Литературный салон "Страницы книг"

«Многие зрители, посмотрев "Помни имя свое", писали мне, что не могут сдержать слез каждый раз, когда смотрят эту картину. Некоторые боятся, что их сердце не выдержит... И вдруг я прочитала статью, в которой авторы-врачи рассказывают о своих десятилетних наблюдениях за воздействием произведений искусства на здоровье человека. Невропатолог, терапевт, психолог пришли к такому выводу - наше здоровье разрушается исключительно из-за собственных переживаний. Если же человек сможет посочувствовать и пережить чужое горе, то завтра ему станет легче. Его душа жива, значит, он понимает, что это было сопереживание». Людмила Касаткина

У меня была смешная история. Мне с моим Клаусом предстояло ехать на съемки в Германию, в ГДР. Я не знал, что такое выездные комиссии. Я впервые ехал за границу. Режиссер Татьяна Лиознова мне говорит: - Завтра обязательно в райком. Я отвечаю: - Я не член партии. - Неважно. Для того, чтобы поехать в ГДР (где тебя Тихонов застрелит), надо на комиссию в райком. На ковер... Я не знал, что на ковер - это буквально. Огромный стол, тети с пышными прическами, дяди в черных костюмах с черными галстуками. И коврик. Они говорят: - Пожалуйста. Меня первым вызвали. По алфавиту - Дуров. Евстигнеев. Плятт. Я стою. Они смотрят на меня, молчат. - А вы мне сесть не предложите? - спросил я. В ответ гробовая тишина. Потом вопрос: - Опишите флаг Советского Союза. Мне сразу стало плохо. Тетя-Мотя, ты меня, гражданина страны, просишь описать флаг как ненормального. Какому идиоту в Америке придет в голову спросить актера, едущего в Европу: - Опиши флаг Америки. Я говорю: - Черный фон, белый череп, две скрещенных берцовых кости, называется Веселый Роджер... В комиссии наступил паралич. На меня смотрели волчьими глазами. Новый вопрос: - Перечислите союзные республики и назовите их столицы. Я ответил: - Малаховка, Таганрог, Кривой Рог, Магнитогорск, - всё, что в голову пришло. В ушах пульсировало. Думаю, сейчас крикну: - Кретины! Последний вопрос: - Перечислите членов Политбюро. Мне совсем плохо стало. - Я никого не знаю. - Вы свободны. - Наручники снимать не будете? - спросил я, выходя. Лиознова звонит: - Что вы натворили? Вас вычеркнули из списка! Директор театра звонит. - Лёвочка, что вы делаете, вы у нас первый невыездной! Лиознова в обморочном состоянии. - Вы теперь на пять лет невыездной! Я ей говорю: - У вас два выхода. Найдите другого актера. Татьяна, зачем мне ехать в Германию, пусть Тихонов застрелит меня здесь! Я хочу быть похороненным на родине... На том и порешили. Нашли озерцо возле Московского университета, на горах, там Тихонов меня и застрелил... Лев Дуров.

Убивали   любовь, Убивали   в   четыре   руки... Били   с   разных   сторон, Состязаясь В сноровке и силе. Им шептала  любовь: - Ах, какие же вы дураки!.. - Но они ей в ответ  За ударом удар наносили. Убивали  любовь... И однажды Любовь умерла. Ей бы их обмануть: Притвориться убитой -  И только. Но любовь как любовь: Притворяться и лгать Не могла. Да и им поначалу Не жаль ее было Нисколько. Убивали любовь... На поминках Его желваки Заходили на скулах, А взгляд ее Слезы затмили. И - тайком друг от друга -  Все те же  четыре   руки  Поливают отныне Цветы У нее на могиле. Убивали любовь. Убивали любовь... Юрий Петрович Воронов

Толстой не любил холод, поэтому попросил жену сшить утеплённую кофту. Она стала его любимым предметом гардероба: широкая длинная блуза с воротником, застёжкой до пояса и заложенными на груди складками. На крестьянскую рубашку блуза Толстого не слишком походила. Во-первых, она была заметно длиннее. Во-вторых, на ней нашлось место двум внушительным карманам. Наконец, цветные тканые пояса Толстому, очевидно, были не по вкусу, и он заменил их на простой чёрный ремешок. Разумеется, называть одежду в свою честь писатель не планировал. С этой задачей прекрасно справились его последователи, которые не только старались повторить внешне кумира, но и окрестили ту самую рубашку «толстовкой». Правда, со временем крой рубах изменился, они стали короче, шились из плотных тканей и лёгкого трикотажного полотна, но названия своего не изменили. За рубежом их тоже именовали Tolstoy blouse (англ.) или blouse a la Tolstoi (фр.). В наши дни «толстовки» тоже существуют, правда, выглядят они совсем не так: под этим словом современный модник подразумевает относительно короткую, плотную кофту, хорошо сохраняющую тепло, сшитую из плотного трикотажа, с начёсом или без него, часто ещё и с капюшоном (чего во времена Льва Николаевича не было). По-прежнему называть эту вещь «толстовкой» продолжают исключительно русскоговорящие люди, невольно сохранившие традицию. За рубежом для подобных предметов одежды разного кроя существуют свои названия: худи (англ. Hoodie – кофта с капюшоном и большим карманом спереди) и свитшот (англ. Sweatshirt – теплая, иногда объемная кофта без капюшона и с круглым вырезом). Последний больше всех напоминает оригинальную толстовку. Возможно, и самому Льву Николаевичу Толстому он бы тоже пришёлся по душе. Знали эту историю происхождения "толстовки? "

«Работала-работала, взяли роды - ну и родила. Бывало, в борозде прямо…» Как рожали наши бабушки и прабабушки. Часто можно услышать рассказы о том, как тяжело раньше жилось девочкам-девушкам-женщинам! В 5 лет учились прясть, в 10 - уже умели всё, что положено делать взрослой женщине, в 15 - выходили замуж, рожали детей в поле, а к 30 - были уже многодетными мамами и, умученные житейскими заботами, выглядели старше своих лет... Что-то из этого действительно правда, но кое-что из разряда мифов, как например, то, что наши прабабушки выходили замуж чуть ли не детьми — едва ли не в 13 лет. Говорят, мол, девочек старались пораньше «сбыть с рук», чтобы избавиться от лишнего рта в семье. Но на самом деле к дочерям относились иначе: в крестьянских семьях они были дармовой рабочей силой, а кто захочет с такой расставаться, да ещё и на пике «трудоспособности»? Так что замуж наши прабабушки выходили в 16–25 лет, чаще всего — в 18-20. А вот рожали они, бывало, до тех пор, пока были детородного возраста. Так, например, одна из моих прапрапра родила свою младшую дочь, когда ей было 48 (!) лет, а её старшему сыну - 29. Это стало известно из метрики о рождении той самой девочки, Параскевы, которую я недавно нашла по запросу в архиве. И стало для меня удивлением. Как, при том уровне медицины (а в деревнях вообще никакой медицины подчас не было) она умудрилась благополучно разродиться в таком возрасте? Видимо, сохранила хорошее здоровье, не смотря на то, что у неё было семеро детей. Вообще же, рассказы о том, что женщины в те времена имели богатырское здоровье, позволяющее рожать между делом, скорее, миф. Махала серпом, на пять минут прилегла, встала уже с ребёнком, тем же серпом перерезала пуповину и пошла дальше жать пшеницу — так нередко представляют женщин, рожавших в конце XIX — начале XX века. «Прямо в поле, во время сенокоса, это вам не в современных родильных палатах рожать…» И, возможно, такие случаи действительно были, но были они всё же редкостью. На самом деле в поле женщины не рожали, хотя до самого появления младенца на свет они продолжали работать… Почувствовав схватки, роженица бежала в деревню и ложилась на землю по дороге лишь от боли, а не для того, чтобы прямо на месте разрешиться от бремени. Роды вне дома были исключением, а не правилом, хотя случалось, что добраться до избы крестьянка не успевала. ⠀ Имелись у неё и помощницы, и помощники: так, к роженице обычно звали бабку, которая за каравай, недорогой платок и символическую плату помогала женщине. Но что интересно, кроме бабки-повитухи в родовом процессе непосредственное участие принимал и муж. Часто он был рядом с женщиной всё то время, пока она мучилась в схватках. Вот как описывает это Е. Покровский в своей книге «Физическое воспитание детей у разных народов, преимущественно России» (1884 год): «Самый процесс родов во внутренних губерниях России совершается таким образом: при наступлении мук родильницу заставляют ходить; но при так называемых перехватах (схватках) она садится на чье-либо колено, иногда на колено мужа, если только он не скроется куда нибудь, что часто бывает. Когда родильница долго мучается, то бабка часто запускает руку в родильный рукав и обыкновенно, нисколько не стесняясь, вслух объявляет о результатах своего дознания. Случается, что во время сильных мук бабка берёт родильницу в печь и там её парит для ускорения родов. Лишь показывается в проходе водяной пузырь, бабка его прищипывает и спускает воду. При начале потуг родильнице по большей части дают выпить стаканчик (рюмку) водки и что-нибудь закусить. Затем родильница ложится на полу на приготовленную постель и рожает лёжа. При выходе головы младенца его уже тянут, заставляя родильницу как можно изо всех сил натужиться. Тотчас после родов приготовляют для неё печь, куда она влезает вместе с бабкой. Но прежде печи, пока родильница, выпивши водки, немного отдохнёт, бабка занимается младенцем… В случаях затруднительных родов иногда родильницу встряхивают. Это делается так: после пара в печке родильница вылезает оттуда головой вперёд и руками опирается в пол; в это время бабка и муж подхватывают её руками под нижнюю часть живота, так, чтобы она перегнулась, и в этом положении её несколько раз встряхивают…» Но это далеко не все мучения, которые испытывали женщины во время родов. Сохранилось несколько свидетельств о том, что в случае затяжных родов женщину водили вокруг стола или заставляли мужа проползать у неё между ног. Когда младенец шёл согнутым или вперёд ногами, то роженицу головой вниз клали на доску, поставленную под углом к стене, чтобы женщина скатилась вниз: считалось, что от такой встряски ребёнок «выправляется». «Нередко с целью ускорения родов, - пишет Е. Покровский, - повитуха вкладывает роженице в рот волосы, поит её распущенным в воде мылом, деревянным маслом, сабуром, шафраном, порохом и т.д. Эти инквизиторские штуки делаются в том предположении, что по мылу и по маслу скорее выкатывается ребёнок, а порохом скорее выбросить его как из пушки. Затем бабка кладёт родильницу на пол и, намыливая её живот мылом, правит его то сверху, то снизу, то с боков, до нестерпимой боли. Если этот способ признаются бабкой почему-либо неидущим к делу, то она привязывает к ногам лежащей роженицы полотенце, поднимает их кверху и трясет её во всю мочь. Если же, несмотря на все эти варварские истязания, роды не открываются, то бабка заключает, что роженица сглажена, опозорена злыми людьми…» ⠀ Потребность в женских рабочих руках в крестьянских хозяйствах была настолько велика, что через короткое время после родов крестьянка была вынуждена возвращаться к напряжённому сельскохозяйственному труду. Ольга Семёнова-Тян-Шанская в своих очерках о быте крестьян «Жизнь Ивана», вышедших в 1914 году, рассказывает: «К тяжёлой домашней работе вроде замешивания хлебов, стирки или уборки женщины возвращаются на третий или четвёртый день после родов, в поле отправляются через неделю. Ничего здорового в этом нет: почти все женщины в деревнях страдают опущением матки. А лечат его махоткой — глиняным горшком, который ставят на живот, запалив под ним охлопок прядева…» Процедура, очень похожая на банки советских времён, которые ставили при простуде. При этом живот втягивался в горшок, и считалось, что матка при этом возвращается на место. Конечно, ни о красоте, ни о здоровье при таком образе жизни и речи быть не могло. «После шестнадцати лет фигуры у женщин портятся из-за тяжёлой работы. Чем раньше выходит замуж девушка, тем скорее она приобретает отцветший, изможденный вид», — писала Семёнова-Тян-Шанская. ⠀ А труд деревенской женщины в местностях, живущих сельским хозяйством, был поистине громаден; не меньше он был и в губерниях с развитым отхожим промыслом, где после ухода мужчин женщины выполняли все сельские работы. «Не говоря уже о страдной поре, даже осенью и зимой хозяйка вся в работе: поздно ночью и рано утром она прядёт и ткёт, носит на себе воду, часто издалека, по тяжёлой дороге; стряпает раза по два в день, убирает скотину; месит квашню с двумя пудами ржаного теста, изнывает на холоде за мытьём толстого посконного белья. В центре России она таскает на себе трёхпудовые мешки огурцов; в черноземных губерниях она стоит по пояс в ледяной воде, моя овец, которых стрижёт на холоде; и всё это выполняет и беременная, и только родившая, со всеми невзгодами женского организма», - пишет Е. Щепкина в книге «Труд и здоровье крестьянки» (1908 год). ⠀ И при этом все заботы о новорожденном тоже ложились исключительно на женские плечи. «У богатых бабка пребывает иногда дня по три, по четыре после родов, кормясь за их столом. А у бедных ребёнок уже с первого дня совсем предоставляется матери и её уходу, - пишет Семёнова-Тян-Шанская. - Попадает в грязную люльку, где подстилкой ему служит материнская старая грязная понева. Более опрятные матери подкладывают в люльку соломку, которую меняют через день или два. Это, однако, бывает реже: "Хорошо и на поневе полежит, не лучше других. Небось другие не подохли - выросли"». ⠀ С тех пор прошло лет 50-70 и рожали уже наши бабушки: всё реже дома, всё чаще - в больнице, под присмотром врачей и акушерок. Агитационные плакаты тех лет настойчиво рекомендовали отказаться от услуг бабок-повитух и рожать в больнице. Но бывало, что в глухих деревнях женщины по старинке рожали дома. «Ой-ой, как я рожала! - восклицает 82-летняя Евгения Горбацкая, оба сына которой появились на свет в хате, в деревне Залядынье в Ивановском районе. - Помню, меня схватки начали брать с утра. Как схватит - кажется, уже концы отдаёшь. А потом отпустит. Я ждала до вечера, чтобы все легли спать. Таила в себе, чтобы не беспокоить никого. И вот все легли спать… А я не могу держать, мне уже кричать надо! Одеяло в рот пхаю - и плачу. Мужик встал, свекор встал, куда-то пошёл… И приводит бабку Катерину, повитуху. Моя свекруха была как та Катерина, тоже роды принимала, но у меня она, видно, боялась. А повитуха распорядилась по-своему. Взяла меня и начала водить вокруг стола, что-то про себя читала. Я уже сама не могла идти - меня под ручки держали. Нужно было до каждого уголочка животом дотронуться, чтоб разродиться быстрее. Обвели меня, положили на койку… И я уже быстро родила… Баба-повитуха всем командовала. А потом слышу, говорят свекру: «Принеси секиру и молоток». Надо было дать в руки малому, чтобы хорошим хозяином был. Видите? Нет чтоб для розуму какую книжку дали, абы грамотный был. А то секиру, чтоб плотником! Они были столяры - хай и внук таким будет! Девочкам, может, что-то другое давали. Иголку, нитки, чтобы была мастерица. А потом положили моё дитятко в такое деревянное корытце и отнесли в тёплое место. И снова за меня принялись - послед долго не выходил. Принесли мне бутылку и говорят: дуй! А у меня уже сил нет! Потом послед где-то закапывают…» ⠀ Хорошо, если роды разрешались благополучно - и ребёнок был цел, и мать оставалась здорова. Но тогда, как и сейчас, случалось разное. Например, малыш мог появиться на свет недоношенным. «Ой как я сына спасала! - вспоминает 88-летняя Ольга Агафоновна Козеко. - Родила я сына 23 февраля, а должна была в марте. И как он появился, не сосал цицку. Я даю, а он не тянет, не берёт. И не плакал даже. Я ему носик закрывала и лила в роток молоко. Пришла соседка, говорит: «Надо греть!» А чем? В бутылки налили тёплую воду, обложили его со всех сторон и так три недели грели. И когда он уже «родился», тогда заплакал. Так и выгодовала я его, выхухола. Вышел в люди теперь, трое детей у него...» Наши предки считали, что ребёнок рождается «сырым», поэтому в некоторых областях страны все новорожденные, а тем более недоношенные младенцы , подвергались «доделыванию», «допусканию»: ребёнка заворачивали в пресное ржаное тесто, привязывали к лопате и сажали в тёплую печь подобно хлебу. Недоношенного или слабого малыша мать «перераживала» - становилась на место происходивших родов и до трёх раз протаскивала ребёнка через ворот своей сорочки сверху вниз. Также больных младенцев протаскивали через дупло, расщепленное дерево и другие отверстия (например, хомут), символизирующие вход в иной мир, куда ребёнок временно возвращался, чтобы вновь родиться. ⠀ В послевоенные годы, как вспоминают женщины, в деревнях беременные или родившие не знали какой-то особой заботы. Женщины даже на последних сроках беременности шли в поле наравне со всеми, иначе было не прокормиться. «И работали, и нагинались… Не береглись. Теперь всё по-другому, больше двух килограммов нельзя поднять. А мы тянули всё… Бывало, в борозде прямо рожали. Работала-работала, взяли роды - ну и родила. В фартух завернула и пошла дальше работать. А когда мою сестру взяло на роды, то её мужик по коню - и мы в больницу её повезли. А дороги то не было, такой был брод, ужасно! Пока ехали, сестра уж родила…» - рассказывала Ольга Агафоновна, подтверждая слова о том, что всякое в те времена бывало. ⠀ Что же касается возрастных рожениц, то пальму первенства в «старейшем» рождении живого ребёнка, зачатого естественным путём и рождённого естественно (то есть без кесарева сечения), одерживает Марина Константиновна Махнина, родившая свою дочь Марию в 1907 году. Из сохранившейся записи в метрической книге Воскресенской церкви села Бонячек Кинешемского уезда Костромской губернии известно, что 23 декабря 1907 года жена отставного штаб- горниста трубача Марина Махнина, римско-католического вероисповедания, родила дочь в возрасте 68 (!) лет. Не знаю, как это возможно, быть может, это была описка, но возраст прописан отчётливо : 68 летъ… К сожалению, на следующий день мать умерла. Причина была указана - «от воспаления лёгких», но так названа, возможно, послеродовая горячка (сепсис). Муж Марины Константиновны, Василий Алексеевич Махнин, умер в 75 лет от старости ещё до рождения дочери, 10 мая 1907 года, то есть через пару месяцев после зачатия ребёнка. Таким образом, он может быть также одним из старейших отцов.

Подвиг русского врача, спасшего более трёх тысяч человек в немецком концлагере. Про подвиг Оскара Шиндлера, который вызволил из концлагеря 1200 человек, знает весь мир. А вот про подвиг русского врача, спасшего больше чем в два с половиной раза людей, знают крайне мало даже в нашей стране. Попробую хоть немного восстановить справедливость. После войны в течение 16 лет в Челябинске в медсанчасти тракторного завода работал очень хороший хирург. И все эти годы никто не знал, кем он был на самом деле. Про войну распространяться он не любил, т.к. долгое время был в плену, а один этот факт в те времена могли счесть предательством Родины. Только после того, как в 1961 году в «Литературной газете» вышел очерк о герое войны летчице Анне Егоровой, люди с удивлением узнали, что этот врач на самом деле не предатель, а герой из героев и тысячи людей обязаны ему своей жизнью. Георгий Фёдорович Синяков был призван в армию на второй день войны. А 5 октября 1941 года в Киеве вместе со всей медсанчастью он был взят в плен прямо из-за операционного стола, где оперировал очередного пациента. Пройдя два концлагеря (Борисполь и Дарницу), Синяков оказался в Кюстринском лагере для военнопленных, где до января 1945 года и проработал почти всю войну. В лагере были тысячи людей, поэтому врачи были в цене. Местный начальник лазарета заявил, что «самый лучший русский врач никогда не дотянет даже до немецкого санитара». На первой же операции Синяков посрамил чванливого зазнайку. Голодный и босой, стоя на голой земле, он несколько часов оперировал пациента по поводу резекции желудка и с блеском закончил операцию. С того дня он иногда по 20 часов в день проводил операции и перевязывал пациентов, а европейские пленные врачи считали честью побыть его ассистентами. Немцам нужна была здоровая рабочая сила, и доктор упорно лечил заключенных от всевозможных болезней. Однажды сын охранника-эсэсовца подавился костью и чуть не умер. Синяков провёл операцию и спас мальчика. Немка-мать была до того потрясена и благодарна доктору, что поцеловала ему руки, встав на колени. После этого случая вся охрана уважала доктора. Ему позволили свободно перемещаться по лагерю и дали дополнительный паёк. Едой он делился с больными, чтобы у них появились силы на выздоровление, а свободное перемещение использовал в целях налаживания контакта с подпольем, переноса сообщений между бараками и даже листовок с информацией о победах Красной Армии. Так он поднимал дух не только своих пациентов, но и заключенных всего лагеря. Анна Егорова имела около 300 боевых вылетов и была очень известной лётчицей. Она рассказала в «Литературной газете» о том, как ее самолёт сбили фашисты. Получив многочисленные травмы и ожоги, она была практически на грани смерти, но немцы решили вылечить её, чтобы потом прилюдно повесить «русскую летающую ведьму». Георгий Синяков спутал им все планы. Сначала он спрятал её партийный билет и боевые награды, а потом стал смазывать раны рыбьим жиром и специальной мазью. Запах от этой смеси стоял жуткий, и вид был очень непрезентабельный. Казалось, что рана разлагается, хотя на самом деле она только лучше заживала. Немцам он докладывал, что пациентке становится всё хуже, а когда она выздоровела достаточно для того, чтобы бежать, объявил о ее смерти. Каждый день в лагере умирало много людей. Трупы складывали в мешки и выбрасывали ночью в траншею. Там «труп» оживал и благодаря полученным инструкциям благополучно бежал в сторону линии фронта, уходя к своим. Таким образом не только Анна Егорова, но ещё и многие другие узники смогли сбежать. Когда к лагерю подошли русские войска, многих заключенных перевели в другие места, а оставшихся 3000 человек было решено расстрелять. Синякову обещали, что его не тронут, но собственная жизнь его интересовала куда меньше. Зная, что может просто получить пулю в лоб за наглость, он всё равно уговорил переводчика и пошёл с ним к лагерной администрации. Там он долго и аргументированно убеждал их не брать дополнительного греха на душу, и на удивление, к нему прислушались. Немцы ушли из лагеря, никого не тронув. Так один врач без единого выстрела победил фашистов и спас более 3000 человек. Когда в лагерь вошла советская танковая группа, доктор развернул полевой лазарет и прооперировал более 70 раненых танкистов. Потом в составе медсанбата он дошёл до Берлина и оставил свою подпись на стене Рейхстага. Георгий Синяков никогда не пил, но в День победы зашел в Берлине в пивную и выпил ровно одну кружку. У этого действа была своя история. Один из заключённых концлагеря сказал унтер-офицеру, что еще выпьет пива в Берлине в день победы русских. Офицер рассмеялся тому в лицо, а Синяков запомнил и решил исполнить это обещание в память о том заключённом. После публикации в «Литературке» Георгия Синякова пригласили в Москву, куда приехали на встречу с ним сотни бывших заключенных, чтобы поблагодарить своего спасителя. Заслуженные лётчики, танкисты, боевые товарищи несколько раз пытались выдвинуть своего спасителя на награждение, если не Героем Советского Союза, то хотя бы каким-нибудь другим орденом или медалью. В те времена плен в Германии становился настолько несмываемым пятном на всю жизнь, что даже такому герою в орденах отказали. Скромный врач-хирург прожил 74 года. Он умер 7 февраля 1978 года в Челябинске. Он так и не был отмечен особыми наградами. Сам чудесный русский доктор всегда говорил: Плен - это беда, несчастье. А разве за несчастье награждают? Моя награда - жизнь, возвращение домой, к семье, к работе и эти письма от людей, которым я помог в час тяжкого горя. Давайте хотя бы мы его мысленно поблагодарим и наградим всеми самыми высокими званиями в мире! Вечная память этому светлому человеку!

Та девочка, которая во мне, Ещё не разучилась улыбаться, Не разучилась плакать в тишине, Не разучилась жить и не сдаваться. Не разучилась верить в чудеса, Не разучилась Господу молиться, Душою улетая в небеса, И там парить свободной, смелой птицей. Не разучилась всех вокруг любить, Не разучилась боль чужую видеть. Доверчивой не разучилась быть... Такой открытой, что легко обидеть. Не разучилась нищим подавать — Другие мимо — быстро, виновато — Пройти спешат... А ей бы — всё отдать, И завтра в новый день войти богатой. Души богатство — нет его ценней — Раздаст она стихами и делами В стремительном потоке наших дней, И радоваться будет вместе с вами. Та девочка, которая во мне, Строкой стиха не раз к вам прикоснётся... Та девочка, которая во мне... Которая моей душой зовётся... © Лариса Эллас Художник Роза Саввинова

— Говорят, у Вас плохой характер?! — Нет, у меня просто есть характер! Ален Делон

Загадка времен СССР. ___________ 😉