Поздно
Уже, наверное, не вырваться отсюда
Ни к тишине лесов и ни к дыханью рек,
Ни к той избе, где лишь один я буду,
Где даже в мае так не тронут снег.
Там можно многое успеть понять и сделать,
И улыбнуться не губами, а душой,
И даже рассмеяться как ребёнок,
И в этот миг забыть что ты - большой.
У ручейка, где жизнь берет начало,
Забыть плохое, суету и гам
Вернуться к детству, к радостям, к печалям
И вспомнить дом, и руки наших мам.
По детски научиться ненавидеть,
Что в детстве ты читал - перечитать,
Любить, любимым быть, впервые вновь всё видеть
И жить хотеть, "чтоб мыслить и страдать…"
Туня.
“She is tough” (Она - кремень) – сказал молодой
медбрат, посмотрев на безмятежное и отрешенное лицо моей
мамы. Он тщетно продолжал поиски вены на руке пожилой пациентки, чтобы
поставить ей капельницу. В очередной раз вогнав иглу без ожидаемого результата,
он пытался скрыть свое волнение. Ни один мускул не дрогнул на лице 80-летней
женщины.
- Мам, тебе не больно? - спросил я, уже начиная раздражаться
непрофессионализмом молодого медбрата.
- Та – ответила мама. Это «та» может понять только человек, говорящий с
рождения на суржике. Это даже и не «та». Это почти просто «т», и уже потом
где-то вполголоса и как-то неохотно что-то среднее между «а» и «ах»
на полувыдохе. Богатст