*** Когда устанет проза жизни перебирать дела, слова. И злость при всём её комизме уйдёт, как жухлая трава, оставив пустоту и тщету. И ты оглянешься вокруг, всю тяжесть осознанья эту держа в ладонях своих рук. Как обнищавший в одночасье, ты остановишься в толпе тебе чужой – неблизкой масти, поймёшь, как много не успел, себя увидишь в дальнем «где-то» – смеющимся и молодым в то незапямятное лето, что унеслось в осенний дым, и дальше – снегом – белым, белым уже хлестало по лицу, – ты был таким в начале смелым, но безразличным стал к концу. За расставаниями тризны, – белёсым пеплом голова. Лишь на минуту став капризней, стряхнёшь, как капли с рукава, мечты утратившейся жалость, печаль финифте
*** Лицо зарастает щетиной, слова покрываются пылью, улыбку подрежут морщины, спрессуются годы в архив. Своё откукует кукушка, прогоркнет пространство полынью, но сердце упрямо-послушно стучит, ничего не забыв. Пространство становится узко, сознанье фиксирует место – сродни оболочке моллюска, и внутрь обостряется взгляд. Из комнаты редко выходишь, реальность становится квестом, где нет лишь претензий к погоде, как нет и возврата назад. Ни грёз, ни тоски, ни истерик; и выбросит на́ берег лодку, где вместо далёких америк есть просто условность и грунт, где встретились странницы-души, – их мир неизбежностью соткан, он хрупок, раним и воздушен. Но ангелы их берегут.
Джаз самонаводящийся Погода меняется быстро. Барашки бегут по волнам. Привычным движением твиста уже не отделаться нам. Мы с самых закорок из джаза, и пусть чемоданчик стоит. Цыганочка знойная Аза ошпарит пыланьем ланит. Характер настолько разболтан, что хоть всех святых выноси. Коленца закрутит Траволта в бульварное чтиво Руси, волной звуковою пройдётся окурит дурманом-травой, и Ума, как турман взовьётся в экстаза зенит голубой. За джазом не слышно истерик, – Истории встал пароход. Катюша выходит на берег – всё милого, верная, ждёт. Весною потоки с откосов, как те подстрекатели смут; пускай напоёт нам Утёсов про море и город, где ждут. Так хочется радости тёплой, так верится в солнечный
Захочется тихого шага. Со временем скроются в нём бравада, наивность, отвага, смертельные игры с огнём. Захочется песен забытых; окликнут друзья, что ушли, – их лица на каменных плитах, их души в небесной дали. В полудне июльского зноя вдруг вспомнится время весны, и доброе – что-то родное прольётся из той тишины. Прольётся не светом, не звуком, но чем-то знакомым до слёз от радостей встреч… и к разлукам, с которыми жить довелось.