ХМУРОЕ-ЗИМНЕЕ
День, сутулый как запятая,
в, на пуху рыбьем, пальтеце,
шёл, не радость ко мне питая, –
изменившийся и в лице,
и в понурой своей фигуре,
где суставу скрипел сустав.
Стужи дряхлость в нём, балагуре,
немощь стала хранить? Устав,
по земле брёл он. Спотыкаясь,
башмаки о закат сбивал, –
зорьке плачась в жилетку, каясь,
в том, что братом плохим бывал
ей, пугливой сестре-девчонке, –
и краснела от слов она.
… Вечер Месяцу даст в бочонке
ординарного тьмы вина.
Месяц выпьет – он это
ЗРЯЧИЙ ДОЖДИК
Ах, горе дней, – базарное, развратное!..
Куда ушло что было – в Безвозвратное?
Жар-птичкой упорхнуло время-времечко –
и заклевали будней клювы темечко.
А гимны распеваются воронами,
орехи колют олухи коронами:
здесь дураки слывут в миру пророками.
А правду бьют кастетами-пороками
родные дети, ставшие бандитами…
Да это – что! – Поэты, став сердитыми,
дерутся, лупят виршей кондуитами, –
из эрудитов сгинув ерундитами…
– Неужто жлобства пресс – примета времени?
Вериги – душам? – Нет страшнее бремени.
Что, – рай случится (дурни ж напророчили!),
где бесы в кущах всё перекурочили?
Добро казнит на плахе зла империя?
Так не должно быть! – Верую и верю я:
свет оживим за траурными рам
ОБЛАЧЕНИЯ
Небо в пену облака взбивало
и вертело в сахарную вату –
а о тучах напрочь забывало…
Вспомнив, озиралось виновато:
«Солнце сладким зря перекормило,
день в сластёну тоже обряжался…».
Вечер, появившись у кормила
рулевым, печалью заряжался:
«Не живут заря с закатом вечно…
Я – «калиф на час»: на небосклоне
солнышка-червонца свет увечно
отразится в месяце-кулоне».
… Время как из табакерки чёртик
над моей душой однажды вспрыгнет,
предъявив за жизнь обширный счётик.
Засмеётся хрипло, ножкой дрыгнет –
ночь запахнет дьявольщины серой…
Накрутил себя? Того не будет?
Думаю, судь
МИНУТЫ БУДНИЧНОГО СЧАСТЬЯ
Диск, малиновым брызнув светом,
всеми силами, что есть мочи,
вырывался седым рассветом
из объятий постылой ночи, –
и с восторгом глаза смотрели
как потуги те удавались –
соловьиные гимны-трели
похвалой утру раздавались.
Похвалою иль пахлавою
за желанье прожить с улыбкой
солнце сладкой сверкнёт главою
в повседневности книги зыбкой, –
в ней начну новый день с абзаца,
всё впишу до последней точки,
в сердца дриблинге скоком зайца
перепрыгнув рутины кочки:
дождь слепой в серебре печальный –
кто увечьем его обидел,
чтобы радуги нимб венчальный
над своей
ЗИМА НА ИЗЛЁТЕ
За листьев осенью изъятья
деревья шлют свои проклятья –
стоят холодные, нагие
в февральской неба панагие, –
в ответ несутся им угрозы:
скрипят доспехами морозы,
и зори катятся рдяные
из тьмы в рассветы ледяные,
где щурят солнцу глазки зайцы
как рис жующие китайцы
(те и другие знали голод…),
в уста целует вьюгу холод –
метель поёт и суетится:
«День в -30 да святится!»,
в ледовый панцырь вдеты, реки
всё из варяг не прянут в греки.
Не убоится года кварта
«щенка»
ТРУЖЕНИК
Моей судьбы лотки, ларьки, киоски...
В них счастья нет -- одни его обноски.
Но я всю жизнь надеюсь наудачу
чтоб и купить, и был бы грош на сдачу.
С тем и живу -- пишу стихи от сердца
(и на ходу, и стоит мне усесться).
А кое-как писать -- себе дороже:
в оскал смотреть у дьявола на роже?
Кропаю впрок -- зачем же столько надо?
Придёт пора посмертного торнадо,
что разнесёт мои живые строчки, --
и не смогу без тела оболочки
ни дописать не вымолвить ни слова:
мол, рай -- житья отава и полова.
Земная жизнь куда как интересней!
Там -- и Москва с кремлём и Красной Пресней,
и Киев мой, с Крещатиком, с Богданом,
с Днепра теченьем в русле первозданном.
Близки ещё далёкие узбеки,
где и понын