ХОРЕЗМСКАЯ, 49. ДЕТСКАЯ РЕДАКЦИЯ Детская редакция, девочки красивые, В коридорах стайками будто бы вальсируют, Ничего не ведомо из того, что будет, А уже гадается – любит иль не любит? А еще ты чувствуешь, как краснеет ушко… А еще подслушала разговор подружка… Лишь бы не проведала эту тайну мама… Так и начинаются нашей жизни драмы. Бюст убрали Сталина, Ленина – остался, Мир, который в памяти где-то затерялся, С запахами, звуками, первоклашек криками И такими теплыми солнечными бликами.
С ПРАЗДНИКОМ МОИ ДРУЗЬЯ, МОИ КОЛЛЕГИ. ВСЁ ПОМНЮ, ВСЕХ ПОМНЮ. ДЕНЬ РАДИО, ОДНАКО. Мы были в эфире, Летали, как птицы, Хотелось с людьми Нашим счастьем делиться. Про разные разности Им говорили, Мы словно бы сказку В эфире творили. Рвались к микрофону Солидный ученый, Поэт приходил Перманентно влюбленный. И мы выезжали на хлебные станы, И мы говорили про разные страны, Конечно, клеймили имперьялистов, Конечно, под чутким доглядом чекистов. Но было во всем ощущение – Наше! Мое и твое, и соседки Наташи, И космос был наш, И морские глубины, Дворцы и карьеры, Сады и машины. Шероховатости тоже бывали, Мы смелыми были, Когда разрешали… Но как же летали Мы в каждом эфире – Счастливые, глупые,
ЯНИСУ САЛПИНКИДИ – СЕРГЕЙ ГОРДИН ПАСХАЛЬНОЕ. ЗА ЗДРАВИЕ Храни вас Бог, создатель красоты, Хранитель доброты, не маяты, Корней деревьев, образов людских, Изгибов горных, речек голубых, И кипарисов на краю земли, Холсты у вас – признание в любви. Они не злы. Бывает мастер злой, Он точен, да, но он совсем чужой, И он не наш: красив узор из льда, Но где душа? Где, Господи, душа? А в вас есть нежность, Изморось и зной, И ощущенье – Каждый холст - живой. И горечь от осеннего костра, И есть душа! Есть, Господи, душа! СОЛЕНАЯ ГОРА ТАШКЕНТ СЕРГЕЙ ГОРДИН 7.5.24 https://art-blog.uz/archives/16688
БЛАГОДАРНОСТЬ Дети отпочковались, В сторону отошли, Вот мы с тобой остались, В мире совсем одни. Все опустело дома, Слышно - часы идут, Я уж почти не помню Тихих таких минут. В Церковь с тобой сходили, Свечи за них зажгли, И на скамейку сели Возле белой стены. Как же давно в заботах, Хлопотах и делах, Все мысли у нас сводились К мыслям о сорванцах. Было не до досуга, Только жалко, что мы, Поговорить друг с другом Времени не нашли. Вот я смотрю сегодня – Вижу твои глаза, Не говорил давно я, Как же ты хороша! Уже не пушиста щечка, Но как же она нежна, Пушок на щеках у дочки, А ты мне, как жизнь нужна. Мы все, что могли, отдали, Детей нельзя удержать, Позволь, как тогда, начале К сердцу
СТАРИК «На продавленном диване в заштопанном солдатском белье лежал старик...» М.Г. Манизер, скульптор. А я не знаю – был ли Сталин, Тот, про которого все знают – Что он убийца и тиран, Рябой, усатый, колченогий, Вселявший ужас в очень многих От Магадана до Балкан. Тогда не жил. Не видел сам, Не воевал, не привлекался, Такого вдоволь начитался, У тех, кто был и не был там. А вам не попадалось это - Был найден ночью в кабинете Где был продавленный диван, В белье солдатской серой нити, Лежал старик, не повелитель, А рядом на полу стакан… Есть опись, слава докторам, Там цифры и диагноз точный, Теченье долгой судной ночи, Расписанное по часам. Там
ПРОЩАНИЕ С ЖУРНАЛИСТИКОЙ. Мы ехали с Кружилиным* в кино, И он вещал, значительно, как Будда, Что этот фильм, как водится –«рядно», Обычное изделье Голливуда. А там играл стареющий Монтан, И были гонки на большом экране, Я был еще зелененький пацан, А Юра мэтр на этом фестивале, Название – Конец эпохи. Рим. Тогда вполне, ко всем нам подходило, ГБ и журналисты по умам, Стучали так, что челюсти сводило. И делали музеи МВД И вешали вокруг свои же рожи, Уже и не скакали на коне, Но жить легко предпочитали тоже. Они так крыли спонсоров извне, И говорили – кто сливает бабки? И что-то утверждали про клише, А если надо, поднимали лапки. Пройдя и Сталина и лысого Хрущева, До бровеносца старого