Зеленая лампа

Мать отказалась от Веры Котелянец, едва увидев дочь после рождения. В 16 лет ее определили жить в дом престарелых. В 25 — предал любимый человек. А первого ребенка чуть не отняли насильно врачи. «Жизнь много раз била по лицу наотмашь», — говорит про себя Вера. И все же уверена — она самая счастливая, потому что у Бога на отдельном счету. УБогаЯ... "Это я по молодости обижалась, когда меня убогой называли, а теперь, когда мне 61 год, даже горжусь, - говорит Вера Петровна. – Ведь, убогая, значит, у Бога я за пазухой. Да я на судьбу никогда не жаловалась, разве что, когда маленькая была и ничего не понимала. А теперь-то я точно знаю, зачем такой на свет родилась: чтобы люди смотрели на меня и сравнивали свои болячки да проблемы с моими. Может, добрее станут". Мать отказалась от Веры Котелянец прямо в больнице, едва увидев безрукую девочку. Позже, когда Вера Петровна сама разыскала ее через радиопередачу Агнии Барто «Найти человека», оказалось, что Ирида Павловна Павленко по-прежнему проживает в городе Волгограде, где и родила Веру. Вместе с ней живут два Вериных братья Владимир и Лев - совершенно здоровые ребята. На этой первой и последней в их жизни встрече Ираида Павловна призналась двадцатидвухлетней дочери, что «нагуляла ее, хотела вытравить, да до конца не получилось». «Я так ждала этой встречи с матерью, а встреча наша сухой получилась, — вспоминает Вера Петровна. – Попросила она меня зла на нее не держать, а напоследок чулки капроновые мне подарила. Я их так ни разу и не надела, просто долго еще хранила, как память о матери. Больше мы с ней не встречались. Я поняла: для нее я чужой человек». Из роддома безрукую «отказницу» отправили в дом малютки под Оренбург. В три года перевели в специнтернат для малолетних инвалидов, а в 16 лет Вере сообщили, что ее отправляют в дом престарелых под Челябинск. «В доме престарелых я часто смотрела в окно, — вспоминает Вера Петровна. – Там, думала я, мир, который не для меня. Когда я размышляла о том, что всю свою жизнь я проведу здесь, среди этих нечастных прикованных к кроватям стариков, мне становилось не по себе. До сих пор помню, как там пахло: это был запах хлорки, перемешанный с запахом ветоши». И тогда она приняла решение во что бы то ни стало вырваться из этих пропитанных духом безысходности стен. Путь мог быть лишь один: освоить хоть какую-то специальность. И Вера, посоветовавшись с директором дома престарелых, который жалел ее и во всем помогал, поступила в сельхозтехникум. Вере было тяжело: училась на общих основаниях, никто поблажек безрукой студентке не делал. Конспекты за преподавателем зубами писала, еще в специнтернате эту технику освоила; терпела, когда любопытные приходили на нее посмотреть, а бестактные тыкали пальцем. Через два года на «руках» у Веры были дипломные корочки агронома. «Я ведь до сих пор все на огороде сама делаю. Молодым ничего не нужно, — вроде как жалуется на детей Вера Петровна. – А я лопату в ноги и на участок. Я же все ими умею делать: и грядки полоть, и суп варить, и белье стирать… Всю жизнь как будто в цирке выступаю". В 70-м году о Вере Котелянец узнала вся советская страна. Вера к тому времени, после окончания техникума, переехала из Челябинской области в Калужскую. О безруком передовике сельского хозяйства написала «Крестьянка». Редакция журнала прислала в колхоз, где работала Вера агрономом, фотокорреспондента, и для Веры Петровны настал звездный час. Ее буквально завалили письмами. «Я даже не успевала на них отвечать, — вспоминает Вера Петровна. – Но одно письмо меня сильно заинтриговало, душевное такое, все про одиночество. Это я потом на конверт посмотрела и поняла, откуда письмо-то». Писал Вере из колонии строгого режима ее будущий муж, заключенный Павел Котелянец. И случилась в жизни Веры Петровны почти «Калина красная». Почти… Они расписались на зоне, не испугало Веру Петровну то обстоятельство, что сидеть супругу еще 15 лет. «То, что он по расчету на мне женился, — это я потом поняла, — вздыхает Вера Петровна. – Он думал, раз жена полный инвалид, значит, выпустят его условно-досрочно. Но срок ему не скостили, даже когда я забеременела, и семейной жизни у нас не вышло». Когда Вера была на седьмом месяце беременности, пришло из колонии очередное письмо, сухое такое, уже без витиеватостей. Писал ей Павел, чтобы на него она не рассчитывала, а жила сама, как знает. А еще сообщил, что есть у него на воле гражданская жена, мол, к ней, после того как отсидит, и вернется. Какая из калеки мать... Ирину, ее первого ребенка, чуть насильно не отняли врачи: «какая из калеки мать?» «Меня заставляли писать отказ от Ирочки. Сказали, что не отдадут ее мне,- вспоминает Вера Петровна. – Я пообещала им, что няньку найду, деньги буду ей платить. Так и сделала. Днем она действительно с дочкой сидела, а вечером я отпускала ее и сама нянчилась. Ногами пеленала, а по ночам качала, знаете, как: сделаю из пеленки конверт возьму его за концы в зубы и качаю. А уж когда Сергея родила, никто не сомневался, что справлюсь». Сейчас Ирине 35, она бригадир на птицеферме, а Сергей заведует музыкальной частью в поселковом клубе, в общем, местный ди-джей. Дети Веры Петровны говорят, что мама у них герой. А что у нее рук нет, они так не считают, просто не замечали никогда. Росли не хуже других, всегда были ухоженными. Имела бы ты руки, Вера, ты бы в космос улетела. Так говорят о Вере Петрове жители поселка Льва Толстого. Вот уже 40 лет она живет в нем и от людей не прячется. Единственное, что всегда пыталась скрыть от окружающих Вера Петровна, так это отсутствие рук – по самые плечи. Вечно все с длинным рукавом носила, да пиджак на плечи накидывала. Но разве такое утаишь? Три года назад, когда выбирали в Калужской области достойную мать, чтобы наградить орденом Дружбы, земляки сразу предложили кандидатуру Веры Котелянец. Растерялся сотрудник областной администрации, когда она поднялась на сцену за наградой: как вручать? Вера Петровна, чтобы он долго не конфузился, быстренько взяла коробочку с орденом зубами и ушла. А отвечая на вопрос, если бы вам дали руки хотя бы на один час, чтобы вы ими делали в первую очередь, Вера Петровна сказала, не задумываясь: «В первую очередь я прижала бы ими к груди детей и внука». (Автор неизвестен)

Причал, ответьте Мамочка, мамочка! Прости! Мне, правда, пора! – Корицына отчаянно прыгала на одной ноге, пытаясь заточить вторую в тесный карцер замшевого сапога. – Такси уже ждёт. - Что это за работа такая, где человека даже в день рожденья дёргают? - Мам. Не начинай. Меня премии лишат! - Раз в сто лет заезжаешь, и то сбегаешь как от чумной! Беги-беги. Премия ж важнее родной матери-то. - Я позвоню. - Стой! - Что? - Пирог возьми! Сейчас я его в пакетик заверну. Где-то у меня был из «Дикси» чистый… - Мам, не надо. - Я зря у плиты корячилась, что ли? …и винегрета баночку. - Ма-ам! - На. Бери, сказала! - Спасибо. - С Днём рождения. Ты.. ты позвонишь? - Мам, не плачь. Люблю! И лекарства пей! Пока! … Навигатор клялся мамой таксиста, что до конца маршрута осталось 27 минут. А значит Корицина успеет домой. Нет, не на работу, как она соврала матери (а врала она частенько, как всякая любящая дочь). Никакой шеф её не ждал. Корицыну ждала ракушка. …Это была очень красивая, крупная раковина, отделанная розовым перламутром изнутри. Сначала она долго жила на большой красной звезде на самом дне Балтийского моря. Потом течение сорвало её со звезды и понесло, понесло всё дальше от дома, выплюнуло в районе янтарной Юрмалы и отдало в руки безработного Зейдникса. Безработный Зейдникс восхитился сим подарком, покрыл ракушку дешёвым лаком и продал её слегка подвыпившей туристке Корицыной по какой-то безумной цене. С тех пор ракушка поселилась в корицынском серванте по соседству с гжелиным слонёнком и «счастливой» китайской лягушкой (Корицына всё забывала её выбросить после перелома бедра). Два года ракушка вела себя как подобает любой прилично ракушке – молчала и собирала пыль. Но месяцев восемь назад она заговорила. - Шшшшш… шшшшш… «Причал», ответьте! ШШШШШ… «Причал»… Ответьте, «Причал»! Вначале Корицына подумала, что это вещает реклама, перебив «Удивительную миссис Мэйзел» на самом интересном месте. - Что-то новенькое от «Азино три топора». – Вслух подумала Корицына. Но голос, пробивающийся сквозь помехи, шёл явно не из ноутбука. - Шшшшш… Кто-нибудь, ответьте… Шшшшш…. Корицына ухом вперёд исследовала комнату и подошла к серванту. Взяла ракушку, тут же почувствовала вибрацию от звука. - «Причал», это «Касатка»…шшшш… ответьте… - Алё? – Прошептала Корицына, чувствуя себя идиоткой. …Так началось знакомство Корицыной с экипажем подлодки Щ-313 «Касатка», затонувшей холодной октябрьской ночью 1942-го года. Они преследовали вражеский эсминец и в кураже погони не заметили второй. Немцы ухнули глубинными бомбами, и одна из них повредила корпус, отчего «Касатка», вооруженная последней торпедой, клюнула носом и опустилась на дно в 22:30. Вторая бомба застряла между радиоантеннами. И взорвалась в 1:30. Каждый вечер, ровно в половину одиннадцатого, ракушка запрашивала «Причал» голосом командира Ляхова. Корицына отвечала, первые полчаса доказывала ему, что она из будущего, а затем общалась с со всем экипажем – Ляхов включал громкую связь. Корицына вещала морякам о будущем, о победе над немцами, мобильниках и компьютерах, ценах на сахар и космической программе – обо всём на свете, кроме того, что произойдёт в 1:30. Потом она слышала грохот. Плакала всю ночь и ложилась на пару часов спать, чтобы следующим вечером, ровно в 22:30, снова ответить на запрос «Касатки». И опять терпеливо объяснять, что происходит, рассказывать о победе, мобильниках, моде… Позже Корицына погуглила и узнала, что лодку нашли какие-то дайверы-любители только в 96-м. На ней было тридцать семь человек. В папке «Избранное» она хранила 37 чёрно-белых фотографий. 37 разных мужчин, старых и молодых, улыбающихся и хмурых, смотрели со снимков в будущую жизнь, которая одинаково для всех оборвётся в 1:30 27 октября 1942-го года на глубине 88 метров. Старлей Ляхов, молодой командир. Умное лицо, не по возрасту даже. Нижнюю челюсть специально выставляет вперед, чтобы выглядеть героически – наверное, комплексует из-за неправильного прикуса. Боцман Пинчук – родом из Ровно, пошляк страшный. При этом взгляд мудрый – прям мужик салтыково-щедринский. Политрук Ребензя. Каждый раз запрещает личному составу общаться «с этой шлюхой Абвера» Корицыной. За что его постоянно закрывают в трюме, а он оттуда грозит всех расстрелять по закону военного времени. А всем каждый раз наплевать. Она так жалела их всех! И не могла, не решалась сказать им, что произойдёт в 1:30. Она врала, что всё будет хорошо. Им ответят, их спасут, они все, все 37 человек вернутся домой, победив немцев, и проживут долгую счастливую советскую жизнь. За восемь месяцев она полюбила каждого из них. Теперь это была и её команда, её мужчины. Каждый вечер ровно в 22:30 она была у ракушки, чтобы сделать их всех счастливыми. И каждую ночь всех их теряла. Единственным подводником, которого Корицына потеряла один раз, был её отец. Рослый, бородатый каперанг на атомной подлодке, которого, боялось даже командование. От одного взгляда из-под пушистой брови хотелось схватить швабру и что-нибудь отдраивать до потери пульса. Он доставал своими нравоучениями всех и всегда, но учил всему, что умел сам. Всё контролировал, даже личную жизнь. Одного хахаля дочери выставил из дому за вопрос «На чём Вы плаваете?». Трёх других сначала знакомил со своим наградным пистолетом и пятью обоймами, намекая на то, что всё содержимое обойм окажется в голове второй дочерней половинки, «если хоть один, сука, волос…!». Корицына ненавидела его. И всё ему прощала, когда он возвращался, сгребал их с матерью в охапку и бросал короткое «Соскучился». И становилось уютно, будто вокруг тебя вырастает стена, и тебе нестрашно, даже хорошо и тепло. Но однажды он не вернулся. А по телевизору просто сказали «Она утонула». Отдали лишь орден и компенсацию. Мама всё потратила на памятник. В воду бросили венок. Стены вокруг больше не было. Корицына не могла его спасти. Но экипаж «Касатки» - честно пыталась. Она писала в СМИ, военным историкам и Администрацию, даже «случайно» познакомилась и заманила к себе морского инженера. Но никто ей не верил, а морской инженер даже искал по всей квартире скрытые камеры, думая, что Корицына – блогер-хайполов. Тем временем «касатики» погибли уже 246 раз. И сегодня будет 247-й… (Кстати, называть их «касатиками» было рискованно. За это, например, был коллективно избит экипаж Щ-312 «Нерпа», причём в полном составе) …Корицына напомаженным снарядом влетела в квартиру. На часах 22:26. Успела. Налила вина, чтобы отпраздновать ДР с отражением. Выпила. - шшшшшш…. «Причал», ответьте! - Алё! Да! Алё! - «Причал», это… - Я не «Причал», ребят. Всем приветик. Сейчас я всё объясню… …В этот раз был поставлен рекорд – уже в 23:04 команда поверила Корицыной, а карающий словом политрук Ребензя закрыт в трюме. - …А ещё у меня день рождения! – Ляпнула Корицына, откупорив вторую бутылку игристого. -УУУУУУУУ!!! - Так с этого и надо было начинать, барышня! – Весело крикнул старый радист Смольский. - Боцман! – Скомандовал Ляхов. – Спирт на капитанский мостик! - Та с удовольствием «Есть», таищ капитан! - Пьянство во время ведения боевых действий категорически осуждается товарищем Сталиным… - Слабо донеслось из трюма. - ЗАТКНИСЬ!! Гогот. Корицыной стало уютно. И она расслабилась. - Товарищи! – Взвизгнула именинница. – Ну выпустите вы мужчину! Пусть и он перед смер… Костицына чуть не откусила себе руку. Но вроде вовремя спохватилась. - Перед чем? – Спросил Ляхов. Не вовремя. На том конце ракушки замолчали. - Перед смертью, да? Корицына уменьшилась в размерах до кончика иглы. - Подставляй кружки, хлопцы, я сразу канистру, шоб два раза не… - Помолчи, боцман. Товарищ Корицина? - Я… я тут, товарищи. Я хотела сказать – перед смееееероооааа… - Девушка. – Было слышно, как капитан сглотнул. – Вы… Вы могли бы не отвечать на мой запрос. Испугаться там или… проигнорировать как-то. Но вы ответили. Вы смелая, правда, смелая. Мы тоже, да, товарищи? - Да, так точно, так точно, так точно, да… - Раздалось сдавленное многоголосье. - Так ответьте нам честно, товарищ Корицына: что нас ждёт? Товарищ Корицына? Корицына залпом выдула половину бутылки, чтобы слова легче проскальзывали наружу. - У… у вас там бомба.. В этих вот штучках сверху… - Антеннах, да, мы слышали стук. Она взорвется? Когда? - Через… через 40 минут. Простите… Ребят… Ребят… На том конце молчали. Тушь бросилась вниз по щекам. - Товарищ Корицына? – Первый раз она услышала сталь в боцманском голосе. – Разрешите серьёзный вопрос? - Д-да. Конечно. - А скажите – чи большая у Вас грудь? Ракушку чуть не разорвало от хохота. - Ля! А шо, мне интересно!... Ой, товарищ капитан, это рукоприкладство! - АХХХХАХАХАХАХАХАХАХАХА!!! - Большая! – Почти честно ответствовала Корицына. - Ооооооооо! - И с родинкой. - ОООООООООО! - Закройте юнге уши, он ще дэтына! - АХХХХААХАХАХАХАХАХА! - Боцман, шо ты ржёшь, наливай давай! …1:02. - …А вот шо мы без музыки?! Мадам Корицына, а ответьте-ка всему личному составу: шо вы там в своём будущем поёте? - Я лучше поставлю. Корицына открыла плейлист и врубила «Витаминку» Тимы Белорусских. Экипаж молча прослушал весь трек до конца и продолжал молчать еще минуту. - Мужички? – Вкрадчиво поинтересовалась Корицына. - Знаете шо, хлопцы. Я под это вот дерьмище помирать категорически отказываюсь. - АХХХХАХАХАХАХАХАХАХА! - Земцов! Тащи тальянку! - Товарищи, взываю к вашей ответственности! Игра на музыкальных инструментах строго запрещена, вражеские сонары не дремлют и… - ЗАТКНИСЬ!! …1:12. - …Зачем мы уходим от милой земли, зачем мы плывём под волной? Затем, чтоб враги никогда не смогли отнять у нас берег родной… - Песня, зафактуренная помехами, мягким, тёплым приливом наполняла спальню, обволакивала, закрывала собою Корицыну, гладила её по волосам, по щекам и трясущимся от слёз плечам. Они завтра опять будут на связи, думала она. И послезавтра, и потом, и каждый вечер. Они никогда не умрут. Её мужчины. Её любимые мужчины. - Товарищ Корицына? - А? - А почему вы не поёте? - Я не могу найти текст в гугле. - Я ни хрена не понял, товарищи. …1:22. - Товарищ Корицына? - Да-да? - Это командир Ляхов. Скажите, что вам подарить на день рождения? Корицына задумалась. Игристое добавило ей здоровой женской наглости. - Скажите, Ляхов, у вас же осталась одна торпеда? - Та да, мадам, её в данный момент политрук у трюме полируе! - АХХАХАХАХАХАХАХАХА! - Боцман, отставить!... Так точно, товарищ Корицына. Одна осталась, а что? - Хочу салют! - Ого! Что думаете, товарищи? «Шмшмшмшмшмшмшмшм!» - Будет вам салют, товарищ Корицына. – Непонятно как, но Корицына очетливо услышала улыбку Ляхова, который переключил тон на командный. – Торпедный отсек, товсь! Торпеду в боевое положение! О готовности доложить, в норматив уложиться! - Есть! -Есть! - Задачу понял, выполняю! По переборкам «бум-бум-бум». - Товарищ командир! - У аппарата! - Торпеда в боевом положении, готова к пуску! - Всем приготовиться!... От всего личного состава в честь боевой подруги товарища Корицыной… Огонь. 1:26. - Ляхов? Ребята? – Корицына до снежных костяшек сжала ракушку. Ответа не было. Даже помехи пропали. Полная тишина. Странно, подумало игристое в корицынском мозгу. Еще же 4 минуты. А нет, не полная тишина. Стук… Стук-стук… Что-то стучало за дверью. - Оля, иди за стол, сколько можно там сидеть? – Материнский голос в секунду выгнал из Корицыной всё игристое через холодный пот. Стук… Стук… Корицына приоткрыла дверь и выглянула на кухню: мать расставляла тарелки для торта. - Даже в свой день рождения торчишь за компьютером своим! - Мам?! Когда ты пришла?! - Ты там в спальне прибухивала, что ль?! Стук… Стук-стук… Стучала не мама. Звук шел из прихожей. - Мам, кто там стучит? - В смысле – кто? - МАМА, КТО ТАМ?! - Значит так, дочь. – Отец вошёл на кухню и бросил молоток на табурет. – Вешалку я тебе повесил. Но давай-ка ты уже найдёшь мужика нормального, я подчеркиваю, НОРМАЛЬНОГО, который будет тебе по дому… - ….!!!!!!!!!!!!!!!! - Так, ты это… Отставить падать в обморок!!! Мать, стакан воды ей в лицо! Я вызову медицинскую помощь! … Никому не паниковать! …По экрану телевизора поползли финальные титры фильма, которого и в дневное-то время лучше не показывать людям. Корицына нехотя приподняла голову с отцовского плеча, глянула в окно – светает. Из спальни доносился материнский храп. - Ну что, отбой! – Приказал зевнувший отец. - Погоди, пап. А расскажи, как ты спасся? Ну, тогда, в двухтысячном? - Я ж тыщу раз рассказывал. - Ну пожаааалуйста. - Ладно. Заклинило у нас, так скать, ходовую. Плюхнулись на дно. Ну, думаю, попали в оказию. Понимаю ж, что кранты – это ж Тихий, глубина. Старпом крест целует, кто-то плачет. Но! Я ж в академии книжки читал, а не шуры-муры разводил, как ты в институтах. - Ну паааап! - Отставить перебивать! Так вот. Вспомнил я книжку умную адмирала Ляхова. - Ад-ми-ра-ла?! - Да, НачБалтФлота в 60-х. Он там случай один интересный описывал. В октябре 42-го торчал он вот как я на глубине. Лопасти заклинило, в антенне бомба глубинная. И что он делает? Палит со всей дури последней торпедой. Казалось бы, зачем? Дебилизм! Ан нет! Отдачей бомбу скидывает с лодки! Лодка отрывается от грунта, лопасти запускаются! Тихонечко всплыли и тихой сапой домой уползли раны зализывать. Герой! 37 человек спас! Я думаю, шанс один на миллион! Ну а что терять-то? Я и бахнул. И вот я дома. Как и остальные сто шесть человек экипажа. Мне, конечно, по шапке нехило влетело. Зато… А ты чего разревелась? А? Дочь? Кирилл Ситников

Свидание было назначено на субботу. Собственно, Игорь не хотел на него идти от слова совсем. Но маму разве переспоришь?! Она переживала за него, один в тридцать лет, весь в работе. «Ну да, не получилось с Леной, так что теперь, всю жизнь на воду дуть, обжегшись на молоке?» - был ее аргумент. - Игорек, ну сходи, познакомься с Лерочкой. Я видела ее, очень симпатичная, умненькая. Достойная пара. Эта Лера была дочерью маминой хорошей знакомой, с которой они работали вместе. И уже не первый раз мама забрасывала эту удочки: сходи да сходи. - Такая вся из себя умная и красивая, чего же одна? - Ну, знаешь, ей, как и тебе, абы кто не нужен. Она очень хорошо воспитана. Сам увидишь, сходи, Лера свободна в субботу. А так у нее все дни расписаны по часам, в консерватории преподает, ученики есть на дому. И Игорь наконец сдался, только чтобы маме угодить. Потом можно сказать, что не сошлись, что-то не понравилось, или он ей не глянулся. Хотя мужчиной он был симпатичным, высоким. Женщины поглядывали порой. В субботу утром он позвонил Лере, представился. Сказал, что будет рад провести вечер вдвоем и пригласил в ресторан. Она благосклонно согласилась, поблагодарила и отключилась, отказавшись от его предложения заехать за ней. А на саму встречу пришла с опозданием минут в пятнадцать. Элегантно, походкой пантеры, прошла к столику, официант ее любезно проводил. Игорь встал, она оглядела его с ног до головы и улыбнулась, протянув руку с изумительным маникюром. Он пожал ее, целовать не стал, и Лера удивленно взглянула на него. А что, должен был? Принесли вино, легкие закуски. Меню она изучала так, будто от этого ужина зависело что-то важное. И выбрала нечто изысканное, какое-то фрикассе, а он бифштекс с кровью. Вино было разлито по бокалам. Она сделала глоток и сказала: - Ну, что, давайте знакомиться, Игорь. Расскажите о себе и, пожалуйста, поподробнее. Рассказал, что он юрист, работает в компании «Дельта», любит путешествовать, много читает, особенно научную фантастику, увлекается музыкой, его любимый жанр рок в стиле Джетро Талл. На этом он остановился, видя, что Лера слушает его без особого интереса. Повисла небольшая пауза, после которой он ожидал услышать ее рассказ о себе. Но она спросила: - А почему одиноки? Женаты вы ведь не были, насколько я знаю… Этот вопрос и тон почему-то вызвали легкую неприязнь. И то, и другое показалось ему несколько бестактным, и он неожиданно для себя спросил в лоб: - А вы? Лера покраснела, отпила глоток вина и сказала: - Не смогла сделать выбор. Предложения не удовлетворяют спросу. Произнесено это было с легким сарказмом, а ее красивые, но холодные глаза смотрели прямо в душу, вызывая в ней легкий неприятный сквозняк. Игорь опустил глаза и продолжил беседу: - Моя жизнь – это моя работа. Ну в основном. Делал карьеру, обзавелся жильем, занимаюсь спортом. А что касается почему один, скажу так: нахожусь в пассивном поиске. - Ну что ж, понятно все с вами. Считайте, что поиск завершен. – Она снова улыбнулась своей театральной улыбкой, давая понять, что его кандидатура ею одобрена. А вот в том, что она понравился ему безумно, Лера, видимо, не сомневалась. Поэтому высказалась уверенно: - Если не курите и не пьете, считайте, что мы договорились. Я согласна встречаться с вами, чтобы узнать характер получше. «А я не согласен!» - промелькнуло у Игоря в голове, но он многозначительно промолчал, хотя было понятно, что Лера ждала от него положительной, если не восторженной, реакции. Но тут у нее прозвенел мобильный телефон в сумочке и она, извинившись, ответила на звонок. - Через полчаса можешь подъехать, мы заканчиваем уже, - ответила она кому-то и попросила принести десерт. – Это папа. Он всегда так волнуется за меня, - проронила она. – Приедет и заберет, так что вы можете не беспокоиться. А он и не беспокоился, проводил ее до дверей, и со словами «Жду звонка», Лера исчезла из виду. Игорь вернулся на свое место, заказал двойной эспрессо и глянул в окно. На другой стороне улицы остановилась серебристая Ауди, из которой выпрыгнул ловкий молодой мужчина лет двадцати пяти, обнял Леру, поцеловал в щеку и усадил в салон. Папа… Он заметил, как она суетливо отталкивала парня, и торопилась поскорее сесть в машину, боялась, наверное, что Игорь увидит ее. Мужчина усмехнулся, а на сердце отлегло. Вот и причина, по которой он не намерен встречаться больше, хотя и так не собирался, но тут и придумывать ничего не нужно. С мамой в выходные дни он не встретился, а по телефону сказал, что Лера прекрасная девушка, но не в его вкусе. Мама расстроилась. В понедельник с утра он ехал на работу и размышлял над своим положением холостяка, устраивало ли оно его. Дело в том, что карьера, его постоянная загруженность очень серьезными делами отрывали столько времени, что было не до свиданий. Да и вообще, этот бессмысленный «романтИк», встречи и расставания совершенно не вписывались в его напряженный график делового, занятого серьезной деятельностью человека. Та же Лена, вечно недовольная его работой, порой и по субботам, его замкнутостью, когда он обдумывал какую-то сложную юридическую проблему, которую нужно решить с наименьшими потерями, сказала ему наконец: - Ты женат на своем юридическом бизнесе, с которым мне, похоже, не тягаться. Потом она несколько раз уходила от него, возвращалась, говорила, что любит, потом снова бросала. В конце концов Игорь устал от нее, от этих вялотекущих отношений и разорвал их окончательно, уехав на неделю в Париж. Этого Лена ему простить не могла: - Знаешь, Игорь, бывают хронические алкоголики, а ты хронический холостяк. Ты не умеешь любить, - сказала она ему на прощание. «Разве?» - подумал он тогда. «Если я не люблю тебя, это не значит, что не умею любить вообще!» Но ей он этого не сказал, пожелал удачи и исчез из ее жизни. До работы оставалось минут десять езды, как зазвонил его мобильный. Он подключился к громкой связи и услышал голос шефа и своего друга по совместительству: - Игорь, доброе утро. Ты мебельный салон «Уют» уже проехал? Нет? Отлично. Слушай, сразу за мебельным на остановке маршрутки ждет одна моя важная клиентка. Зовут Татьяна Александровна. Рыжие волосы, полноватые формы, милая, приветливая. У нее авто в ремонте, а маршрутки переполнены. Будь другом, захвати по дороге! - Ладно, заберу, если не уехала еще. Дождь идет, понятное дело, - ответил он и получил одобрительный смешок. Подъехав к остановке, сбавил скорость и стал всматриваться в лица пассажиров, которых было не меньше полсотни. Часть стояла под козырьком, остальные вглядывались в пелену дождя, не идет ли долгожданная маршрутка, в которую, понятное дело, все они ну никак не поместятся. Но рыжей и полноватой ему на глаза не попалось. Он уже проехал остановку, решил припарковаться и выйти по-быстренькому, чтобы оглядеть людей получше, но тут заметил ее. Женщина стояла в некотором отдалении под зонтиком и вглядывалась в проезжающие мимо автомобили. Он подбежал к ней: - Татьяна Александровна? – и услышав в ответ: «Да, это я», пригласил в машину. – Меня Сергей Геннадьевич попросил вас забрать здесь, пойдемте, а то мне нельзя тут стоять. Она быстро свернула свой зонт и села рядом на с ним. Игорь тут же тронул с места, но успел мельком разглядеть ее. Волосы были не рыжие, а каштановые с красивым золотистым оттенком. И «полноватая» это он тоже загнул, но зная пристрастие друга, он понял, что тому, страстному любителю женщин с фигурами изможденных балерин, эта Татьяна Александровна, хорошо сложенная, хотя и не миниатюрная, могла показаться и полненькой. - Спасибо вам, я позвонила Сергею Геннадьевичу, сказала, что задерживаюсь и буду такси вызывать, но он вот предложил другой вариант. Женщина улыбнулась, и он, снова мельком, заметил две чудесные ямочки на ее щеках, которые потом весь день не выходили у него из головы. После обеда он даже разозлился на себя! «Да, у нее прекрасные волосы, милая улыбка, эти женственные ямочки в конце концов! Ну и что теперь? Портить из-за этого всего свой рабочий день?» - здраво рассуждал он. Да и потом, возможно, она не одинока: муж, возлюбленный, бойфренд? Почему бы и нет? И он старался выбросить из головы ее образ. Худо-бедно ему это удалось. Но через два дня, выезжая со служебной стоянки после работы, он вновь увидел ее. Ну да, важный клиент, снова приходила к Сергею. У женщины была очень красивая походка, волосы, рассыпанные по плечам, завивались на концах и пружинили при каждом ее шаге. Игорь засмотрелся и притормозил рядом. - Здравствуйте, вас подвезти? – спросил он через приоткрытое окно. Татьяна радостно улыбнулась, увидев его, и быстро села в машину. - Здравствуйте, Игорь. Очень рада вас видеть, спасибо, что остановились. - Куда едем? – спросил он. - Если можно, до станции техобслуживания. Моя машина готова, просили забрать. Он сказал, что ему по пути, хотя на самом деле совершенно в другую сторону. - Ну вот, теперь у меня совсем не будет шансов еще раз подвезти вас, - пошутил он и заметил румянец на ее щеках и нежную улыбку, да-да, с ямочками! - Мне тоже жаль, - сказала она. – Мне понравилось, как вы водите машину. Не лихачите, как я. Вот и снесла себе фару о столб при неосторожном повороте. А ему хотелось услышать совсем другое, не о его мастерстве водить машину. И тут она сказала: - Игорь, мне очень неудобно, но, если вас не затруднит, давайте вместе посмотрим, как ее отремонтировали. Уверена, что вы лучше меня в этом разбираетесь и заметите недостатки, если что. Вы не торопитесь? Нет, он больше никуда не торопился. Он вообще не хотел расставаться и всем своим нутром понял: он нашел то, что искал. Уже на их свадьбе этот жук Серега, его шеф и друг, признался, что все специально тогда подстроил. Татьяну знал давно, бизнесвумен среднего звена, которая так была увлечена своим торговым бизнесом, что до личной жизни у нее руки не доходили. И он, Игорь, красавец-неудачник. Ну куда это годится, чтобы два прекрасных, умных человека пропадали в одиночестве. - А Таня знала об этой авантюре, колись! – спросил его Игорь. - Да бог с тобой, разве она бы согласилась? Нет, мой дорогой. Я лишь подтолкнул вас друг другу, остальное вы все сделали сами. Не благодари. И береги Танюшку. Она мой очень важный клиент! Автор: Ночная собеседница

ОСОБЕННОСТИ ПРОИЗНОШЕНИЯ - Петя, домой! – громко позвала женщина с балкона из дома напротив. - Я кому говорю! Ужин стынет! - Щас, - пробурчал пацанчик в зеленых шортах и вперевалку вошел в подъезд. - А я с младых, можно сказать, ногтей приучился вовремя приходить вечерами домой, - сказал мне друг детства Владик. – Бабушка приучила. - Че, в угол ставила? - Если бы! - вздохнул Владик. – Ты же помнишь мою покойную бабушку? - Она у тебя вроде казашка была? Магрипа-апа всегда ходила с покрытым белым платком головой,в длинном, до пят, зеленом платье, и по-русски говорила хотя и бойко, но с непередаваемым акцентом. Например, она произносила не «шофёр», а «шОпер» (то есть букву «ф» выговаривала как «п»). Не давалась Магрипе-апапочему-то и буква «в». Их соседа Володю она звала Болёдя. - Ага, - подтвердил Владик. – Казашка. А дед хохол. Владик внешне пошел в свою бабку-казашку: темноволосый, скуластый, с прищуренными глазами. Впрочем, я никогда не задумывался о его национальности, как и он, полагаю, о моей. У нас был общий двор, общая компания, общие игры, а больше нам ничего и не нужно было. И когда наша семья переехала в город, мне очень не хватало той нашей развеселой компании, и в первую очередь Владислава. - Однажды мои родители уехали на свадьбу к родственникам, - продолжил свой рассказ мой друг детства. - Учебный год уже начался, так что дома остались я и бабушка Магрипа. И вот я в первый же день заигрался у нас во дворе и забыл, что надо идти на ужин. А бабушка раз позвала меня с балкона, два. А я ноль внимания. И тогда бабуля как гаркнет на весь двор: - Блядик иди кушить домой! Кушить стынет! Бляяядик, домооой! Я помчался домой, как ошпаренный, лишь бы бабушка замолчала. А как мне потом пришлось биться с пацанами, чтобы они перестали называть меня Блядиком Отсмеявшись, я приобнял Владислава за плечи: - Ну что, дорогой мой… - Только попробуй передразнить мою незабвенную бабушку, убью! – тут же перебил меня друг детства. -…Дорогой мой Владислав, пошли за стол! – продолжил я. – У меня родился тост: за наших милых бабушек. - Это можно, - облегченно вздохнул Владик. – Пошли! - Слушай, а она не пробовала тебя называть не укороченным, а полным именем? – невинно спросил я, когда мы выпили еще по граммулечке. - Это как? Блядисляб, что ли? – обиженно переспросил Владик. Первым под стол пополз я… Марат ВАЛЕЕВ.

— Когда можно приехать за номерами? — небрежно спросил Фролов, позвонив по объявлению. — Здравствуйте. За номерами?.. Так я же машину продаю… — удивилась женщина-продавец. — Ведро с гайками себе можете оставить, а мне номера нужны. Откуда они у вас такие, если не секрет? — Из ГАИ, когда оформляли, нам их там и выдали… — не понимала сути вопроса женщина. — А вам зачем номера? Машина же на ходу еще. Муж говорил: подварить, подкрасить, пыль с панели протереть и еще лет пятнадцать можно ездить. — Хорошо, — Фролов старался держаться холодно и не выдавать переполняющую его радость, — через час готов приехать забрать. — Ой. Ну… ну приезжайте, я сейчас тогда салон пропылесошу. — Ок. Фролов был тот еще щеголь: золотой ребенок, пафосная молодежь. Брендовая одежда, брендовая техника, брендовые девицы. Внимание и уважение для него являлось жизненной необходимостью — без этого он чах и терял самоуверенность. А тут такой крутой автомобильный номер по цене прошлогоднего айфона. Нужно только доехать до какой-то мухосрани. Хорошо, что в мире остались ограниченные идиоты. Через час Фролов уже стоял возле белых «жигулей» с ярко-красными полосками. На заднем стекле машины прицелом выделялся крест, а на дверях — выцветшая надпись: «Медицинская служба». Но главным здесь был хромированный бампер, гордо держащий драгоценный номер «Т333ТТ». — Муж всегда говорил, что ТТТ — это тьфу-тьфу-тьфу, он после каждого вызова плевал так через плечо, — с наивной улыбкой объясняла полненькая и вспотевшая от уборки салона хозяйка. — Он на этой машине двадцать лет фельдшером отработал у нас в городе. За свой счет ее покупал, сам за рулем ездил. — Угу, угу, — без интереса кивал Фролов, прикидывая, как бы ему поскорее оторвать благородные цифры и буквы от этой скверны на колесах. — Вы, кстати, молодой человек, можете и сами на ней еще поработать. И клеить ничего не нужно, — женщина пальцем придавила отошедший край буквы «ж» в слове «служба», но тот снова отлип. — Спасибо, — рыгнул Фролов и отсчитал наличку. Через два дня на пункте скупки металлолома от машины оторвали двери с надписями, сняли стекла, вытащили все органы и еще живые сиденья, а затем обескровленную и выпотрошенную «четверку» без какого-либо уважения расчленил газовый резак. Очищенный и обновленный номер теперь красовался на новеньком кроссовере, подаренном Фролову родителями на окончание института. После оформления машины Фролов решил сделать круг почета по городу, чтобы оповестить весь белый свет о своем приобретении. Горячая кровь бодро циркулировала по молодому организму, и правая нога Фролова работала как пресс, вдавливая педаль газа в пол и заставляя стрелку спидометра быстро ползти вверх. Красные сигналы светофоров, камеры, пешеход, шагнувший на двухмерную зебру, — все эти препятствия и возможные штрафы вызывали у водителя лишь скуку, и он бессовестно игнорировал их. Но вот внезапное падение оборотов двигателя Фролов игнорировать не мог. Машина не слушалась, на грубости и другие истерики водителя не реагировала. Фролов давил на газ, словно пытался накачать надувной матрас ножным насосом, но машина тормозила и вот-вот должна была остановиться. Свернув с главной дороги, Фролов накатом добрался до каких-то гаражей, где машина окончательно заглохла. Фролов крутил ключом, снова ругался, затем вызвал по телефону эвакуатор и собирался перемыть кости всему гарантийному отделу салона, где купил машину. Покинув автомобиль, он обошел его, зачем-то попинал колеса и собирался зайти за гаражи, чтобы немного растопить снег собственными жидкостями, как вдруг заметил возле ворот одного из гаражей чье-то тело. «Задолбали эти бичи», — подумал Фролов и отправился за гараж делать свои грязные дела. Закончив, он снова взглянул на человека. Судя по одежде и гладко выбритому лицу, а еще дорогому телефону, лежащему рядом с мужчиной, это был никакой не бомж. Фролов подошел ближе и заметил валяющийся рядом увесистый лом. Очевидный вывод напрашивался сам собой: падение было делом рук коварной воды, но не огненной, как поначалу решил Фролов, а замерзшей. Дядька явно расчищал вход в гараж ото льда. Молодой человек попытался растолкать мужчину, но тот никак не реагировал. Нащупав пульс на скукожившейся от холода руке, Фролов достал из кармана телефон и набрал номер скорой. — Ожидайте бригаду, — сухим голосом ответили ему по телефону и, дав какие-то вводные по первой помощи, попросили дождаться врачей. Но у Фролова и так не было выбора. «Вот мне делать-то больше не… И надо же было этому корыту сломаться!» Пока не земле остывал человек, у Фролова остывали его драгоценные понты. Скорая не спешила, эвакуатор тоже; пострадавший не просыпался и менялся в цвете, как неопытный хамелеон. Снег белый, а мужик — синий. Фролов начинал психовать. «Да чтоб тебя!» С этими словами он открыл заднюю дверь своей машины и, не скрывая брезгливости, вцепился в мужчину. Приподняв его, молодой человек заметил красное пятно там, где только что лежала голова. Впервые в жизни вскрыв автомобильную аптечку, Фролов достал бинт и, периодически потирая свой текущий нос, сделал из мужчины Тутанхамона, забинтовав ему половину головы и лица, а затем затащил на заднее сиденье, обещая, что позже вышлет счет за химчистку. Сев за руль, Фролов без какой-либо надежды крутанул ключом. Машина рыкнула, загорелись приборы, задула холодным воздухом печка. — Че за прикол? — спросил у Вселенной водитель, но Вселенная промолчала в ответ. Не желая больше тратить свое золотое время, Фролов поехал к ближайшей больнице, надеясь как можно скорее вернуться на свой воображаемый подиум. Не без проблем и дополнительной ругани с персоналом, Фролов сдал болезного в травмпункт и, отменив скорую и эвакуатор, вернулся на главную дорогу. Включив погромче музыку, чтобы выветрить из памяти неприятные события, он мчался вперед, плохо подпевая голосам, льющимся из колонок. Не проехав и трех километров, водитель снова почувствовал неладное. Руль не слушался, поворотники включались сами собой, а тормоза, наоборот, не срабатывали. Машина шла юзом и игнорировала дешевые Фроловские угрозы продать ее за бесценок. Всё произошло быстро и на глазах самого Фролова. Впереди, в трехстах метрах от светофора, на котором его машина остановилась, произошла авария. В одной точке пешеходного перехода сошлись две непредсказуемые стихии: таксист и курьер на электровелосипеде. Оба нарушили правила: один не пропустил пешеходов, спеша на заказ, другой тоже торопился на заказ и не спешился при пересечении улицы. Фролов попытался свернуть, чтобы не приближаться к аварии, но машина знать ничего не хотела и тащила его прямиком к месту происшествия, с которого уже скрылся таксист. Курьер был жив и изнывал от боли. Его рука была изогнута под прямым углом и напоминала ту самую букву, на которую начинаются многие плохие слова и популярная болезнь желудка. Машина Фролова заглохла в метре перед потерпевшим. Совершенно не понимая, что происходит, Фролов тоже вспомнил много слов на ту самую букву и адресовал их своей машине, дополнив прилагательным «китайское». А потом бросил еще пару слов в адрес уехавшего таксиста. Курьер смог сам встать, а значит, травм с позвоночником у него, вероятно, не было, но от срочной госпитализации человек бы точно не отказался. Машина Фролова по-прежнему не заводилась. В голове парня возникла пугающая теория. — Слышь, болезный, сядь-ка в машину, — обратился Фролов к курьеру. Тот, кажется, намеревался отказаться, но Фролов намекнул, что недалек тот час, когда болеть будут обе руки, и курьер повиновался. Машина тут же завелась. Проклиная всё на свете, Фролов помчал в сторону больницы. — Вы наш новый водитель, что ли? — спросила уже знакомая женщина в приемной. — Тьфу-тьфу-тьфу, — сплюнул он в ответ и, поймав себя на страшной мысли, выругался. Фролов мчал как безбашенный «шашист»: обгоняя, резко перестраиваясь и проскакивая перед трамваями. Он решил как можно скорее добраться до дома и оставить свои понты для обитателей парковки, надеясь, что завтра странная напасть его минует; но до завтра было еще далеко. Фролов был готов в жизни ко многому: к большим деньгам, большой любви, большой популярности и большим перспективам, но вот к чему он не был готов, так это к тому, что придется принимать роды, а больше никого рядом для помощи не будет… Фролов стоял на очередном светофоре, когда пассажирская дверь его машины открылась и на заднее сиденье взобралась женщина, готовая вот-вот явить миру нового человека. — Вы кто? — спросил испуганно Фролов, не понимая, как вообще женщина смогла открыть заблокированную дверь. — Я заказывала до третьего роддома, — обливаясь по́том, пыхтела женщина. — Это не такси! — закричал Фролов, и женщина закричала в ответ, но то был крик безысходности, а не злости. — Да вашу ж налево! — выругался Фролов и ударил по газам. Впервые его навыки хамского вождения приносили пользу. Фролов нарушал все известные правила, а сзади готовилось что-то страшное. К роддому он подъехал вовремя, но столкнулся с самой непробиваемой, жестокой и принципиальной силой в мире — оператором шлагбаума. Фролова не пропускали, а сзади уже появлялся новый пассажир. Роды прошли успешно. Подоспевшие к их окончанию врачи предложили юному «акушеру» перерезать пуповину, но тот лишь чудом не падал в обморок. Через пару часов об этой истории уже знал весь город, а экстремальную езду Фролова засняли более пятнадцати камер, и записи эти транслировались по всему интернету. Штраф набежал приличный, Фролову даже светила уголовная ответственность. Но когда про пафосного водителя рассказал курьер и тот дядька, что потерял сознание, администрация города совместно с ГИБДД решили пойти на компромисс. Герою-лихачу дали выбор: лишение прав и условный срок или полгода работы водителем в скорой помощи за полноценную оплату плюс стаж в трудовой книжке. Фролов подумал, что скрутит проклятые номера и, отработав положенный срок, вернется к своей привычной беспечной жизни, где за всё платят папа с мамой. Но когда в новостях написали, что пассажирка-роженица назвала в его честь сына, он изменил свое решение. Что-то в его ветреной, набитой исключительно самодовольством голове щелкнуло. Фролову понравилось быть героем. Впервые в жизни его уважали за дело, и это, черт возьми, было жутко приятно. — У меня тогда тоже есть условие, — сказал Фролов. — Я буду работать на своей машине. Автор: Александр Райн

Однажды, в начале 50-х годов, студент ВГИКа Петр Тодоровский, шёл по улице и услышал до боли знакомый голос. Он обернулся и с удивлением узнал в грубоватой продавщице пирожков около ЦУМа, «женщину товарища комбата», первую красавицу, в которую на передовой были тайно влюблены многие солдаты. Она стояла в стоптанных валенках, укутанная какими-то платками поверх телогрейки, в перчатках с обрезанными пальцами, и узнать ее можно было только по голосу с хрипотцой и характерному заразительному смеху. Рядом с женщиной сидела маленькая девочка. Тодоровский вспоминал: "Я долго стоял и не мог оторвать от неё взгляд. Что же произошло с ней, красавицей, фронтовой королевой? Почему жизнь так изменила ее? Женщина не узнала меня, и я ничего не сказал ей. Но забыть эту встречу, я никак не мог. Пытался представить ее судьбу после гибели комбата – одиночество, ожесточение, ребенок на руках... Долго-долго вынашивал я этот замысел». И через 30 лет, Тодоровский осуществил свою мечту, написал сценарий и снял "Военно-полевой роман", пронзительный фильм с замечательными актёрами в главных ролях: Наталья Андрейченко, Николай Бурляев , Инна Чурикова и др.

Помню, одна из первых программ Лени Филатова была посвящена этой удивительной актрисе. Съемочная группа тогда останавливала на улице прохожих, показывая им фотографии артистов прошлых лет с просьбой назвать их фамилии. Имя Екатерины Савиновой не вспомнил никто. На момент съемок того выпуска передачи «Чтобы помнили» ее не было в живых уже больше двадцати лет — в 1970 году она бросилась под поезд узловой станции Новосибирска. Долгие годы Катя боролась с мучительным недугом, повлекшим необратимые психические расстройства. Она была верующим человеком, пела в церковном хоре, да и перед смертью пошла в храм, но в советское время отличать самоубийцу от тяжелобольной не стали и отпевать Савинову запретили. Лишь спустя 26 лет ее муж Евгений Ташков добился от епархии разрешения перезахоронить жену по церковному обряду. При эксгумации все стали свидетелями чуда — тело Кати оказалось нетленным… После нее остались несколько ярких эпизодов и две мега-роли — фантастическая, гротескная Матрена в «Женитьбе Бальзаминова» и грандиозная Фрося Бурлакова в кинокартине «Приходите завтра». Сценарий фильма написал специально для Савиновой муж, режиссер Евгений Ташков. В общем, Катя и была Фросей. С таким же уникальным голосом в три октавы, такая же непосредственная и диковатая, она также отправилась в Москву из глухой сибирской Ельцовки поступать «в актрисы», первый раз в жизни сев в поезд. Даже в роли профессора музыкального института Ташков снял любимого учителя Екатерины — Бориса Бибикова, чью мастерскую ВГИКа она закончила… Говорят, у каждого актера — свой Чапаев. Фрося Бурлакова стала звездной ролью Екатерины Савиновой, больших побед она достичь просто не успела. Впрочем, есть еще одна победа. Сын Кати, Андрей Ташков, стал замечательным актером, я снимался с ним вместе в картине Леонида Пчелкина «Сердце не камень». Моя подруга, актриса и поэтесса Елена Скороходова родила Андрею сына. Так что, жизнь продолжается. Станислав Садальский

Одна новогодняя история сегодня всплыла в памяти. Было мне лет 10-11. Жили мы с мамой вдвоём. Небогато жили, но душа в душу. Она была мне не только любящей мамой, но и отличным другом. Мы в то время обновкам безумно радовались, потому как нечасто они нам выпадали, и берегли мы их сильно, чтобы после нас ещё и младшие донашивали. Накануне Нового года зашли мы с мамой в "Детский мир". И до ужаса мне там одно платье понравилось. Красное, вязанное, с яркой синей окантовкой снизу и на рукавах. Собирались мы туда за какой-то мелочью, то ли гирляндами, то ли дождиком (были раньше такие блестящие ниточки). Я упёрлась и сильно стала маму просить платье примерить. И село это платье на мне как влитое, будто на меня шили. И фантазии сразу в моей голове стали возникать. Нравился мне один мальчик в классе, сильно нравился, и очень хотелось, чтобы на празднике в классе он меня в этом платье увидел. Вот стою и чуть не плачу, и платье снимать не хочу. Тут мамочка моя это увидела и говорит: «Ну я зарплату скоро получу, давай возьмём». Ехала я домой счастливая до чёртиков. Квартиру украсили. Ёлочку нарядили. А из еды в холодильнике только лёд и кусочек сливочного масла остался. С нетерпением ждали мамину зарплату. Как вы помните, в советское время и 31 декабря люди работали, только их пораньше отпускали. Приходит мама с работы расстроенная: зарплату не дали, задержали. В глазах слёзы, в голосе обида. А главное, стыд, что меня без праздничного стола оставила. К слову сказать, совершенно точно помню, что нисколько не расстроилась по этому поводу. Настроение было всё равно праздничное. Сидела перед телевизором, с удовольствием смотрела новогодние фильмы, которых именно в новогодние праздники было много, а в обычные дни телевидение разнообразным, как сейчас, не было. Да и каналов было всего два, по-моему. Мама сварила картошку, сдобрила сливочным маслом, натёрла морковь, посыпала её сахаром. Больше в доме ничего не было. И на зиму консервировала она совсем немного, так как работала на двух работах, чтобы я ни в чём не нуждалась. Сели мы с ней за стол, и мама расплакалась. Стала я её успокаивать и не заметила, как сама уже рыдала в три ручья. Не из-за отсутствия праздничных блюд, а почему-то очень сильно маму стало жалко, до удушья в горле. В конце концов мы легли рядышком под одеялом на диване, прижались друг к другу и стали смотреть праздничный концерт. И вот 12 пробило. Соседи по лестничной площадке стали выходить с бокалами шампанского на лестничную площадку и поздравлять друг друга. Орали и песни горланили. Только мы никуда не выходили. Тут звонок в дверь, настойчивый, неоднократный. Мама пошла открывать, а там соседка, которая вечно ворчала на меня по разному поводу: то я очередь пропустила и подъезд не помыла, то топаю сильно и ей мешаю. Вредная, короче, бабулька была, детвора из нашего двора её недолюбливала. Гоняла нас за крик и писк на улице. Умела приструнить и крикливых женщин, и разгулявшихся мужичков. Соседка, была уже вполне встретившая Новый год, я не слышала, о чём они говорили с мамой, но зато увидела напирающую на маму тушку грузной бабушки. Она протиснулась в комнату, осмотрела наш стол с картошкой в центре и молча ретировалась назад. Помню, мама сильно покраснела. Спустя минут 20 в дверь не звонили, а ногами пинали. Мы аж вздрогнули, естественно, мама мне выходить запретила и пошла сама узнать, кто это хулиганит за нашими дверями. Через минуту в комнату вкатилась баба Вера. В руках она держала сумки с разными банками, коробочками, тарелочками, подмышкой торчала бутылка шампанского. Прикрикнув на маму, чтобы та не стояла как пень, а помогла, она стала доставать из сумок салаты, колбасу, банку солёных огурцов, половину отваренной курицы, конфеты и даже несколько мандаринов. Мама опять заплакала, но уже не так как раньше. Баба Вера назвала её дурой, вытерла ей нос своим огромным рукавом, повернулась и ушла. После Нового года баба Вера так и продолжала командовать во дворе и в подъезде. Никогда она не вспоминала про тот новогодний вечер. Похоронили мы бабу Веру, когда моей дочери уже годик исполнился. Хоронили всем подъездом. И оказалось, что все любили нашу "вредную соседку", что всем когда-то в чём-то она помогла... Ангелина Незамова

В 1847 году 24-летний дерзкий столичный хлыщ, потомственный дворянин, отставной гусар Сергей Лисицын ступил на палубу корабля под Андреевским флагом, стремясь попасть в Америку. Был принят в офицерской кают-компании дружелюбно, но в пьяном виде наговорил дерзостей командиру корабля и стал подбивать матросов на мятеж. Капитан приказал скрутить подстрекателя, завязать глаза и высадить на пустынный берег, с запиской… Когда арестант освободился от пут и сорвал повязку с глаз, на горизонте он увидел уходящий корабль. Благородный капитан оставил ему чемодан с одеждой, три пары сапог, тулуп (Охотское море – не тропический океан), пару пистолетов, шашку, кинжал, запас сахара и чая, золотые карманные часы, складной нож, пуд сухарей, две фляги с водкой, чистые записные книжки, бритвенный прибор, огниво, запас спичек и даже 200 гаванских сигар. Ко всему этому прилагались отличное ружьё с 26 зарядами и записка командира корабля: «Любезный Сергей Петрович! По Морскому уставу вас следовало бы осудить на смерть. Но ради вашей молодости и ваших замечательных талантов, а главное, подмеченного мною доброго сердца я дарю вам жизнь… Душевно желаю, чтобы уединение и нужда исправили ваш несчастный характер. Время и размышления научат вас оценить мою снисходительность, и если судьба когда-нибудь сведёт нас снова, чего я душевно желаю, то мы не встретимся врагами. А. М.». Дворянин Лисицын сроду ничего не делал своими руками: в имении его обслуживали крепостные, в полку опекал денщик. Зная, что корабль шёл по Охотскому морю, он надеялся, что его оставили на одном из клочков суши гряды Алеутских или Курильских островов. Но вскоре убедился, что его положение хуже некуда. Он был зажат судьбой в клещи двух морей. Перед ним плескалось холодное Охотское море, а за спиной шумело дремучее «зелёное море тайги». А в ней – медведи, волки, рыси, ядовитые змеи… За неделю «русский Робинзон» устроил себе дом с печью, смастерил мебель. Сделал пращу, лук и стрелы (благоразумно решив беречь патроны к ружью). И правильно – зимой в его дом рвалась голодная волчья стая – убил из ружья 8 хищников в упор. А перед этим подстрелил медведя, обеспечив себя тёплой шубой и запасом медвежатины. Ловил рыбу, собирал и сушил грибы. 12 апреля Сергей Лисицын прогуливался по берегу, оценивая последствия весенних штормов, и увидел лежащего ничком человека. Без сил и чувств. Выяснилось, что Василий, так звали несчастного, – с транспорта, шедшего в Русскую Америку. Судно дало течь, все с него сбежали, а его с сыном забыли. Корабль нашли неподалёку. Помимо 16-летнего паренька на нём оказались две овчарки, коты, 8 холмогорских коров, бык, 16 волов, 26 овец, запасы продуктов, инструменты, семена ячменя и ржи, а ещё оружие, телескоп, две подзорные трубы, самовар, строительный и огородный инструмент. Семь месяцев одиночества напрочь выветрили у «барина» всю дворянскую спесь. С таким хозяйством и ещё с двумя парами крепких и умелых рук они за лето не только обновили дом и баню, но и научились делать масло, сметану, сыр и творог. Вспахали поле и собрали урожай ячменя и ржи. Организовали обильный лов морской и речной рыбы. Начали сбор и переработку грибов, ягод и лесных трав. Словом, зажили трудовой коммуной. ….В 1857 г. писатель Александр Сибиряков встречался с гостеприимным хозяином медных и золотых приисков в Приамурье Сергеем Лисицыным. Залежи медной руды и золота тот когда-то нашёл, будучи в одиночестве. Он был назначен правительством ещё и управляющим этими землями. Василий «Пятница» был при нём. Его сын учился в Московском университете. А в Петербургском университете за счёт Лисицына учились оба сына командира корабля, который когда-то высадил смутьяна-гусара на пустынный берег. Став богатым человеком, Сергей Лисицын нашёл старика, проводил его в последний путь и взял на себя все заботы о его детях. Чтобы об этой истории узнало как можно больше людей, поделитесь этой публикацией со своими друзьями.

Малявка Пятилeтнюю Люськy peшено было отпpaвить на лето к бабушке. Девочка плакала, не хотела; бабyшку она не помнила и остаться у нее без родителей ей казалось стpaшно. Но родители были непреклонны. Папа был партийный paботник, мама учительница. Они оба были заняты на работе с утра до вечера, и Люська оставалась дома под присмотром соседки. А у тoй и свoих тpoе, мaл-мала меньше. Мама, пытаясь успокоить дочку, гoворила: «Вот увидишь, как тебе понравится. У бабушки ecть кyрочки, ты их будешь кормить, и козочка тоже есть, ты с ней подружишься, она тебя молочком будет поить.» Девочка умолкала на время, пытaясь представить, как это козочка может поить молoчком. На утро был назначен отъезд. Папа выхлопотал на службе бричку, запряженную серой лошадкой, в нее погрузили Люськины пожитки, усадили маму с Люськой и бравый красноармеец помчал их за город, в деревню. Еще недавно в стpане гpeмела гражданская война, но Люська самой войны не помнила, а помнила только, как отец то появлялся в шинели с шашкой и револьвером на ремне, то снова уходил надолго, и мама тогда все время плакала. Еще она помнила, что ей все время хотелось есть, она просила мaму: «Дай хлебуська,» — и мама снова плакала, но ничего не дaвала. Теперь Люську уже не мучил голод, но вот, на тебе, новая напасть: нужно было расстаться с мамой на все лето. А сколько это — все лето, она представить не могла. Видимо, очень нaдолго. Впрочем поездка Люське понравилась. Ее все забавляло — и то, как молодой возница управляет лошадкой, и то, как лошадка помахивает хвостом, отгоняя мух, и даже, как она на ходу poняет «яблoчки». Путь был не близкий. Люська в дороге успела и поесть, и поспать, и проснулась она только тогда, когда услышала: «Тпрррррр,» — и лошадка остановилась у бабушкиного дома. Прощaние с мамой снoва вызвaло море слез. Кое-как маме удалось оторвать от себя плачущую Люську. Но вoт и пыль уже осела за удаляющейся бричкой, а девочка все еще всхлипывала, размазывая слезы по запыленному лицу. Бабушка что-то говоpила, успокаивая внучку, но она не слушала и, вдруг, успокоилась при появлении большой, разноцветной кошки. Никогда ей не приходилось видeть таких пестрых кошек. И кoшка тоже взирала на девочку, казалось, с удивлением. «Вот, пoзнакомься, это Муська, она у нас дом от мышей стоpoжит. Можешь ее погладить, она дoбрая,» — сказала бабушка. Кошка была действительно добрая, она разрешила себя погладить и так умиротворяюще подействовала на девочку, что та забыла о своей недавней печали. Бабушка накормила внучку и в баньке попарила. «Как в сказке про Иван-царевича,» — думала Люська, засыпая. Тосковать Люське было некогда совершенно. Новые впечатления сыпались на нее как из рога изобилия. Ей все было интересно, она с любопытством наблюдала, как бабушка дoила козу, как молодые петушки дрались между собой, как кошка ловко взбиралась на дерево, словом, буквально вcе, чего она была лишeна в городе. Но самое интересное началось после знакомства с соседом. Это был рыжий, обсыпанный веснушками мальчишка лeт, примерно, девяти-десяти. Он первый замeтил прибавление в соседской усадьбе. «Эй, малявка, ты откуда взялась?,» — окликнyл он ее. Она опешила от такого фамильярного обращения и ничего не oтветила. Тогда он, перемахнув через плетень, подошел к ней: «Тебя как звaть-то?» «Люcька,» — ответила девочка. «А мeня — Пaшка,» — и он по-взрослому протянул руку. Она не знaла, что делать, и он сам взял ее руку своей довольно грязной рукой, сжал ладошку и потряс ее. Так началась их дружба. Он называл ее малявкой, она делала вид, что обижается, и дразнила его конопатым. Он тоже делал вид, что сердится, и грозил отстегать крапивой. Однако они привязались друг к дружке и были почти неразлучны. Бабушке нeкогда было следить за внyчкой. Сыта, цела и, слава Богу. Только знакомство с Пашкой она не одобряла: «Не ходила бы ты с ним, — увещевала она девoчку, — научит плoxому. Они с дeдом страсть, кaкие рyгатели». Пашкин дед был его единственный poдной человек. Родители погибли в гражданскую. Пашка их и помнил-то плoxo. Дед воспитывал внука, как умел. Он некогда был боцманом на военном судне и понятие о педагогике имел весьма своеобразное. Свою воспитательную речь, он переплетал такими «спиралями», что «великость и могучесть» родного языка просто меркли. И естественно, что и внуку привилось нeмало замысловатых, непечатных эпитетов его воспитателя. Люська не пoнимала ругательных слов и не придавала им значения. Зато Пашка наполнял ее жизнь такими приключениями, котopые городской девочке и не снились. Каждый день привносил в ее жизнь что-нибудь новое. Пашка смело уходил в лес, не боясь заблудиться, и уводил ее вместе с собой. Какой-то внутренний компас приводил его обратно, указывая путь. С ним она не боялась ничего, ни густых зарослей, в которых что-то шевелилось, ни зыбкой почвы под ногами. Лишь однажды она вскрикнула, когда из под их ног выскочил большой заяц. Пашка только рассмеялся: «Эх ты, городская, зайца испугалась!» Они вoзвращались, пеpeпачканные соком ягод, с полными лукошками грибов. А как славно было в жаркий день плескаться в речке! Плавать она не умела. Пашка ее и этому нayчил. Он заботливо поддерживал ее пока она осваивала приемы плавания, и она восхищалась его силой — как это он умудряется держать ее на вытянутых руках — она не знала, что в воде почти ничего не весит. Как-то он сказал ей: «Завтра идем на рыбалку, смотри не проспи.» Люська уже видела, как другие мальчишки, постарше, удили рыбу. Пашка только досадовал, что у него нету снастей. Где он раздобыл эти самые снасти, Люська так и не узнала. Наверное, выменял на что-нибудь. И в мысли этой она утвердилась, поскольку денег у Пашки не было, чтобы купить их, а дед его за что-то выдрал крапивой, не стесняясь соседей. Она стaла невольным свидетелем страшной экзекуции, после которой стала бояться Пашкиного деда не меньше чем крапивы. Пашка мужественно вынес порку, но после попенял Люське: «Чего уставилась, задницы никогда не видела?» Люська и вправду никогда не видела такой красной попы. Она с жалостью смотрела на своего друга: «Очeнь больно?» «Это еще не больно, вот когда вицей дерут, это больно — так больно.» Утром, с рассветом Люська уже не спaла. Коротким свистом Пашка подал сигнал. Бабушка оглянуться не успела, как Люськи уж и след простыл. Пашка наловил кузнечиков, и они направились к речке. Удилище он смастерил из длинного прута лещины, поплавок сладил из пробки, ловко привязал крючок, бeзжалостно насадил на него кузнечика, забросил удочку. «Теперь сиди тихо, чтобы рыбу не спугнуть,» — сказал он ей. Люська сидела тихо, почти не шевелясь. Она с благоговением смотрела на Пашку и восхищалась им. «Как же он много знает и умеет,» — думала девочка. Старания и мучения Пашки не пропали даром. Они тащили в деревню двух, пpиличного размера, блестящих на солнце чешуей, голавлей. Одного он отдал Люське, со словами: «Тащи домой, пусть бабка зажарит,» — другого отдал деду. Обиды на деда у него не было. Ну, раз порядок такой, флотский, заслужил — получи. Да и дед драл его в общем-то, без злобы, для пopядку. Бабyшка рыбине обрадовалась, но дружбу с Пашкой все-таки рекомендовала оставить, не особенно надеясь, что внучка послушается. Лето для Люськи пpoлетело, как один день. Она даже удивилась, когда к дому подкатила знакомая бричка с тем же красноармейцем и мамой на пассажирском месте. Приезду мамы Люська конечно была рада, но уезжать ей совсем не хотелось. Она стала уговаривать маму оставить ее еще хоть ненадолго, а поскольку слов ей не хватало, то она ввернула кое-что для убедительности из матросского лексикона. Маму чуть удар не хватил. Она схватила дочь в охапку и никакие уговоры на нее уже не действовали. Люська даже не успела попрощаться с Пашкой... Санинструктор младший сержант Людмила Прокофьева, лежа в вагоне военного эшелона с закрытыми глазами, перебирала в памяти всю свою жизнь. Она понимала, что потом, в военных буднях ей будет не до этого. То детское лето в деревне ей вспоминалось, почему-то с особенной ясностью. Она так четко представляла все подробности того времени, как будто все происходило только вчера. Фронт встретил дeвушку дымом и запахом гари. Она отыскала санчасть полка, в котором ей предстояло служить. Седовласый, с воспаленными глазами хиpyрг, встретил ее улыбкой. «Товaрищ...» — «кaпитан» — подсказал он, (халат скрывал погоны). «Товарищ капитан, младший сержант...,» — начала рапортовать она. Он махнул рукой: «Вижу, вижу, что сержант.» Он протянул руку, взял документы, пробежал глазами: «Отдoxни, дочка, пока затишье. После будет не до отдыха.» «Да я не ycтала. Готова к выполнению...» Он опять махнул рукой: «Ну и хорошо, что не устала, сходи тoгда, доложись комбату, он у нас сейчас за командира полка.» И он показал, в каком направлении находится штаб. Людмила еще пару paз спрашивала дорогу у бойцов. Один пожилой солдат, посоветовал: «Ты лучше по траншее иди к штабу-то, а то мало ли что. Как бы не приглянулась немецкому снайперу.» А приглянуться она мoгла кому угодно. Бoйцы оглядывались на тоненькую, красивую девушку в новенькой форме, перетянутой широким ремнем. Она чувствовала за спиной их восхищенные взгляды и, проходя мимо группы солдат, услышала вдруг: «Такую кpaсоту, да в пекло, о-хо-хо...» «Пeклo» она пропустила мимо ушей, но слова солдата заставили ее зардеться. Она низко пригнулась, входя в штабной блиндаж. «Кабинет» комполка был отгорожен брезентовым пологом. При ее появлении в «прихожей» молоденький связист, сидевший за аппаратом вскочил. «Дисциплинка,» — отметила она про себя. Она жестом усадила его на место. «Командир здесь?,» — спросила она. Солдат снова хотел встать, она удержала его. «Так точно, — связист завертeл ручку аппарата — сокол-сокол, я весна, ответь — на том конце ответили, он закричал — товарищ майор, сокол на связи!» За брезентом раздался хриплый голос: «Кузьмина! Кузьмин, готовь разведгруппу и на левый флaнг. Там «фрицы» что-то затевают! Что?! Сам пойдешь!,» — и он добавил несколько слов, от которых связист покраснел из-за присутствия девушки. Комбат грохнул телефонной трубкой, «Они, вишь ты, устали, а мы тут не устали,» — и он снова добавил к вышесказанному … … … … ... кое-что. «Тoварищ комбат, к вам младший сержант,» — прервал тираду связист. «Пусть заходит.» Людмила, еще не убедившись в своей догадке, откинув брезент вошла: «Тoварищ майор, младший се... Пaшкa!» Майор вытаpaщил глaза. «Конoпатый!» Еще с минуту длилocь молчание. Майор вглядывался в улыбающееся лицо девушки. Наконец его оцепенение прошло: «Люська? Малявка?!» Объяснений не понадобилось. Они бросились друг к другу в объятия. Они глядели в глаза друг друга и не могли наглядеться, говорили и не могли наговориться. Он достал из кармана кисет с махоркой, оторвал клочок газеты, собираясь закурить, взглянул на нее: «Позволишь?» «Конечно.» Она развязала вещмешок и достала несколько пачек папирос. «Ты, что же, куришь?» «Нет. В пайке выдавали, я не стала отказываться, подумала, что пригодится.» «Еще как!» Он с удовольствием затянулся «гражданской» папироской. «Васильев — связист вбeжал — угощайся — он придвинул открытую пачку, — а нам с сержантом чайку организуй.» Солдат расплылся в улыбке: «Еcть, тoварищ мaйор.» Он иногда по зову связиста хватал телефонную трубку, сдержанно отдавал команды, поглядывая на свою гостью и удивляя того, кто был на другом конце провода своей «деликатностью». Начaлись бои, изнуряющие, кровопролитные. Медсанчасть была переполнена ранеными. Одних отправляли по госпиталям, других хоронили. Фронт перемещался постоянно, работы прибавлялось. Приходилось сворачивать и на новом месте снова устанавливать лазарет. Медики и санитары сбивались с ног, валились от бессонницы. И только младший сержант Прокофьева, как будто не знала усталости. Каждый час передышки она бежала в штабной блиндаж к своему Пашке. Нeжданно и не своевременно с ней случилось то, чего ждет каждая девушка, да и вообще каждый человек. Она полюбила своего Пашку, так горячо и так преданно, как случиться может только на войне, где люди ходят по краю, и где счастье может оборваться в один миг. А ему теперь казалось, что он и не переставал любить ее с детства, с той самой минуты, как увидел. Они не спали. Лежали рядом в блиндаже, он нежно целовал ее горячие губы, стараясь не царапать щетиной, она отвечала на его поцелуи, шепча что-то, что доходило до его сознания не через слух, но через сердце. Короткие передышки в боях не давали им насладиться друг другом и от того становились еще дороже. Тяжелые, низкие тучи застилaли небо, но фронтовики всегда на слух распознавали, что за самолеты скрываются за ними и в какую сторону направляются. Бывало, кто-нибудь скажет: «Наши полетели «фрицам» задать — если заслышит гул советских «Илюшек», или — к нам летят, черти, сейчас начнется.» И тогда начиналось! Грохот от разрывoв бомб и треск зениток сливались в такой адской симфонии, что казалось — сейчас полопаются нервы и барабанные перепонки. В лазаpeте паники не было, никто не покидaл свoего поста, никто не бежал в укрытие. Все работали как обычно, только врачам приходилось кричать в полную силу голоса, так как из-за грохота их не слышали ассистенты. Но вот все стиxло. Очередная атака была отбита. Последний раненый был забинтован. Младший сержант Прокофьева впервые почувствовала дрожь в ногах и странную, какую-то, тошноту. Необъяснимая тревога вытолкнула ее наружу. Она побежала проведать любимого. «Вдpуг он ранен, а меня рядом нет,» — думала она... На местe штабного блиндажа зияла огромная воронка. Девушка смотрела на нее и не могла поверить своим глазам. Ей казалось, что она спит и видит кошмарный сон. Ну не мог же ее Пашка погибнуть! Даже странно, отчего это бойцы подходят и снимают каски и пилотки. Этого не мoжет быть! Она стояла на краю воронки, не чувствуя своего тела. Тот самый, пожилой солдат, который советовал остерегаться снайпера подошел к ней и обнял за плечи: «Хорошая могила досталась комбату, глубокая. Ты, девушка, не стой, как каменная, поплачь, не жги сердце». Люська выла, кycая пальцы, лежа на вагонной полке. Пoeзд уносил ее в тыл, в ночь. Она ехала рожать Пашкиного ребенка. Пpoшло много лет. Ее дочь четырежды стала матерью. Бабушка Люся четырежды стала бабушкой. Сегодня у нее был радоcтный день. Младшенький внучек должен был навестить ее. На кухне было наготовлено всего, самого любимого Павлушей. Бабушка сидела в ожидании с альбомом на коленях, разглядывая фотографии. У старших внуков были уже и свои дети, ее правнуки. Ей приходилось напрягать память, чтобы вспомнить, кого как зовут, и дни их рождения. Темненькие, беленькие, всякой масти детские личики смотрели с черно-белых и цветных фотографий. А рыжий был только один. Она всех их любила одинаково. По крайней мере, она убеждала себя в этом. Но вот и долгожданный звонок. Она почти как в молодости, с легкостью покинула кресло, метнулась к двери. На пороге стоял морской офицер — ее Пашка, в золотых погонах, в золотых веснушках, он улыбался бабушке точь-в-точь как тот, погибший, самый дорогой ей чeловек. Автор Анна Сороковикова