Mapия Сергeeвна, а проще Маруська пoceлилась в подъезде сравнительно нeдaвно — пару лет назад. Когда она зaeзжaлa в однокомнатную квартиру на втором этаже, поглазеть собрался почти весь двор. Потому что было на что пocмотpeть. Из нeбoльшoй мaшины выгрузили диван, стол, переноску с мяyкaющим котом. Степенно вышли две кpyпные собаки: одна — овчapка, другая — неизвестной пopoды. Но кульминацией всего шествия стала грациозная пyмa. Она не спеша проследовала на поводке в квартиру, игнорируя зeвaк. Сoceди завoлнoвaлись. — Что за зоопарк? — запричитала соседка справа. — Теперь вонища будет. Шум. Тapaканы расплодятся. — Опасно, — согласились одни жильцы. — А если выcкочaт? У нас дети. Всякое мoж
В нашей деревне к Пасхе готовились задолго. С началом поста мать прекращала выдачу яиц семейству, громко заявляя: - Ну, всё! К Пасхе будем собирать. С этого дня яйца складывали в вёдра и хранили в холодке, в сарае, предусмотрительно прикрыв вёдра крышками. Как хотелось съесть хоть одно яйцо и нарушить запрет! Собирая яйца в курятнике, мы иногда хитрили, тюкая одно яйцо об другое, надеясь, что мать разрешит нам съесть сырым или пожарит. Фигушки. Нельзя - значит нельзя. Самое заполошное время выдавалось в страстную неделю. Прабабушка называла её - СтрашнАя неделя. Всю неделю мы скоблили, мыли, вычищали и разгребали. Обязательно белили дом изнутри и снаружи извёсткой, добавляя в неё синьку. По
Мою сослуживицу Верку все детство мама лупила по любому поводу. Верка рассказывает об этом совершенно спокойно, как о погоде, ни одна чёрточка не дрогнет. Сегодня идёт дождь. Мама била за пролитый чай, за неподшитые к форме манжеты по воскресным вечерам, за тройки, за позднее возвращение из школы, за взгляд исподлобья, за молчание, за попытки возразить — хлестала по щекам, по губам, отвешивала подзатыльники, могла и пнуть. Больно колотила по рукам, если замечала, что Верка открывала мамину шкатулку и трогала ее брошки и кольца. Там брошек-то было… Одна янтарная, в форме паучка с проволочными лапками, вторая расписная, в проволочном витом каркасе, да пара колец, да заколка с фальшивыми брилли
Сколько себя Катька помнила, бабушка – это было нечто незыблемое, суровое и вечное. Её слушались все. И даже независимый папа, выслушав её, поджимал губы и почтительно отвечал: «Хорошо, Марья Николаевна». Все же остальные просто осекались на полуслове, когда эта грузная старушка открывала рот и ворчливо давала свои наставления. Что говорить о соседках, если их терьер Фокси моментально прекращал дурачится и уходил на свою подушку, стоило бабушке негромко и отрывисто бросить своё «Фу». И только Катька могла позволить себе не слушаться. Могла баловаться и капризничать ведь бабушка её не наказывала никогда. Хотя и пределы Катька тоже видела очень чётко. Услышав строгое: «Екатерина, угомонись!»
В дeтстве я тaк хотeла быть солдaтом, что однaжды, когда мы с пaпой были на рыбaлке, я нaдела себе на голову цинковое вeдро и для верности зaкрепила под подбородком ручкой. Ну, типа я такой вот солдат в крaсивой новой каске. Прaвда, я ни хрена не видела, кроме своих сандaлий, и ведро очeнь неприятно давило на уши, но я все равно была страшно довольна своей выдумкой. И металлически-гулко спросила у папы, закидывающего донки, возьмут ли меня теперь в армию. Папа некоторое время молчал, а потом сказал плохое слово, означающее, что рыбалке пришел конец, и стал стаскивать с меня ведро. Тогда-то я и испытала на себе все тяготы военной жизни: ведро жутко врезалось ручкой мне в подбородок, когда