Пейзаж китайский примитивно прост. Тут индуизм нашёл своё блаженство, Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост И тайных знаков страшно совершенство. Великий Кормчий, в качестве задач, Путь указал на русские просторы; Мы заберём их землю и кедрач, И создадим китайские контоны! Китайцы поняли: пока у нас шалман, был договор всего на трёх страницах, уплыл наш лес в бездонный их карман, Идут составы за границу вереницей…
Опять сияют масляной Веселые огни. И кажутся напраслиной, Нерадостные дни. Как будто ночью северной Нашла моя тоска Сухой - листочек клеверный В четыре лепестка. Придёт меня забывшая, И возникает вновь, Доселе неостывшая И ясная любовь. Мороз немного колется, Костры дымят слегка, Душа так сладко молится Дыханью ветерка. Отвага молодецкая И сани, что стрела, Мне удаль молодецкая И русская мила. Чья? Ванина иль Сашина Отвага веселей В упряжке разукрашенной Летит среди полей? Скользит «ватрушка» черная, Несется крик с катков, И малица узорная Из пестрых лоскутков. Я весел не напраслиной,- Сбываются же сны, Веселый говор масляной - Преддверие весны. И в ней нам обещание, Что Пасха
Сибирский багульник! Реликтовый стланик. Как пахари, трудятся корни твои. Живучий, колючий, упрямый кустарник Растешь ты на склонах сибирской земли. В местечках болотистых, к влаге поближе, везде, где проходят лесные пути, и нужно, не просто вцепиться и выжить, задача - так буйно и ярко цвести...
…На пароходике в низовьях Шилки обрывок разговора: "... между тем я старый мастер, я чиню машинки печатные, всех марок и систем. Почищу буквы так, чтобы сверкали, налажу ход, вверну ослабший винт, и вот уже машинка под руками стрекочет, и поет, и говорит. Вот ты ученый человек, однако лишь мне порой, как никому, видна, избитость восклицательного знака, у вопросительного же - просто новизна. Я стар уже для всяких порицаний, но сколько каждый божий год подряд сменил я новых знаков восклицаний, а старые вопросы все стоят..." Взревел гудок, и крепкие матросы спустили трап на галечный причал, мой собеседник, ссутулившись вопросом, а я при этом думал и молчал…
У него была библиотека: Аристотель, Энгельс и Толстой. И ему наш деревенский лекарь говорил с железной прямотой, что не время содержать на полке разные мудреные тома. Время доставать свои двустволки, Звери из тайги идут к домам. Все деревни держат в страхе волки, Лаек загрызая у крыльца, В час, когда над старой колокольней, яркое созвездие Стрельца. И спала ночами добродетель, до зари, до ранних петухов. он читал почти как Аристотель, манускрипты греческих стихов. Древний слог сознание тревожил, спину под шинелью холодил... на других, ни сколько не похожий, но к эпохе очень подходил…
Сорок восемь Показывал градусник Цельсия. На откосах смолисто Пылали костры. Становились молочными Черные рельсы, Все в примерзших чешуйках Сосновой коры. Мы их брали на плечи - Тяжелые, длинные - И несли к полотну, Где стучат молотки. Солнце мерзло от стужи Над нашими спинами, Над седыми вершинами Уральской тайги. С каждым часом работы Они тяжелели, Синеватую сталь В наши плечи вдавив. И сочувственно хмурились Темные ели, Наше дружное "взяли!" Сто раз повторив. Нас по восемь на рельс. А под вечер - по десять, По четырнадцать Ставил порой бригадир. И казалось нам: Будь рукавицы из жести, Все равно бы за смену Протерлись до дыр. Вы когда-нибудь знали Такую работу? До соленого пота, До бо