лаву, но и едкий, чёрный пепел, который, казалось, был самим воплощением отчаяния. Одновременно с этим, основные фрагменты метеорита, размером с целые города, рухнули в океаны, создавая цунами, что выглядели как живые горы воды, неумолимо движущиеся к берегам, сметая всё на своём пути. И повсеместно, словно по дьявольскому сговору, стали пробуждаться вулканические взрывы, разрывая земную твердь и выплёвывая в небо столбы огня и дыма. Планета, некогда сияющая, превращалась в пылающий ад. Где-то смешная, где-то трагическая ирония заключалась в том, что самый продвинутый в мире климатический щит, способный отражать даже солнечные бури, оказался совершенно бесполезным против осколков собственного спасения. Люди, чьи дома парили над водой, вдруг обнаружили, что их жилища не просто парят, а танцуют на волнах, словно беспомощные скорлупки, обречённые на гибель. Пепел с Титана и других вулканов начал падать сначала мелкими крупинками, затем хлопьями, а потом и целыми слоями, укутывая всё вокруг саваном забвения. Золотые купола обсерваторий, которые когда-то ловили свет далёких галактик, теперь были покрыты серой коркой, словно древние, забытые черепа. Идеально ухоженные сады, где растения генетически были созданы для вечной весны, превращались в серые, чадящие поля, напоминающие выжженную пустыню. Хроно-индикаторы на запястьях граждан, ещё недавно отсчитывающие годы процветания, теперь бешено мигали, показывая не время, а обратный отсчёт до полного погребения. Цивилизация Аэрон, которая так гордилась своим прогрессом и контролем над природой, оказалась беспомощной перед кашлем пробудившихся гор и водными объятиями собственного "спасения". Под толщей пепла, что рос с каждым часом, хоронились не только здания, но и надежды, мечты, ироничные усмешки судьбы. И вот тогда, когда некогда сверкающий мир утопал в пепле, Аэрон превратился в подобие гнойной раны. Пепел был повсюду: он скрипел на зубах, словно перемолотые кости, оседал на одежде, превращая её в серые лохмотья, и забивал лёгкие, вызывая мучительный кашель. Среди этого хаоса расцвела анархия. По улицам, некогда залитым светом неоновых реклам, теперь бродили банды, словно стаи голодных волков. Они грабили, насиловали, убивали и мародёрствовали с беспредельной жестокостью. Вчерашние добропорядочные люди, интеллигенты и законопослушные граждане, озверев кто от пронзительного, сводящего с ума голода, кто от вседозволенности и безнаказанности, превращались в зверей. Не в тех лесных зверей, что подчиняются инстинктам выживания, а в зверей в человеческом обличье — существ, чья человечность вымерла под толщей пепла и страха. Их глаза, когда-то отражавшие звёздное небо и великие открытия, теперь горели лишь животной жаждой выгоды и насилия. Те, кто ещё вчера с трибун громогласно голосил о Морализме, Свободе и Прогрессивности, сегодня с тем же рвением сколачивали банды оголодавших молодых парней. Эти «лидеры» на словах презирали варварство, но на деле сами стали его воплощением, ибо выживание требовало новых правил. Их голоса, некогда призывающие к идеалам, теперь командовали нападениями на склады с продовольствием и убежища слабейших. И даже в этом апокалипсисе, среди руин несбывшихся надежд, жизнь продолжала цепляться за тонкие ниточки, превращаясь в гротескное представление, где каждый был одновременно жертвой и палачом. Одна из таких ниточек – это Эльза. Семнадцатилетняя, рыжеволосая вихрь энергии, она была воплощением несокрушимости, даже когда мир вокруг рассыпался в прах. Невысокая, уверенная в себе, с россыпью веснушек, которые исчезали под слоем вездесущей пыли, Эльза не могла сидеть сложа руки. Пока другие впадали в ступор или истерику, их глаза были пусты, а движения судорожны, она хватала лопату и бросалась в самое пекло, разгребая чёрное пепелище, словно пытаясь раскопать не просто улицы, а само прошлое. Её движения были резкими, почти агрессивными, словно она вела личную войну с каждой частицей вулканического мусора, пытаясь вырвать хоть что-то из лап забвения. Но вскоре стало ясно, что одной лопатой мир не спасти. Кровь, стоны и боль стали привычной мелодией нового Аэрона. И тогда Эльза, с той же неукротимой энергией, что и в разгребании завалов, параллельно своей основной работе – будь то поиск провизии или расчистка проходов – стала проходить курсы медсестёр. Она впитывала знания не по дням, а по часам, с жадностью губки, брошенной в источник живительной влаги. Ей приходилось осваивать анатомию и врачевание буквально на лету, прямо посреди хаоса и разрухи. Крики раненых стали её университетами. Руки Эльзы, ещё недавно державшие лопату, теперь с поразительной ловкостью накладывали плазмошвы, обрабатывали глубокие рваные раны плазмосептиком, останавливали кровотечения. Она осваивала азы хирургии прямо на телах тех, кто нуждался в помощи, порой в свете тусклых фонарей или догорающих пожаров, под аккомпанемент выстрелов и диких воплей снаружи. Её разум, подобно высокоскоростному процессору, анализировал каждый случай, запоминал нюансы и совершенствовал технику. Вскоре, когда медсестёр стало недостаточно, а смерть косила ряды выживших, она стала осваивать и профессию хирурга. Под её тонкими, но сильными пальцами раны затягивались, сломанные кости срастались, а безнадёжные, казалось бы, случаи обретали шанс. Она была воплощением адаптации, живым доказательством того, что в условиях апокалипсиса выживает не сильнейший, а тот, кто быстрее учится и не боится испачкать руки. В этом хаосе, два года назад, среди первых, тогда ещё не столь угрожающих чёрных снегопадов, она встретила Нассэ. Городское правление, с пафосом, который теперь казался абсурдно-комичным, объявило набор добровольцев для очистки "временных загрязнений". Нассэ, высокий, идеально сложенный, будто сошедший с голографических обложек спортивных журналов, был её полной противоположностью. Он двигался с грацией пантеры, в то время как Эльза походила на взволнованную белку. Их первые встречи были неловкими, обросшими пылью и невысказанными словами, пока однажды, разгребая очередной завал, их руки не соприкоснулись. Это было электрическое касание, сильнее, чем любой разряд статического электричества, накопившийся от пепла. С того дня их общение начало сближаться, перерастая из сухих фраз о "прогрессе уборки" в долгие, шёпотом произнесённые разговоры о том, что будет, когда всё это закончится. Нассэ был поистине смелым и отчаянным парнем, победивший уже в 16 лет на юношеских соревнованиях, которые в постапокалиптическом мире опять стали популярны, он часто вставал на защиту слабейших, тех, кого очень часто пытались ограбить в тёмных переулках. Он как никто лучше подходил на роль водителя летающей на водородном топливе лёгкой машины службы спасения, в группе из двух человек, одной из которых была Эльза. Местом их тайных свиданий стала одна из заброшенных высоток, чьи когда-то сияющие окна теперь были слепыми глазницами. Там, среди сломанной мебели и пыльных декораций былой роскоши, они находили убежище от наступающего хаоса. Вот уже год, как их дружба углубилась до телесной любви. В этом рушащемся мире их страсть была единственной константой. После изнурительных смен, когда тела ныли от усталости, а лёгкие горели от пепла, они, словно одержимые, стремились ускользнуть друг к другу. Их родители, обеспокоенные и измотанные, пытались отговаривать: "Сейчас не время для этого!", "Вам нужно отдыхать, а не носиться по руинам!" Но Эльзу и Нассэ это не останавливало. Их оправдания были одинаковы и отчаянны: "Мы не можем друг без друга!" – и это не было просто юношеским максимализмом, это была чистая, необузданная правда. Они находили короткие, но драгоценные мгновения уединения, где под слоем пепла, просачивающимся сквозь разбитые окна, их объятия были единственным теплом.

Сила материнского проклятия