Предыдущая публикация
Ангедония — неспособность получать удовольствие сегодня
— Старшая сестра (28 лет разницы) ругалась, когда я ела малину
с куста. Потому что малина — для варенья. Вот придет зима — и как будет
приятно открыть банку домашнего варенья.
Почему-то она не задумывалась о том, что есть варенье летом —
тоже отлично. А уж срывать с куста почти синие от спелости ягоды —
восторг.
На самом деле ничего нельзя было есть. Ни клубнику (варенье!), ни облепиху (сушить и в компот), ни грибы (солить).
Это была дача моего отца, которую он купил и куда с большой
неохотой ездил лишь потому, что ребенку (мне) нужен был свежий воздух
(а также вши, постоянное расстройство желудка и клещи на голове).
Папа выходил во двор, только чтобы загорать. Ему плевать было
на варенья, соленья и прочий хрен с петрушкой — все это на базаре
продавалось ведрами.
Но так как ребенок желал малину с куста, то с сестрой приходилось
скандалить. Она никак не могла успокоиться, что запасы под угрозой. Ей как-то не жилось сейчас, у нее все время были планы на отдаленное будущее: ягоды — на зиму, черная икра — на Новый год.
Это удивительная черта характера — неспособность получать удовольствие сегодня. Надо отложить, запасти, подготовиться к тому особенному моменту, когда можно будет себе позволить немного радости. И, что особенно важно, запретить радоваться другим.
Приятель рассказывал, что его тетка ловила его, тоже на даче,
когда он прибегал домой за какой-нибудь плюшкой или конфетой,
и говорила: «Хватит шляться!» И не то чтобы она собиралась использовать
его в хозяйстве. На вопрос: «Почему?» — она отвечала: «А нечего!»
И заставляла его сидеть в комнате.
Хорошо — это плохо.
Мать моего друга перед каждым отпуском испытывает панику.
Ей мерещатся землетрясения, наводнения, ограбления, болезни. Дом тоже
оставлять страшно — вдруг пожар, например. Мужу она не доверяет.
Считает, что этот трезвенник немедленно напьется, закурит и, — конечно,
заснет с сигаретой. Может, даже приведет каких-нибудь шалашовок, которые
выкрадут ее шторы. Или что там у нее ценного.
Нельзя вот так просто поехать куда-то и там хорошо провести время. За праздность и счастье надо расплачиваться тревогой.
У меня есть приятель, который на полном серьезе произносит такие
афоризмы: «Не может быть просто так хорошо. Наверное, что-нибудь
случится».
Эти заявления выбивают меня из колеи. Я не могу понять, о чем речь. Мне кажется, что если тебе сейчас хорошо, то дальше будет еще лучше, потому что ты впитываешь удовольствие, и оно, как загар, налипает на твою кожу, оно защищает тебя от трудностей жизни.
У меня была очень тяжелая депрессия, и в это время мне тоже
казалось, что счастье будет, когда... дальше я называла причину.
Не сейчас. Нужен веский повод, чтобы ощутить радость.
У этого синдрома есть название — «ангедония».
И еще «социальная агнозия». Психиатры побьют меня сочинениями Юнга
за использование термина всуе, но ангедонисты — слишком красивое
и верное название для людей, которые каждую минуту портят себе жизнь,
запрещая получать удовольствие.
В последнее время ангедония стала настолько массовой, что это поражает.
Выкладываешь в Facebook снимок себя на океане — и сразу же ловишь
упреки в том, что умерла Валерия Ильинична Новодворская, боинг
разбился, новые санкции ввели, в Донецке танки разнесли железную дорогу
и прочее. Ты лично и твои шорты, и полотенце, и крем от загара в этом
виноваты.
Люди цепляются за эти действительно трагические события, чтобы они отвлекали их от пусть и небольших, но все-таки радостей. Такое ощущение, что страдать, скорбеть и бояться стало модно.
Вот честно: мне не страшно.
В жизни всегда происходит нечто пугающее или тревожное. С другими
людьми, с целыми странами, с твоей страной, с твоими друзьями и твоей
жизнью. Часто от этого тяжело, и ты переживаешь и сострадаешь, или
у тебя у самой плохие времена, но так устроен мир.
Нет никакой другой концепции жизни. Это никогда не закончится, благоденствие не свалится на нас внезапно и навсегда.
Если можешь получить удовольствие сегодня, делай это.
У отца моей подруги, которого в СССР на двадцать лет лишили
возможности снимать кино, были огромные долги. Но всякий раз, когда
он перезанимал деньги, вся семья шла в ресторан. И даже не для того
чтобы вкусно поесть, а чтобы ощутить, что жизнь — это не только
безденежье, тоска и гнусные советские цензоры. Он заряжался этим —
и сохранил себя. (Долги, если кому интересно, он потом отдал).
Понимаете, мы же потом вспоминаем не плохое, а хорошее. Все
страшное вытесняется, а хорошее вдруг вспыхивает в нашей памяти и сияет
так, словно его только что намыли и отполировали. И мы живем только
этими отрывками, а не чередой забот и невзгод.
Я, пока была в депрессии, боялась летать на самолетах.
До обмороков. Потом опять научилась это делать, но аэрофобия проходит
долго и мучительно — в силу привычки.
И вот однажды я занимаю свое место, смотрю в окно и понимаю, что
совсем не боюсь. Ни летать, ни разбиться, ни умереть. Потому что
я счастлива. И у меня нет для этого никакой объективной причины.
Я не написала роман, не получила за него Букеровскую премию,
не придумала лекарство от рака, не родила пятерых детей.
Просто я счастлива. Мне хорошо. Я люблю свою жизнь. Я ем малину
с куста и езжу отдыхать от отдыха — и не потому, что у меня навалом
денег, а потому, что есть желание.
Фокус в том, что если ты счастлив, то не страшно ни жить, ни умирать.
Следующая публикация
Нет комментариев