Предыдущая публикация
Сегодня 9 августа 2018 г.
Прошло 5 лет с той страшной ночи, когда многие жители с.Кулевчи остались без крова. Тихая,спокойная речушка "стёрла с лица земли" многовековую историю. Внук Константин Гольдаде ,написал художественный рассказ об этом, стал лауреатом международного Гайдаровского конкурса в номинации "Проза", лауреатом международного конкурса "Юнга плюс" в номинации "Докуправда" и многочисленных областных и городских конкурсов. Рассказ о Кулевчах "Сонная река" вошёл в книгу лучших литературных произведений юных дарований Гайдаровского конкурса.
Сонная река
07. мая 2017
Гольдаде Константин, 12 лет
Шел август. На улице было тепло, но уже много недель как из ведра лил дождь, непривычный для этих мест. Степи зеленели от влаги, как в мае, лужи разливались большими плоскими озерцами, земля поблескивала черным жирным глянцем. Казалось, привыкшая к засухе рыхлая песчаная почва недоумевала, зачем небо посылает столько воды, которую она уже не в силах поглотить.
Кусты картофеля в огороде были вполовину человеческого роста. Забредшая как-то туда корова провалилась по вымя и, пропахав брюхом пол-огорода, с трудом выбралась на твердую, непаханую землю.
В то утро мальчишку разбудил звонок старенького телефонного аппарата, имеющего такую силу голоса, что не услышать его мог только абсолютно лишенный слуха. Поднявший трубку пожилой мужчина, тревожно водя бровями и поглядывая в сторону входной двери, удивленно переспрашивал: «Откроют шлюзы? Река разольется? До огорода дойдет?» Разговор прервался, в трубке раздалось короткое пиканье, старик, шаркая ногами, вышел на улицу. Мальчишка, внимательно следивший за дедом в щелку двери, надел резиновые сапоги и выбежал во двор.
Они дошли до реки и остановились. Степная река, перекрытая множеством плотин, никогда не была полноводной, она заросла камышом и ракитой. Дно было вязкое, илистое. В ней давно никто не купался, зато гнездились дикие водоплавающие птицы. Сюда прилетали лебеди, грациозно скользя по поверхности, отражаясь в зеленоватой воде; выводили птенцов дикие утки. Это местечко они облюбовали из-за обилия рыбы, тины и питательных рачков. Иногда дикие утята смешивались с домашними, становясь частыми гостями во дворах местных жителей, и тем приходилось вылавливать чужаков и отправлять к родной маме-утке, чтобы птицы не заклевали подкидыша. Шумными стайками кружились над рекой куропатки, перелетая с ракиты на ракиту; в погоне за комарами, со свистом разрезая воздух, проносились ласточки и стрижи. Жизнь реки всегда была наполнена щебетанием, жужжанием, писком, зычным кряканьем. Но теперь вода казалась темной, тихой, безжизненной.
Старик подобрал с земли палку и воткнул ее в песок у самой воды. Мальчишка следовал за ним по пятам, заглядывал в озабоченное лицо деда, и ему становилось тревожно. Приближался вечер. Соседи попеременно дежурили на своих огородах, дед Павел с внуком каждые 15 минут бегали к реке проверить метку – не прибыла ли вода, но она не прибывала. Все успокоились, погрузившись в привычные хозяйственные дела. Люди были уверены, что их предки, оренбургские казаки, основавшие село, все продумали до мелочей: дома были построены через огород от реки, и даже в самые полноводные весны талая вода лишь подкрадывалась к огородам, но не топила жилье. Только пес Лаки все смотрел в сторону реки, силясь разглядеть что-то через посеревший дощатый забор, принюхиваясь, подергивал черным влажным носом и вопрошающе гавкал.
В восемь вечера спокойствие нарушил второй телефонный звонок. Звонила дедушкина знакомая. Взволнованный женский голос кричал из трубки: «Павел Григорьевич, уходите! К вам идет вода! Мне звонили родственники из соседнего села». От деревни до дамбы в соседнем селе было 50 километров извилистого степного русла, несколько оставшихся с советского времени укрепленных плотин.
«Какая вода?!» – рассуждала вслух женщина и недоуменно поглядывала на мужа, собирая документы, связывая вещи в узлы и подымая их на чердак. – Глава приходил, спокойно так говорил, что до огородов дойдет, чтоб, если что, готовы были. Если б не внук, я бы и не подумала покидать дом».
Внук, мальчишка лет семи, проводящий лето вдали от асфальтированной цивилизации, едкого дымного городского воздуха, собирал свои вещи: игрушечную собачку, уже полинялую, пару маленьких машинок-моделей старой «Чайки», скрипку и ноты. «Еще бы взять пюпитр», – но в руки все не помещалось. «Он из железа, ничего с ним не случится», – решил малец. Так и остался пюпитр посреди деревенского зала с белеными стенами, окрашенными в голубой цвет рамами окон и ставенками с узорчатым резным верхом. Старик отвез жену и внука подальше от реки, в местный клуб, на горку, а сам вернулся домой. Здесь он вырос, провел детство, здесь когда-то жили его родители. Он снова сходил к реке, там все было по-прежнему.
Опять зазвонил телефон: на этот раз – жена. Она просила привезти вареной картошки, оставшейся на плите, и одеяло – августовские ночи в этих краях холодные. Погрузив все в зеленую «Ладушку», которую все называли «Копейкой»», он отвязал пса и позвал за собой. Но Лаки, никогда не выходивший за ворота, наотрез отказался покидать двор. Он стоял возле крыльца и не понимал, отчего хозяин, державший его на цепи, не обращавший внимания на его, собачьи, обиды, теперь пытается отпустить со двора. Он поскуливал, взбегал на добротное деревянное крыльцо, с двух сторон остекленное мозаичными маленькими окошечками разных геометрических форм, гавкал на старика и ложился на пол…
«Ну, чего ты?.. – сказал дед Павел, погладив пса, и присел рядом. Он всегда питал к нему особое чувство, видя в собачьей душе что-то человеческое, детское. В прошлом году сын привез Лаки из города – маленький комочек, помещавшийся в ладошках. Он был обычной дворняжкой, одним из щенят бездомной, но самоотверженно охраняющей склады собаки, которую прикормили неравнодушные сторожа. Сердобольные работники пытались раздать ее потомство по знакомым. Да кому они нужны, беспородные. Месяца три с матерью побудут, а потом их отловят, как бродячих….. Такая участь ждала Лаки, не случись одна история. Завелась на реке, в раките, полуволк, полусобака. Кур таскала, яйца прямо из гнезд… Хитрая, и глаза у нее желтые, прямо волчьи. Дети к табуну за коровами ходить боялись. Тихо подкрадется так, молча, будто выслеживая, а обернешься – цепко в глаза смотрит, не мигая, аж мороз по коже. Стрелял сосед в нее, ноги ей перебил, а она все равно ушла. Уж дня три как ее никто не видел. Вот просит как-то внук деда: «Можно я к бане схожу, угольков для игры насобираю?» «Что ж, – говорит дед, – сходи, коли недолго». А сам двор хозяйственный прибирает, инструменты слесарные складывает, веревки сматывает. Вдруг екнуло сердце, что-то внук долго не идет. Он прямиком к бане, на картофельный огород, отделенный от берега лишь сбитыми деревянными балками. Глядь, а там собака эта стоит напротив мальца и скалится. Внук к стене-то бани прижался и шелохнуться боится. Тут в старике былая прыть проснулась, кинулся он между мальцом и собакой, та с испугу отскочила назад, да далеко уйти не смогла, раненая была. Кинул дед Павел аркан и поймал зверюгу, но не убил, отдал пастуху. А тот хозяина ее нашел: с другой деревни она была, приблудная, у лесника жила, но потерялась и одичала. После того происшествия и решили завести охранника: как-никак, хоть голос подаст, может, и не напугает, а хозяина предупредит…
Так и попала городская дворняга в деревню. Среди всех своих братьев и сестер пес выделялся почти детской доверчивостью, смышленостью и безграничной любовью к человеку. С любопытством он сына старика разглядывал, сам к нему подошел, в глаза заглянул и даже в нос лизнул – и как-то сразу в душу запал. Привез он щенка к отцу в деревню, а тот с непривычки без мамки две ночи скулил так, что все деревенские собаки спать позабыли. Сердце кровью обливалось, как жалобно, словно ребенок плакал. На ласку и уговоры не поддавался, ничего не ел, обиделся. А на третий день вышел из своей засады – старого крольчатника, подошел к старику, в его ладони упал, да так там и уснул. С тех пор жизнь у него началась счастливая: игры в догонялки с курами, игра «спрячь от бабушки тапочек» или «вырой тайный ход на хоздвор» и еще много важных занятий, но, самое главное, проказника полюбили все. Дети окрестили его «Счастливчик», а внук сказал: «Лаки. Это по-английски «удачливый», и на кличку похоже».
Оборвав с оконцев паутину, которую каждый вечер плел живший в щелках крыльца паук, отпустив на волю обрадовавшихся стрекоз и мух, старик окинул взглядом двор. Ему никуда не хотелось уходить. Все здесь ему было любо: и старая отцовская деревянная машина, которую тот смастерил собственными руками, и на которой почти до самого последнего своего дня ездил на сенокос, и когда-то гордость семейства – «Москвич», мирно переживающий свою старость в гараже. Сколько раз жена просила избавиться от всего этого старья, но он не мог, в этих вещах жила память.
Сумерки, потемнело бархатное августовское небо. Старик загнал в сарай слоняющихся по двору кур, закрыл на засов гусей, еще раз попытался вывести Лаки за ворота, но тот упрямился.
«Ну, как хочешь…Тогда жди, сейчас все отвезу и приеду. Вместе будем воду встречать», – сказал дед Павел и поехал к жене. Он почти доехал до клуба, как единственный фонарь, который светил в центре села, заискрился и погас. Земля задрожала мелкой дрожью, где-то совсем рядом зарокотало, загремело, заревело. Казалось, чернота охватила и без того темное небо. Старик повернул назад к дому. Прямо под колеса ему бросались свиньи, бежали испуганные коровы и люди, растрепанные, в ночных рубашках, в наспех накинутых халатах.
Он остановился на пригорке, освещая фарами своей старенькой машины пространство, и ужаснулся: огромная семиметровая волна захлестывала его дом. Она со скрежетом ломала железобетонные столбы, подымала вверх деревянные постройки, уносила во мглу деревенские дома, сараи и вместе с ними отчаянно кричавших, не успевших убежать домашних животных.
«Лаки… Лаки…» – застонал старик . «Я не знал, не знал, что так будет!» – повторял он снова и снова. Тягучая, ноющая пустота разливалась в старой впалой груди и протяжный звук, похожий на вой, вырвался наружу. Старик заплакал.
Толпившиеся рядом соседи в исступлении кричали, протягивая руки к уплывающим от них в бездну домам. Уже и на вторую от реки улицу, кружась и заполняя все, прибывала вода. Люди, боясь быть унесенными рекой и задавленными тракторами, которые нес и бросал сильный поток, взбирались на крыши.
До утра вместе с другими, теперь ставшими бездомными, старик простоял на пригорке. Вода зелено-коричневой илистой грязью постепенно, как бы нехотя, отступала, оставляя после себя словно вылепленные из сырой глины фигурки: птиц, скота, рыбы, домашних животных, обнажая то, что когда-то звалось их домом, их землей.
Кругом слышались горькие всхлипывания и порывы ветра теплого ясного августовского дня. Оставшиеся без крова и без того, что было смыслом их жизни, что было нажито собственным трудом, что они так любили, люди не понимали, как их сонная речка, которая кормила и поила, которую можно было по щиколотку перейти вброд, могла сотворить такое?! В толпе поговаривали, что в соседнем селе на Горно-обогатительном комбинате прорвало дамбу. Строители забыли разварить шлюзы, и оттого вода, столько лет томившаяся в неволе, не имеющая оттока, из-за сильных дождей смела все преграды и вырвалась наружу, с каждой новой плотиной набирая великую силу разрушения, будто мстила людям за вечное стремление ее покорить.
Снеся дома и мосты, выкинув каменные глыбы на берег, она стерла с лица земли многовековую человеческую историю и написала свою. Очистившись от ила, освободившись от оков, созданных человеком, полно и грузно вошла она в свое древнее русло и, по-хозяйски свободно, без сожаления, потекла в глубь седой, волнующейся ковыльной степи.
Беспородный пес Лаки оказался счастливчиком. Река пощадила его, выбросив волной на кусты подтопленной ракиты, и пес, ухватившись зубами за гибкий прочный стволик, захлебываясь, ударяясь о проносящиеся мимо бревна, каким-то чудом продержался до утра. А утром, когда большая вода ушла, выбрался на берег. Там, среди выброшенных на сушу микроволновок, машин, обломков чьих-то домов и нашел его дед Павел, но Лаки не узнавал его: тряс головой, смотрел невидящими, разлившимися на весь глаз зрачками, скулил и скалился, реагируя на звуки своего имени, и бежал куда-то. Бежал, останавливаясь на мгновение, озирался, принюхивался и снова бежал в сторону оставшихся с былых времен полуразрушенных базовок, где когда-то жил крупный рогатый скот.
«Жив! Господи, жив! Жив, шельмец!» – повторял старик и бежал за ним по бескрайней степи, и слезы радости собирались в морщинках его глаз.
Следующая публикация
Нет комментариев